Зрение у оленей слабое, лодку они замечают
поздно, когда до встречи остаются секунды.
Эдгар Дубровский,
сценарий кинофильма «Запасной аэродром»
С малого детства Ромка Шустов страдал плохим зрением. Заметили это в первом классе. Ромка сидел на последней парте и через месяц обучения пожаловался родителям, что не видит, что там на доске пишет мелом учительница. Ромку отвели к офтальмологу, тот глянул и как приговор прочитал:
- Минус три. Плохо дело в таком возрасте.
Родители в ужасе стали кормить Ромку витаминами, морковкой, черникой и всем прочим, что должно было в их понимании срочно восстановить зрение, но всё шло в обратную сторону. К пятому классу зрение опустилось до минус пять, к девятому – до минус семь, а к выпускному – до минус восемь...
Минус восемь – это такое зрение, когда человек снимает очки, а в глазах фактически один большой, мутный туман, сквозь который проглядываются очертания близлежащих предметов. Если человек никогда без очков долго не ходил при таком зрении, то у него очень быстро начинает кружиться голова. Предметы какие-то границы имеют, но всё, что дальше метра, похоже на размытые пятна. Причём пятна эти могут теряться и размываться полностью, если контрастность их небольшая и от общей картины местности плохо отличаются.
В восемнадцать лет, когда всех друзей забрали в армию, а Ромку не забрали никуда, когда все друзья завистливо хлопали его по плечу и напутствовали: «Ну, ты давай тут... за всех нас...», Ромка впервые в жизни почувствовал, что его слабое зрение как-то влияет на его жизнь. Во-первых, в армию не годен, во-вторых, работать тоже может не везде, есть медицинские ограничения, в-третьих, что делать дальше, если зрение начнёт «садиться» ещё ниже?
В институт Ромка экзамены сдал, но пройти не смог по конкурсу, мало было баллов. Если бы он выбрал себе институт нормальный, а не факультет кинодраматургии московского ВГИКа, то вполне бы мог устроиться студентом лет на пять. Он вернулся в родной Северск, в своё Заполярье, в тундру, посидел до осени дома на родительских харчах, после чего пошёл искать работу. Работы он не нашёл. Грузчиком идти было нельзя по зрению, главным инженером никто не взял.
Когда пришёл конец августа, Ромка, перечитавший за последние годы всего Джека Лондона, вступил в местный охотсоюз, получил сразу два охотбилета (как от Министерства природных ресурсов, так и от местного охотобщества), весь август исправно посещал занятия в местной полиции по правилам обращения с охотничьим оружием, после чего в начале сентября получил разрешение и на родительские деньги приобрёл себе прекрасный бокфлинт (вертикально спаренные стволы) ТОЗ-34. Всю осень Ромка проохотился на уток и куропаток. Охотился плохо, больше просто бродил по тундре. Зато впечатлений набралось масса, сюжетов для конкурсного рассказа во ВГИК было теперь предостаточно.
Подошла зима. Как всегда в заполярье – внезапно, быстро и неотвратимо. День уменьшился к декабрю до полутора часов, остальные двадцать два с половиной часа в тундре стояла ночь.
Работы Ромка себе так и не нашёл. Бездельничал под присмотром родителей. На охоту ходил чуть ли не каждый день, с охоты приходил усталый, на вопрос родителей: «Что убил?» – отвечал коротко и уверенно: «Ноги». Правда, куропатки тоже встречались и нередко были на столе семьи.
Однажды Ромка в магазине охотсоюза увидел небольшие капканы, поинтересовался у продавщицы: «На кого?» – «На песца», – ответила та безразлично. У Ромки загорелись глаза. Песца он видел в тундре однажды, совсем недавно, так близко, что даже опешил. Присел отдохнуть в ложбине, где была вереница высоких кустов, в которых обычно кормились куропатки, и краем глаза заметил какую-то движущуюся фигурку... Вначале подумал: «Собака?» Песец просто пробежал мимо, по Ромкиной лыжне, только один раз глянув на человека безразличными глазами. Ромка уже слишком поздно стал палить из обоих стволов по зверю – песец ушёл. Ушёл ровно, спокойно, лишь чуть-чуть скорости прибавив.
Ромка приобрёл капкан, на следующий день поставил его там, где песца увидел и, даже не поискав в этот раз куропаток по кустам, ушёл домой. Теперь оставалось ждать. Что он будет делать с песцом, когда поймает его в капкан, Ромка пока не знал. Может, прихватит за задние ноги и треснет башкой о... обо что? О снег? Тогда просто пристрелит зверя в капкане. Метров с десяти, чтобы наверняка. Потом он снимет шкуру так, как много раз уже читал в книгах и справочниках. Шкуру с песца снимают «чулком», надрезая для этого вначале кожу убитому животному в районе челюстей, потом выворачивают шкуру наизнанку... потом откусывают аккуратно коготочки на лапах – и так до самого хвоста. Куда он денет эту шкуру? Матери отдаст. Пусть сошьёт себе шапку. Правда, у матери этих шапок... Ждал Ромка своего зверя всего один день, точнее ночь.. Следующим утром, ещё затемно, вышел в тундру.
К двадцатым числам декабря по «московскому» светает за полярным кругом в десять, темнеет в двенадцать тридцать, сам день, собственно, занимает сорок минут. День стоял тихий, облачный, небо и заснеженная тундра сливались у горизонта в один белый туман.
Ромка вышел за город, прошёл с пару часов в открытую тундру и, мельком просмотрев, не кормятся ли здесь куропатки, вышел туда, где поставил капкан. Место было довольно ровное, немного в низине. Такие среди охотников назывались «балки». Ромка оглянулся – пусто. Снег, снег, снег. Уже рассвело, был одиннадцатый час дня, солнце шло где-то за непроницаемыми тучами – очевидно, находилось в зените. Это где-то внизу, «под землёй», за линией горизонта. Солнце за полярным кругом зимой не выходит на небо, лучи его лишь отражаются от небесного свода. Это и есть день.
Капкан стоял на месте, вокруг было чисто. Ни один зверь даже не подошёл близко. Ромка аккуратно проверил мелкую цепочку, за которую капкан был привязан к метровому штырю, вбитому в снег, убрал зачем-то кусочки сырой оленины, что положил сюда вчера для приманки, достал нового мяса, разбросал вокруг... Хотел уйти, но внезапно в голову пришло: а если капкан под снегом захлопнулся и сейчас находится в неактивном состоянии, тогда что?.. Ромка понимал, что сам капкан вряд ли может сработать, но вдруг?.. Чего, спрашивается, ждать зверя, когда орудие лова не работает?
Осторожно разворошив снег сбоку, он вытащил капкан наружу: кусочек мяса лежал на железном «пятачке» и примёрз к нему намертво. За три с лишним часа ходьбы Ромка изрядно пропотел в своей тёплой брезентовой куртке, очки сегодня он в спешке не сменил и вышел в тундру в домашних, а они были лёгкие, держались на носу плохо, скользили постоянно вниз.
Осмотрев капкан, он вытащил нож, решив проверить – не подмёрзло ли устройство? Мало ли? Ромка ножом ткнул в приманку, капкан мгновенно хлопнул челюстями и зажал нож мёртвой хваткой. Ромка расправил его обратно, положил ещё один кусочек мяса на «пятачок», бережно поставил капкан в углубление в снегу, легко рукой стал присыпать свою ловушку снегом. В голове промелькнуло: «А устройство-то зверское, мучаться зверь будет... метаться...» Едва эта мысль посетила впервые его голову, как оправа очков вновь скользнула вниз по носу, Ромка не успел её поправить... Очки слетели с лица, перевернулись заушниками вниз и упали ровно на «пятачок» капкана... Ловушка сработала быстро, хватко и чётко – челюсти с металлическим лязком щёлкнули, во все стороны полетели брызги стекла...
Первое мгновение, когда вместо окружающего пространства появился белый туман, когда вместо капкана на снегу мутно затемнело какое-то пятно, Ромка ничего не понимал. После поднял голову, глянул по сторонам и ничего, кроме тумана, не увидел. Даже кустов, что находились вот здесь, рядом, метрах в трёхстах... Нет, не здесь – там... Или здесь? Так их нет – ни здесь, ни там... Так. Кусты находились по левую руку – там. Или?.. Или здесь? Может, сходить, глянуть? Он зажмурил глаза, открыл, вновь зажмурил, опять открыл – картинка не изменилась, вокруг была белая мгла. Ни горизонта, ни кустов, ни даже антенны городской телевышки, что находилась километрах в десяти отсюда и здесь, в низине, была видна даже в пасмурный день из-за тундрового подъёма – ничего видно не было. Молоко. В один миг Ромка остался слепым. Привычно полез рукой на пояс к сотовому телефону – а нет на поясе сотового телефона, дома оставил, потому как батарейка села ночью, заряжать времени не было. Решил, что и так обойдётся. Да и потом, он никогда ещё не проверял – берёт ли здесь сотовый. Здесь очень глубокая низина, вполне возможно, что и нет.
Ромка разжал почти механически створки капкана, вытащил треснутую в двух местах пластмассовую оправу. Поднёс к глазам почти вплотную – стёкол не было, лишь в одном месте торчал осколок треугольной формы. Ромка повертел оправу в руках, не понимая, что делать. После сунул её в карман куртки, пошарил пальцами по снегу, нашёл ещё один осколок стекла покрупнее, приложил к глазу... Осколок крутанулся в пальцах и уколол его, Ромка рукой тряхнул, на подушечке большого пальца показалась кровь, сам же осколок выпал в снег и тут же исчез. Ромка наклонился вплотную, со стороны было похоже, что он снег нюхал. Руками он осторожно водил по снегу, пытаясь всё же нащупать какой-нибудь кусочек спасительного стекла покрупнее, но осколков покрупнее не было. Челюсти самого хищного и безжалостного орудия лова зверей очень точно поймали Ромкины очки в свою пасть и раздробили стёкла в порошок. Капкан поймал парня сам и безжалостно оставил беспомощного посреди тундры... Город был рядом, километров пятнадцать отсюда. Куда вот идти? Молоко. Солнца нет, ориентиров нет, даже ветра нет, чтобы запомнить хоть примерное направление.
Ромка сел на колени. Тупо, бессмысленно, невидяще смотрел в снег. Мысли вообще отсутствовали. Он впервые за свою короткую жизнь не знал, что сейчас делать. Дома этих очков у него... оправ пять или шесть в запасе валяются... Дома. Дома. Дома. Здесь-то что делать? Ромка поднялся на ноги, достал из рюкзака за спиной термос с чаем, выпил пару глотков, спрятал обратно, поправил ружьё на плече, оглянулся вокруг – молоко. Туман. Белая взвесь. Он зажмурил глаза, открыл – ничего. Зачем жмурился? Глупость какая. Что делать? И тишина в тундре вдруг стала какая-то неземная, словно вымерло всё рядом. Ни ветерка, ни куропачьего треска, ни клёкота канюка тебе сверху... ничего нет.
- Домой идём, – сказал он себе так, словно приказал кому-то другому, который уже так испугался, что и двинуться с места сил нет.
Снег заскрипел под лыжами уверенно, как всегда. Снег будто ободрял: не всё так плохо, идти можешь, значит, дойдёшь. Ромка глянул вперёд – а куда дойдёшь? Так. Стоп! Капкан стоял здесь, за спиной, Ромка пришёл оттуда... Он перед этим местом пересёк длинную вереницу кустов в распадке, там летом течёт бурный ручей, тальник высокий растёт, до самой весны его не заметает. Он дойдёт до этого тальника и тогда надо будет идти ровно вверх по тундровому подъёму, а когда Ромка выйдет на него, то, вполне возможно, увидит впереди тёмную дымку от городских труб. Но это же с нормальным зрением, это же когда видно всё...
Он шёл словно в пустоте, словно и не шёл вовсе – двигал ногами на одном месте, а тундра под ним крутилась во все стороны – и конца и края ей не было и быть не могло. «Север крайний – он бескрайний...»
Через час Ромка понял, что идёт не в ту сторону. Вереницы кустов не появилось, тундрового подъёма не было, он шёл по ровной местности. Куда ещё можно было выйти здесь? Если на восток – то на дорогу, ведущую в дальний посёлок... На дорогу – это уже к людям. Там хоть раз в сутки, но пройдёт машина, там... А куда это здесь – на восток?..
Прошло ещё с полчаса, и Ромка заметил, что вокруг начинает очень уверенно смеркаться. День уходил. Снег темнел, вначале стал отдавать лёгкой синевой, потом начал сереть... Ромка инстинктивно ускорил ход. Ноги его суетливо побежали вперёд, словно хотели догнать день... А куда побежали? Ромка остановился. Вокруг уже полная мгла. Сейчас пройдёт ещё с полчаса, и снег да небо полностью исчезнут. Останется только тёмный туман вокруг.
На тундру опустилась ночь. Где-то за тяжёлыми тучами явно шла полная, яркая луна. Это Ромка понял сразу, потому как даже при самой сильной облачности зимой в тундре полной темноты не бывает. Снег – он как глаза кошки, от него даже свет далёких звёзд отражается.
Ромка поднёс руку с часами вплотную к глазам – четырнадцать часов дня. Ночь. Тихо. Ни ветра, ни свиста, ни крика, ни голоса, ничего. Что ж делать? Идти ночью? Точнее, в ночи... в темноте полной? Куда?..
Ромка остановился, сел на снег, снял рюкзак, открыл его и стал смотреть, что там есть и что могло сейчас хоть как-то пригодиться. Спички, зажигалка, сухой спирт, тормозок с салом, термос, фляжка с коньяком (брал больше для форса, нежели для дела, никогда на охоте не пил), аптечка... Кстати, есть таблетки с кофеином – говорят, могут выручить, если совсем усталость одолеет. Ромка снял ружьё, переломил стволы, достал патроны с мелкой дробью на куропатку, зарядил картечью... Зачем? Он же не видит перед собой дальше полуметра? Стрелять в кого? В волков? Но здесь волки не ходят, здесь место пустынное, а им же есть надо... Здесь им зимой есть нечего, здесь нет волков... А кто есть? Липкий страх сковал сознание, Ромка поднялся на ноги – надо идти. Если так сидеть и ждать неизвестно кого, можно с ума тронуться... надо идти. Он всё же снял ружье с предохранителя, повесил его на плечо, стволами вниз, поправил за спиной рюкзак, вытащил фляжку с коньяком, открыл твёрдой рукой, отпил несколько глотков, граммов сто... поморщился, сказал громко:
- Вкусно. Вперёд!
И пошёл вперёд. А может, и назад. Он не знал. Если начнётся тундровый подъём, значит, идёт правильно. А перед подъёмом кусты, длинная вереница, метров на пятьсот. Но ни кустов, ни подъёма не было. Когда он в следующий раз глянул на часы, было уже пятнадцать часов дня в ночи. Темнота сгустилась полностью. Сколько бы он сейчас отдал хоть за какой ориентир! В голове впервые зашевелилась мысль: «Где-то надо ночевать». А где ночевать, если вокруг никакого тебе дерева, куста, бугорка, даже просто кочки, возле которой приткнуться можно да засидку в снегу выкопать?
Ромка снял лыжи, пробил ногами ямку, сел на лыжи, достал из рюкзака сухой спирт. Как обычно, он взял его много, полсотни таблеток. Спирт – груз лёгкий, а в случае чего грел неплохо. Не раз Ромка уже мог убедиться, что одна таблетка вполне может спасти обмороженные руки. Причём греть их получалось на ходу. Поджигаешь таблетку спирта, кладёшь её на поддон небольшой алюминиевой печки в виде крошечной «буржуйки» с алюминиевым стаканом внутри для кипячения пол-литра чая и прямо так с печкой и идёшь, в руках её держа.
Сейчас Ромка поставил эту печку на снег, в стакан снега засыпал, пару таблеток поджёг и стал смотреть на огонёк за дырочками в лотке печки. Смотреть больше было не на что. Всё остальное меркло в темноте и тумане при отсутствии зрения. Тишина вокруг была мёртвая. Темнота мёртвая, тишина мёртвая... Каждое движение Ромки отдавалось какими-то посторонними звуками извне. Ромка оборачивался, щурился изо всех сил, но ничего не видел. Чай согрелся быстро, он заварил покрепче, решив, что лучше ему не спать, а просто сидеть и ждать рассвета... Сколько ждать? Сейчас уже было шестнадцать часов дня, светать начнёт в восемь утра... шестнадцать часов ожидания. В полной темноте, в полной слепоте.
Глупо, конечно, было не взять с собой сотовый телефон. Хоть зарядить полчаса да выключить, а включить, когда уже и в самом деле понадобится. Впрочем (Ромка здесь серьёзно задумался): а стал бы он сейчас, к примеру, звонить в службу спасения? Ни за что бы не стал. На смех бы подняли. Пошёл парень снимать капкан, да угодил в него сам! Да как!.. Очки с носа слетели – и ровно вдребезги! Положение и глупое, и не лёгкое, но звонить, просить помощи – ещё глупее. Ночь пересидит, а там посмотрим. Выйдем куда-нибудь. В конце концов, он не в открытой тундре, в трёх сторонах из четырёх – или город, или дорога, или посёлок дальний. Самое ближнее – километров десять-пятнадцать будет, это всего-то три часа ходьбы. Хорошо бы ещё знать, в какую сторону?..
В своё время Ромка очень многое прочёл из того же Джека Лондона, о «белом безмолвии». Читалось всегда хорошо, под торшером, в уютном кресле, со стаканом горячего чая рядом, переживалось за героев, представлялось – как бы он?.. А как бы он? Вот он сейчас и-и как бы... Есть у Джека Лондона такой рассказ, когда человек выходит один в маршрут. Минус шестьдесят по Фаренгейту, по Цельсию это где-то пятьдесят два... холодно. И человек этот промочил ноги в ловушке ручья. Хотел костёр разжечь, да не смог, так и замерз... Мораль такая – не ходи в маршрут в одиночку. Друг бы разжёг ему костёр, и человек остался жив. Конечно, с Ромкиным положением такой случай сравнивать глупо, но всё же – был бы рядом друг, он бы просто вывел его из тундры, из темноты, из слепоты. Но друга не было, все друзья сейчас отдавали свой долг Родине.
Вода закипела быстро. Прямо в колбу Ромка бросил два пакета чая, сахара несколько ложек, достал колбу и, держа её в перчатках, обжигаясь, стал пить. Холодно не было, но Ромка знал по опыту своему небольшому, что человек после ходьбы остывает очень быстро, оглянуться не успеешь. Полчаса посидишь на снегу – и замёрз. Поэтому лишнее тепло лишним не будет.
Через час его пробрал первый озноб. Ромка поднялся на ноги, беспомощно в который раз оглянулся в темноте, надел лыжи и пошёл куда-то вперёд. Правда, он сейчас не знал, где этот перёд, но на всякий случай повернул совершенно в другую сторону. Может, так выйдет на подъём перед городом. Ему лишь бы оказаться наверху, лишь бы выйти из балки. Освещённый огнями город он всё равно увидит, увидит облако туманного света на горизонте... О, боже мой! Сейчас бы свет! А если он даже этот туман не сможет увидеть?.. Страх ударил ещё раз, ударил больно, и Ромка опять ускорил шаг. Он бодро двинулся в обратном направлении, совершенно не предполагая, что два часа назад ушёл от города на несколько километров назад, а теперь идёт параллельно подъёму и городу за ним, куда-то в глубь тундры, в то самое белое безмолвие, где человеку в одиночку очень часто с природой не справиться.
Сколько шёл, Ромка не считал. Просто переставлял лыжи, вначале считал шаги, потом перестал. Потом стал смотреть перед собой в надежде хоть что-то увидеть обнадёживающее.
- Черноты ночи в тундре не бывает, – шептал он себе, – снег отражает всё. Ночи нет как таковой... Если город рядом, то видно всё, что впереди тебя делается, всё на ярком фоне городских огней. Я должен увидеть огни, как только поднимусь на этот подъём. Как только выйду на подъём, я увижу мириады огней, расплывшихся в одно облако, мириады огней... а не эту серую мглу.
Часам к семи вечера Ромка стал уставать. Ноги слегка подрагивали, дыхание хоть и было ровным, но клубы пара вырывались наружу из-под куртки, оседали инеем на ресницах, бровях. Мороз был небольшим, градусов до двадцати, ветра почти не было... Ах, если бы был ветер! Ромка тогда, по крайней мере, мог ровно идти в одну и ту же сторону. А так... так он постоянно сбивался и не понимал уже совсем, куда идёт. Он читал, что в джунглях человек может выйти по прямой, только если будет ставить на расстоянии шесты и, выравнивая их в линию, так идти... И вообще: надо ли в такой ситуации куда-то идти?
В девять вечера он упал на снег и лежал минут десять не двигаясь, стараясь контролировать себя, чтобы не подмёрзнуть на снегу. Потом вновь сел на лыжи, достал из рюкзака тормозок, съел его за один укус, выпил ровно глоток коньяка, и, отломив от шоколадной плитки половину, закусил. Шоколад Ромке всегда давала с собой мать, говоря, что лучших калорий в тундре не найти. Это всегда казалось ему смешным – сладкое на охоту! Но после шоколада он и в самом деле почувствовал себя лучше, бодрее и пошёл веселее... Куда?
Если бы Ромка мог взлететь вверх, как мохноногий канюк, и осмотреться вокруг, то увидел бы, что он благополучно прошёл между далёким уже городом и одинокой шахтой на восточной стороне Северска и вышел в открытую тундру, где впереди нет ничего, кроме заснеженного пространства.
В одиннадцать часов вечера он свалился на снег и лежал так долго, недвижимо, пока тело не стал пробирать озноб. Тогда встал, посмотрел невидящим взором перед собой... внезапно резко повернулся вправо и пошёл совсем в другом направлении. Хотелось пить, очень сильно хотелось, но пить было нельзя, горячего не было, а от коньяка начиналось лёгкое похмелье. Похмелье сейчас совсем ни к чему.
К полуночи стало казаться, что кто-то идёт рядом с Ромкой и постоянно что-то советует, словно шепчет: «Не туда идёшь... иди обратно… там город, вон там…» Ромка пару раз оборачивался, но никого не видел, от неизвестности у него запульсировало в голове. Голос стал настойчивее, парню даже показалось, что он кого-то увидел рядом... здесь, справа... Ромка резко повернулся, но никого там не было, тогда он громко сказал в пустоту ночи:
- Хорошо! Я пойду туда!!
Постоял, посмотрел «туда». Потом резко сбросил рюкзак, достал фляжку с коньяком, потряс перед ухом – там плескалось хорошо. Значит, ещё много, больше половины. Ромка отпил хорошую порцию. Голова сразу просветлела, сам себе сказал: «Глюки. Держись, ты сильнее». Голос пропал, рядом шедший невидимый пропал, осталась только ночь, темнота, слепота и снег. В девять утра начнёт светать, надо продержаться до девяти. Когда рассветёт, легче будет идти, не так страшно. Надо коньяк растянуть на девять часов Как? По пятьдесят грамм каждые два часа? Может быть.
Где же подъём? Где этот тундровый подъём? Ничего не видно. Темень. Темень даже в сознание пробирается и держит его сознание в страхе.
Отчего-то вспомнился старый фильм о войне с фашизмом, фильм назывался «Операция Хольцауге»? Или нет? Там главный герой на время заболел куриной слепотой, потерял зрение и должен был ещё и вести с собой пленного фашиста... Ему, наверно, было ещё тяжелее? Что уж тут жаловаться? Иди себе и иди, ты же не ведёшь с собой пленного фашиста. Сколько времени? Ромка поднёс руку с часами вплотную к глазам, на расстоянии сантиметров десяти (дальше не читалось), глянул – ого!.. Час ночи! Час прошёл – не заметил. Куда прошёл? Боже мо-ой.... куда же он прошёл? Нет подъёма тундрового, нет жизни ему, нет ему спасения без этого подъёма. В другой стороне, где стоит далёкая шахта, он и не знает ничего... Впрочем, зачем ему знать? Выйти бы ровно на шахту... На любую территорию. Сколько раз здесь… или не здесь? Сколько раз ходил, видел всегда вдали вездеходы... даже с охотниками встречался несколько раз... Вот сейчас бы?.. Хоть бы один человек! Одно слово, один жест, рукой махни!..
- Минус три. Плохо дело в таком возрасте.
Родители в ужасе стали кормить Ромку витаминами, морковкой, черникой и всем прочим, что должно было в их понимании срочно восстановить зрение, но всё шло в обратную сторону. К пятому классу зрение опустилось до минус пять, к девятому – до минус семь, а к выпускному – до минус восемь...
Минус восемь – это такое зрение, когда человек снимает очки, а в глазах фактически один большой, мутный туман, сквозь который проглядываются очертания близлежащих предметов. Если человек никогда без очков долго не ходил при таком зрении, то у него очень быстро начинает кружиться голова. Предметы какие-то границы имеют, но всё, что дальше метра, похоже на размытые пятна. Причём пятна эти могут теряться и размываться полностью, если контрастность их небольшая и от общей картины местности плохо отличаются.
В восемнадцать лет, когда всех друзей забрали в армию, а Ромку не забрали никуда, когда все друзья завистливо хлопали его по плечу и напутствовали: «Ну, ты давай тут... за всех нас...», Ромка впервые в жизни почувствовал, что его слабое зрение как-то влияет на его жизнь. Во-первых, в армию не годен, во-вторых, работать тоже может не везде, есть медицинские ограничения, в-третьих, что делать дальше, если зрение начнёт «садиться» ещё ниже?
В институт Ромка экзамены сдал, но пройти не смог по конкурсу, мало было баллов. Если бы он выбрал себе институт нормальный, а не факультет кинодраматургии московского ВГИКа, то вполне бы мог устроиться студентом лет на пять. Он вернулся в родной Северск, в своё Заполярье, в тундру, посидел до осени дома на родительских харчах, после чего пошёл искать работу. Работы он не нашёл. Грузчиком идти было нельзя по зрению, главным инженером никто не взял.
Когда пришёл конец августа, Ромка, перечитавший за последние годы всего Джека Лондона, вступил в местный охотсоюз, получил сразу два охотбилета (как от Министерства природных ресурсов, так и от местного охотобщества), весь август исправно посещал занятия в местной полиции по правилам обращения с охотничьим оружием, после чего в начале сентября получил разрешение и на родительские деньги приобрёл себе прекрасный бокфлинт (вертикально спаренные стволы) ТОЗ-34. Всю осень Ромка проохотился на уток и куропаток. Охотился плохо, больше просто бродил по тундре. Зато впечатлений набралось масса, сюжетов для конкурсного рассказа во ВГИК было теперь предостаточно.
Подошла зима. Как всегда в заполярье – внезапно, быстро и неотвратимо. День уменьшился к декабрю до полутора часов, остальные двадцать два с половиной часа в тундре стояла ночь.
Работы Ромка себе так и не нашёл. Бездельничал под присмотром родителей. На охоту ходил чуть ли не каждый день, с охоты приходил усталый, на вопрос родителей: «Что убил?» – отвечал коротко и уверенно: «Ноги». Правда, куропатки тоже встречались и нередко были на столе семьи.
Однажды Ромка в магазине охотсоюза увидел небольшие капканы, поинтересовался у продавщицы: «На кого?» – «На песца», – ответила та безразлично. У Ромки загорелись глаза. Песца он видел в тундре однажды, совсем недавно, так близко, что даже опешил. Присел отдохнуть в ложбине, где была вереница высоких кустов, в которых обычно кормились куропатки, и краем глаза заметил какую-то движущуюся фигурку... Вначале подумал: «Собака?» Песец просто пробежал мимо, по Ромкиной лыжне, только один раз глянув на человека безразличными глазами. Ромка уже слишком поздно стал палить из обоих стволов по зверю – песец ушёл. Ушёл ровно, спокойно, лишь чуть-чуть скорости прибавив.
Ромка приобрёл капкан, на следующий день поставил его там, где песца увидел и, даже не поискав в этот раз куропаток по кустам, ушёл домой. Теперь оставалось ждать. Что он будет делать с песцом, когда поймает его в капкан, Ромка пока не знал. Может, прихватит за задние ноги и треснет башкой о... обо что? О снег? Тогда просто пристрелит зверя в капкане. Метров с десяти, чтобы наверняка. Потом он снимет шкуру так, как много раз уже читал в книгах и справочниках. Шкуру с песца снимают «чулком», надрезая для этого вначале кожу убитому животному в районе челюстей, потом выворачивают шкуру наизнанку... потом откусывают аккуратно коготочки на лапах – и так до самого хвоста. Куда он денет эту шкуру? Матери отдаст. Пусть сошьёт себе шапку. Правда, у матери этих шапок... Ждал Ромка своего зверя всего один день, точнее ночь.. Следующим утром, ещё затемно, вышел в тундру.
К двадцатым числам декабря по «московскому» светает за полярным кругом в десять, темнеет в двенадцать тридцать, сам день, собственно, занимает сорок минут. День стоял тихий, облачный, небо и заснеженная тундра сливались у горизонта в один белый туман.
Ромка вышел за город, прошёл с пару часов в открытую тундру и, мельком просмотрев, не кормятся ли здесь куропатки, вышел туда, где поставил капкан. Место было довольно ровное, немного в низине. Такие среди охотников назывались «балки». Ромка оглянулся – пусто. Снег, снег, снег. Уже рассвело, был одиннадцатый час дня, солнце шло где-то за непроницаемыми тучами – очевидно, находилось в зените. Это где-то внизу, «под землёй», за линией горизонта. Солнце за полярным кругом зимой не выходит на небо, лучи его лишь отражаются от небесного свода. Это и есть день.
Капкан стоял на месте, вокруг было чисто. Ни один зверь даже не подошёл близко. Ромка аккуратно проверил мелкую цепочку, за которую капкан был привязан к метровому штырю, вбитому в снег, убрал зачем-то кусочки сырой оленины, что положил сюда вчера для приманки, достал нового мяса, разбросал вокруг... Хотел уйти, но внезапно в голову пришло: а если капкан под снегом захлопнулся и сейчас находится в неактивном состоянии, тогда что?.. Ромка понимал, что сам капкан вряд ли может сработать, но вдруг?.. Чего, спрашивается, ждать зверя, когда орудие лова не работает?
Осторожно разворошив снег сбоку, он вытащил капкан наружу: кусочек мяса лежал на железном «пятачке» и примёрз к нему намертво. За три с лишним часа ходьбы Ромка изрядно пропотел в своей тёплой брезентовой куртке, очки сегодня он в спешке не сменил и вышел в тундру в домашних, а они были лёгкие, держались на носу плохо, скользили постоянно вниз.
Осмотрев капкан, он вытащил нож, решив проверить – не подмёрзло ли устройство? Мало ли? Ромка ножом ткнул в приманку, капкан мгновенно хлопнул челюстями и зажал нож мёртвой хваткой. Ромка расправил его обратно, положил ещё один кусочек мяса на «пятачок», бережно поставил капкан в углубление в снегу, легко рукой стал присыпать свою ловушку снегом. В голове промелькнуло: «А устройство-то зверское, мучаться зверь будет... метаться...» Едва эта мысль посетила впервые его голову, как оправа очков вновь скользнула вниз по носу, Ромка не успел её поправить... Очки слетели с лица, перевернулись заушниками вниз и упали ровно на «пятачок» капкана... Ловушка сработала быстро, хватко и чётко – челюсти с металлическим лязком щёлкнули, во все стороны полетели брызги стекла...
Первое мгновение, когда вместо окружающего пространства появился белый туман, когда вместо капкана на снегу мутно затемнело какое-то пятно, Ромка ничего не понимал. После поднял голову, глянул по сторонам и ничего, кроме тумана, не увидел. Даже кустов, что находились вот здесь, рядом, метрах в трёхстах... Нет, не здесь – там... Или здесь? Так их нет – ни здесь, ни там... Так. Кусты находились по левую руку – там. Или?.. Или здесь? Может, сходить, глянуть? Он зажмурил глаза, открыл, вновь зажмурил, опять открыл – картинка не изменилась, вокруг была белая мгла. Ни горизонта, ни кустов, ни даже антенны городской телевышки, что находилась километрах в десяти отсюда и здесь, в низине, была видна даже в пасмурный день из-за тундрового подъёма – ничего видно не было. Молоко. В один миг Ромка остался слепым. Привычно полез рукой на пояс к сотовому телефону – а нет на поясе сотового телефона, дома оставил, потому как батарейка села ночью, заряжать времени не было. Решил, что и так обойдётся. Да и потом, он никогда ещё не проверял – берёт ли здесь сотовый. Здесь очень глубокая низина, вполне возможно, что и нет.
Ромка разжал почти механически створки капкана, вытащил треснутую в двух местах пластмассовую оправу. Поднёс к глазам почти вплотную – стёкол не было, лишь в одном месте торчал осколок треугольной формы. Ромка повертел оправу в руках, не понимая, что делать. После сунул её в карман куртки, пошарил пальцами по снегу, нашёл ещё один осколок стекла покрупнее, приложил к глазу... Осколок крутанулся в пальцах и уколол его, Ромка рукой тряхнул, на подушечке большого пальца показалась кровь, сам же осколок выпал в снег и тут же исчез. Ромка наклонился вплотную, со стороны было похоже, что он снег нюхал. Руками он осторожно водил по снегу, пытаясь всё же нащупать какой-нибудь кусочек спасительного стекла покрупнее, но осколков покрупнее не было. Челюсти самого хищного и безжалостного орудия лова зверей очень точно поймали Ромкины очки в свою пасть и раздробили стёкла в порошок. Капкан поймал парня сам и безжалостно оставил беспомощного посреди тундры... Город был рядом, километров пятнадцать отсюда. Куда вот идти? Молоко. Солнца нет, ориентиров нет, даже ветра нет, чтобы запомнить хоть примерное направление.
Ромка сел на колени. Тупо, бессмысленно, невидяще смотрел в снег. Мысли вообще отсутствовали. Он впервые за свою короткую жизнь не знал, что сейчас делать. Дома этих очков у него... оправ пять или шесть в запасе валяются... Дома. Дома. Дома. Здесь-то что делать? Ромка поднялся на ноги, достал из рюкзака за спиной термос с чаем, выпил пару глотков, спрятал обратно, поправил ружьё на плече, оглянулся вокруг – молоко. Туман. Белая взвесь. Он зажмурил глаза, открыл – ничего. Зачем жмурился? Глупость какая. Что делать? И тишина в тундре вдруг стала какая-то неземная, словно вымерло всё рядом. Ни ветерка, ни куропачьего треска, ни клёкота канюка тебе сверху... ничего нет.
- Домой идём, – сказал он себе так, словно приказал кому-то другому, который уже так испугался, что и двинуться с места сил нет.
Снег заскрипел под лыжами уверенно, как всегда. Снег будто ободрял: не всё так плохо, идти можешь, значит, дойдёшь. Ромка глянул вперёд – а куда дойдёшь? Так. Стоп! Капкан стоял здесь, за спиной, Ромка пришёл оттуда... Он перед этим местом пересёк длинную вереницу кустов в распадке, там летом течёт бурный ручей, тальник высокий растёт, до самой весны его не заметает. Он дойдёт до этого тальника и тогда надо будет идти ровно вверх по тундровому подъёму, а когда Ромка выйдет на него, то, вполне возможно, увидит впереди тёмную дымку от городских труб. Но это же с нормальным зрением, это же когда видно всё...
Он шёл словно в пустоте, словно и не шёл вовсе – двигал ногами на одном месте, а тундра под ним крутилась во все стороны – и конца и края ей не было и быть не могло. «Север крайний – он бескрайний...»
Через час Ромка понял, что идёт не в ту сторону. Вереницы кустов не появилось, тундрового подъёма не было, он шёл по ровной местности. Куда ещё можно было выйти здесь? Если на восток – то на дорогу, ведущую в дальний посёлок... На дорогу – это уже к людям. Там хоть раз в сутки, но пройдёт машина, там... А куда это здесь – на восток?..
Прошло ещё с полчаса, и Ромка заметил, что вокруг начинает очень уверенно смеркаться. День уходил. Снег темнел, вначале стал отдавать лёгкой синевой, потом начал сереть... Ромка инстинктивно ускорил ход. Ноги его суетливо побежали вперёд, словно хотели догнать день... А куда побежали? Ромка остановился. Вокруг уже полная мгла. Сейчас пройдёт ещё с полчаса, и снег да небо полностью исчезнут. Останется только тёмный туман вокруг.
На тундру опустилась ночь. Где-то за тяжёлыми тучами явно шла полная, яркая луна. Это Ромка понял сразу, потому как даже при самой сильной облачности зимой в тундре полной темноты не бывает. Снег – он как глаза кошки, от него даже свет далёких звёзд отражается.
Ромка поднёс руку с часами вплотную к глазам – четырнадцать часов дня. Ночь. Тихо. Ни ветра, ни свиста, ни крика, ни голоса, ничего. Что ж делать? Идти ночью? Точнее, в ночи... в темноте полной? Куда?..
Ромка остановился, сел на снег, снял рюкзак, открыл его и стал смотреть, что там есть и что могло сейчас хоть как-то пригодиться. Спички, зажигалка, сухой спирт, тормозок с салом, термос, фляжка с коньяком (брал больше для форса, нежели для дела, никогда на охоте не пил), аптечка... Кстати, есть таблетки с кофеином – говорят, могут выручить, если совсем усталость одолеет. Ромка снял ружьё, переломил стволы, достал патроны с мелкой дробью на куропатку, зарядил картечью... Зачем? Он же не видит перед собой дальше полуметра? Стрелять в кого? В волков? Но здесь волки не ходят, здесь место пустынное, а им же есть надо... Здесь им зимой есть нечего, здесь нет волков... А кто есть? Липкий страх сковал сознание, Ромка поднялся на ноги – надо идти. Если так сидеть и ждать неизвестно кого, можно с ума тронуться... надо идти. Он всё же снял ружье с предохранителя, повесил его на плечо, стволами вниз, поправил за спиной рюкзак, вытащил фляжку с коньяком, открыл твёрдой рукой, отпил несколько глотков, граммов сто... поморщился, сказал громко:
- Вкусно. Вперёд!
И пошёл вперёд. А может, и назад. Он не знал. Если начнётся тундровый подъём, значит, идёт правильно. А перед подъёмом кусты, длинная вереница, метров на пятьсот. Но ни кустов, ни подъёма не было. Когда он в следующий раз глянул на часы, было уже пятнадцать часов дня в ночи. Темнота сгустилась полностью. Сколько бы он сейчас отдал хоть за какой ориентир! В голове впервые зашевелилась мысль: «Где-то надо ночевать». А где ночевать, если вокруг никакого тебе дерева, куста, бугорка, даже просто кочки, возле которой приткнуться можно да засидку в снегу выкопать?
Ромка снял лыжи, пробил ногами ямку, сел на лыжи, достал из рюкзака сухой спирт. Как обычно, он взял его много, полсотни таблеток. Спирт – груз лёгкий, а в случае чего грел неплохо. Не раз Ромка уже мог убедиться, что одна таблетка вполне может спасти обмороженные руки. Причём греть их получалось на ходу. Поджигаешь таблетку спирта, кладёшь её на поддон небольшой алюминиевой печки в виде крошечной «буржуйки» с алюминиевым стаканом внутри для кипячения пол-литра чая и прямо так с печкой и идёшь, в руках её держа.
Сейчас Ромка поставил эту печку на снег, в стакан снега засыпал, пару таблеток поджёг и стал смотреть на огонёк за дырочками в лотке печки. Смотреть больше было не на что. Всё остальное меркло в темноте и тумане при отсутствии зрения. Тишина вокруг была мёртвая. Темнота мёртвая, тишина мёртвая... Каждое движение Ромки отдавалось какими-то посторонними звуками извне. Ромка оборачивался, щурился изо всех сил, но ничего не видел. Чай согрелся быстро, он заварил покрепче, решив, что лучше ему не спать, а просто сидеть и ждать рассвета... Сколько ждать? Сейчас уже было шестнадцать часов дня, светать начнёт в восемь утра... шестнадцать часов ожидания. В полной темноте, в полной слепоте.
Глупо, конечно, было не взять с собой сотовый телефон. Хоть зарядить полчаса да выключить, а включить, когда уже и в самом деле понадобится. Впрочем (Ромка здесь серьёзно задумался): а стал бы он сейчас, к примеру, звонить в службу спасения? Ни за что бы не стал. На смех бы подняли. Пошёл парень снимать капкан, да угодил в него сам! Да как!.. Очки с носа слетели – и ровно вдребезги! Положение и глупое, и не лёгкое, но звонить, просить помощи – ещё глупее. Ночь пересидит, а там посмотрим. Выйдем куда-нибудь. В конце концов, он не в открытой тундре, в трёх сторонах из четырёх – или город, или дорога, или посёлок дальний. Самое ближнее – километров десять-пятнадцать будет, это всего-то три часа ходьбы. Хорошо бы ещё знать, в какую сторону?..
В своё время Ромка очень многое прочёл из того же Джека Лондона, о «белом безмолвии». Читалось всегда хорошо, под торшером, в уютном кресле, со стаканом горячего чая рядом, переживалось за героев, представлялось – как бы он?.. А как бы он? Вот он сейчас и-и как бы... Есть у Джека Лондона такой рассказ, когда человек выходит один в маршрут. Минус шестьдесят по Фаренгейту, по Цельсию это где-то пятьдесят два... холодно. И человек этот промочил ноги в ловушке ручья. Хотел костёр разжечь, да не смог, так и замерз... Мораль такая – не ходи в маршрут в одиночку. Друг бы разжёг ему костёр, и человек остался жив. Конечно, с Ромкиным положением такой случай сравнивать глупо, но всё же – был бы рядом друг, он бы просто вывел его из тундры, из темноты, из слепоты. Но друга не было, все друзья сейчас отдавали свой долг Родине.
Вода закипела быстро. Прямо в колбу Ромка бросил два пакета чая, сахара несколько ложек, достал колбу и, держа её в перчатках, обжигаясь, стал пить. Холодно не было, но Ромка знал по опыту своему небольшому, что человек после ходьбы остывает очень быстро, оглянуться не успеешь. Полчаса посидишь на снегу – и замёрз. Поэтому лишнее тепло лишним не будет.
Через час его пробрал первый озноб. Ромка поднялся на ноги, беспомощно в который раз оглянулся в темноте, надел лыжи и пошёл куда-то вперёд. Правда, он сейчас не знал, где этот перёд, но на всякий случай повернул совершенно в другую сторону. Может, так выйдет на подъём перед городом. Ему лишь бы оказаться наверху, лишь бы выйти из балки. Освещённый огнями город он всё равно увидит, увидит облако туманного света на горизонте... О, боже мой! Сейчас бы свет! А если он даже этот туман не сможет увидеть?.. Страх ударил ещё раз, ударил больно, и Ромка опять ускорил шаг. Он бодро двинулся в обратном направлении, совершенно не предполагая, что два часа назад ушёл от города на несколько километров назад, а теперь идёт параллельно подъёму и городу за ним, куда-то в глубь тундры, в то самое белое безмолвие, где человеку в одиночку очень часто с природой не справиться.
Сколько шёл, Ромка не считал. Просто переставлял лыжи, вначале считал шаги, потом перестал. Потом стал смотреть перед собой в надежде хоть что-то увидеть обнадёживающее.
- Черноты ночи в тундре не бывает, – шептал он себе, – снег отражает всё. Ночи нет как таковой... Если город рядом, то видно всё, что впереди тебя делается, всё на ярком фоне городских огней. Я должен увидеть огни, как только поднимусь на этот подъём. Как только выйду на подъём, я увижу мириады огней, расплывшихся в одно облако, мириады огней... а не эту серую мглу.
Часам к семи вечера Ромка стал уставать. Ноги слегка подрагивали, дыхание хоть и было ровным, но клубы пара вырывались наружу из-под куртки, оседали инеем на ресницах, бровях. Мороз был небольшим, градусов до двадцати, ветра почти не было... Ах, если бы был ветер! Ромка тогда, по крайней мере, мог ровно идти в одну и ту же сторону. А так... так он постоянно сбивался и не понимал уже совсем, куда идёт. Он читал, что в джунглях человек может выйти по прямой, только если будет ставить на расстоянии шесты и, выравнивая их в линию, так идти... И вообще: надо ли в такой ситуации куда-то идти?
В девять вечера он упал на снег и лежал минут десять не двигаясь, стараясь контролировать себя, чтобы не подмёрзнуть на снегу. Потом вновь сел на лыжи, достал из рюкзака тормозок, съел его за один укус, выпил ровно глоток коньяка, и, отломив от шоколадной плитки половину, закусил. Шоколад Ромке всегда давала с собой мать, говоря, что лучших калорий в тундре не найти. Это всегда казалось ему смешным – сладкое на охоту! Но после шоколада он и в самом деле почувствовал себя лучше, бодрее и пошёл веселее... Куда?
Если бы Ромка мог взлететь вверх, как мохноногий канюк, и осмотреться вокруг, то увидел бы, что он благополучно прошёл между далёким уже городом и одинокой шахтой на восточной стороне Северска и вышел в открытую тундру, где впереди нет ничего, кроме заснеженного пространства.
В одиннадцать часов вечера он свалился на снег и лежал так долго, недвижимо, пока тело не стал пробирать озноб. Тогда встал, посмотрел невидящим взором перед собой... внезапно резко повернулся вправо и пошёл совсем в другом направлении. Хотелось пить, очень сильно хотелось, но пить было нельзя, горячего не было, а от коньяка начиналось лёгкое похмелье. Похмелье сейчас совсем ни к чему.
К полуночи стало казаться, что кто-то идёт рядом с Ромкой и постоянно что-то советует, словно шепчет: «Не туда идёшь... иди обратно… там город, вон там…» Ромка пару раз оборачивался, но никого не видел, от неизвестности у него запульсировало в голове. Голос стал настойчивее, парню даже показалось, что он кого-то увидел рядом... здесь, справа... Ромка резко повернулся, но никого там не было, тогда он громко сказал в пустоту ночи:
- Хорошо! Я пойду туда!!
Постоял, посмотрел «туда». Потом резко сбросил рюкзак, достал фляжку с коньяком, потряс перед ухом – там плескалось хорошо. Значит, ещё много, больше половины. Ромка отпил хорошую порцию. Голова сразу просветлела, сам себе сказал: «Глюки. Держись, ты сильнее». Голос пропал, рядом шедший невидимый пропал, осталась только ночь, темнота, слепота и снег. В девять утра начнёт светать, надо продержаться до девяти. Когда рассветёт, легче будет идти, не так страшно. Надо коньяк растянуть на девять часов Как? По пятьдесят грамм каждые два часа? Может быть.
Где же подъём? Где этот тундровый подъём? Ничего не видно. Темень. Темень даже в сознание пробирается и держит его сознание в страхе.
Отчего-то вспомнился старый фильм о войне с фашизмом, фильм назывался «Операция Хольцауге»? Или нет? Там главный герой на время заболел куриной слепотой, потерял зрение и должен был ещё и вести с собой пленного фашиста... Ему, наверно, было ещё тяжелее? Что уж тут жаловаться? Иди себе и иди, ты же не ведёшь с собой пленного фашиста. Сколько времени? Ромка поднёс руку с часами вплотную к глазам, на расстоянии сантиметров десяти (дальше не читалось), глянул – ого!.. Час ночи! Час прошёл – не заметил. Куда прошёл? Боже мо-ой.... куда же он прошёл? Нет подъёма тундрового, нет жизни ему, нет ему спасения без этого подъёма. В другой стороне, где стоит далёкая шахта, он и не знает ничего... Впрочем, зачем ему знать? Выйти бы ровно на шахту... На любую территорию. Сколько раз здесь… или не здесь? Сколько раз ходил, видел всегда вдали вездеходы... даже с охотниками встречался несколько раз... Вот сейчас бы?.. Хоть бы один человек! Одно слово, один жест, рукой махни!..
| Далее