Что мы помним о войне, те, которые родились вместе с ней? Война была от нас далеко. Мы знали о ней только из черных тарелок репродукторов да разговоров соседей, которые приходили в дом со своими проблемами и новостями. И еще помнится серость. Серым было все: небо, дома, дощатые заборы, пыльные дороги …
Война закончилась. Самое первое воспоминание этого времени связано с колхозным рынком, на котором была организована ярмарка после военной промышленной продукции. На длинных столах лежали чугунные печные дверки, колосники, чугунные утюги. Ассортимент был не богатый, но народу было довольно много. Все медленно ходили, смотрели на эту продукцию мирного времени, дотрагивались до нее руками и молча, отходили. Было много солнца (месяц май) и какого-то тихого благоговения.
Потом – отмена карточек и денежная реформа. Последняя обсуждалась мамой и отчимом почему-то тихими голосами. Но меня это не касалось, я жил как при коммунизме и не имел к деньгам никакого отношения. Правда, был один случай. Возле нашего дома работали пленные японцы. Я сидел на небольшой дощатой площадке над воротами. Почтальон принесла газету. Ко мне подошел японец и на ломанном русском языке сказал: «Мальщик продай газету» и показал мне зеленую бумажку – йену. Я отдал ему газету и взял йену. Вечером пришел с работы отчим, поужинал и спросил меня: «А где сегодняшняя газета?» Я сказал, что продал ее японцу и показал йену. Он сурово глянул на меня и что-то сказал маме. Отчим меня не наказывал, видно считая, что воспитание чужого ребенка не его дело. Но те суровые взгляды, которыми он меня одаривал, и выговоры маме я воспринимал очень болезненно.
Вообще отчим был человек уникальный, и заключалось это в его универсальном мастерстве. Он умел делать все. По своей основной специальности – кузнец. Но все, что он носил: брюки – галифе, китель, полупальто-москвичку, шапку, кепку и даже сапоги шил себе сам. Плотничал – срубил в новой усадьбе стайку. Вся мебель в доме была сработана его руками. Причем мебель – добротная, полированная, под так называемый сталинский ампир. Ну, и жестяные изделия само собой: ведра, чайник, лейка, почтовый ящик все дело его рук.
По определенным воскресеньям проходила семейная стрижка. Отчим всех стриг. Я не знал парикмахерской до конца школы.
В торжественные моменты извлекался фотоаппарат ФЭД, ставилась тренога и делались снимки. Мне очень нравилось делать с отчимом фотографии. Сначала проявлялись фотопластинки. Для этого он брал пальто, вставлял руки в рукава. Я засовывал под пальто железные кассеты и отчим долго там колдовал, а я тщательно подтыкал полы пальто, чтобы внутрь не попал свет. Затем в темной комнате шло таинство проявления фотопленок. Я при этом стоял на страже, чтобы кто – нибудь случайно не открыл и дверь и затыкал тряпкой щель под нею. И наконец, итоговая операция – печатание фотокарточек. Мы закрывались с отчимом на кухне, он включал красный фонарь (его собственного изготовления) и начиналось чудодействие зарождения фотографии. Фотопленка и фотобумага вставлялись в рамку. Затем красный фонарь открывался, и яркий свет обрушивался на рамку. Все это длилось несколько секунд и являлось чистой эмпирикой и опытом. Затем фонарь закрывался, из рамки извлекалась фотобумага и ложилась в тарелку с проявителем. И здесь возникало чудо – на белом листке фотобумаги появлялось изображение. Сначала едва видимое, затем оно становилось все ярче и четче. Здесь требовалось поймать момент: не додержишь – снимок будет блеклым и нечетким, передержишь будет сплошная чернота. Весь этот процесс, чудодействуя, объединял нас, отчим добрел, называл меня Толькой и иногда гладил по голове. Но так случалось редко и не потому, что он был недобрым человеком, а потому-что все, умея делать сам и при этом делать хорошо он не терпел разгильдяйства в работе, которое так свойственно детском возрасте.
Но вернемся к мастерству отчима. В редкие вечера его хорошего настроения он брал в руки балалайку, и лилась мелодия, да не просто «ах вы сени мои сени», а задумчивая импровизация из русских песен. Но больше всего меня поразило, когда он взял обычные половые краски и еще кое-что принесенное с завода и начал рисовать картины-копии. И довольно большие, в полированных рамах, знаменитых шишкинских мишек, левитановской ржи и даже перовских охотников на привале. Картины получились весьма хорошего качества и явно превосходили те шедевры, которые украшали наши общепиты и вокзалы. Описание мастерства отчима можно и продолжить, но главное, наверное, заключалось в следующем. Это был настоящий русский мужик, который делал себе свой мир сам и жил в нем. Этот же мужик выиграл и Великую Отечественную далеко не только героизмом и патриотизмом, но и мужицкой сметкой и умением.
Наступил 1948 год, пора в школу. Школа была маленькая с первого по четвертый класс и состояла из двух домов по два класса в каждом. Обучение мальчишек и девчонок в то время практиковалось раздельное. Но из-за недостатка школ у нас было смешанное обучение. Хотя, по моему мнению, это никоим образом на нас не влияло. Мальчишки жили своей жизнью, девчонки своей. Учительница Татьяна Александровна, была пожилая, правда в то время все кому было более 30 лет, казались нам старыми. Добрая женщина и нормальная учительница, и не ее вина, что в школе отсутствовал теплый туалет, физкультурный зал, наглядные пособия и еще много такого, что является необходимыми атрибутами современной школы. Училось много переростков старше меня на два, а то и четыре года. Такая разница, когда тебе 7 – 10 лет, очень значительна. А когда в отношениях самым важным является сила, то понятно, кто верховодил в классе.
Бедность главная черта всех учеников. Одежонка – заплата на заплате, матерчатые сумки вместо портфелей, которые назывались «побирушками». Обувь (валенки) часто одна на двоих. Школьные обеды (буфета, конечно же, не было) – кусочек хлеба, намазанный тонким слоем масла и посыпанный сахаром далеко не у всех. Поэтому то, что утром мама заворачивала в газетку, мне часто не доставалось. Но это меня не угнетало, а даже наоборот. Я жил в довольно обеспеченной семье.
Процесс обучения шел двойным путем. В школе и на улице. Какой из них был более эффективным сказать трудно, скорее всего, второй.
Одна из первых уличных наук – курение. Она шла от старших к младшим. Курили «бычки» – окурки, которые собирали в основном по обочинам дорог. Старший прикуривал окурок, для чего у него всегда имелись спички, называемые «зайками», которые обычно хранились не в спичечном коробке, а завернутые в бумажке, чтобы легче прятать в потайном кармане или за подкладкой пиджака. Там же хранился и кусочек коробки с нанесенным слоем фосфора. Прикуренный бычок протягивался обучающемуся со словами: « Набери в рот дым и скажи: ах, мама». Тот глотал дым и после «ах, мама» закашливался. Дело могло кончиться не только кашлем, но и рвотой. « Ладно, – говорил учитель,- завтра продолжим».
Продолжать учебу никакого желания, но, что поделаешь, нужно было быть как все. На следующий день обучение продолжалось. Набрал дым в рот, сказал «ах, мама», закашлялся, но вчерашний опыт не прошел даром, тебя уже не рвет, но голова еще кружится – ничего пройдет. И так шаг за шагом, через неделю другую – ты уже равноправный член общества курильщиков и как все при встрече с другим курцом говоришь: « Дай зобнуть», что в переводе означало, дай покурить.
Следующая уличная наука – умение постоять за себя. Конечно, не обязательно по любому поводу бросаться в драку. Важно, чтобы твой вид и поведение показывало, что с тобой лучше решать проблемы мирно, а не с помощью кулаков. Правда, были среди нас и такие, которые отдавали предпочтению последнему способу. Был среди нас пацан, звали его Валера-холера. Он долго не мудрствовал. Чуть что – сразу пускал в ход кулаки. Дрался отчаянно, не обращая внимание на количество и возраст противников. Пацаны пользовались его безотчетной храбростью и при случае втравливали его в драку и устраивали из этого зрелище. Его агрессия, вероятно, была связана, с тем, что его зверски избивал отец, бывший бандеровец со шрамом через всю щеку. Я столкнулся с Валерой-холерой по дороге в школу. Он, обгоняя меня, подставил подножку и столкнул в кювет. Я пришел в школу заляпанный грязью. Ребята из класса спрашивают: « В чем дело?» Я рассказал. «Все, – решили пацаны: после уроков идем добивать «холеру». Термином «добивать» обозначалась любая кулачная расправа, неважно – в первый раз или в десятый. После уроков вышли на школьный двор, идет Валера-холера. Наш организатор добивалки Ваня Родиончик, юркий и шустрый, как обезьянка, скидывает курточку, готовясь к добиванию втемную. Подскакивает к Валере-холере, накидывает на него куртку, пытаясь сбить его с ног. Но Валерка сам опытный драчун и сбить его с ног не удается. Он выкручивается и пристраивается к какой-то тетке, идущей мимо с полными сумками. Около нее он чувствует некоторую защищенность. Пацаны крутятся вокруг, пытаясь, кто ударить его кулаком, кто пнуть ногой. Но Валера-холера ловко уворачивается. Кавалькада медленно движется. Женщина кричит на нападающих, что они хулиганы и должны отстать от мальчика. Я иду сзади и канючу, что хватит бить Валеру-холеру. Группа постепенно рассасывается, кое-кто вообще участвовал вроде как в массовке. Операция закончилась, может не очень результативно, но главное Валере-холере показали, что наших не трогай, а то хуже будет, он это понял. В дальнейшем я с ним подружился. Когда мы оказались в одной школе, которая находилась довольно далеко, я заходил за ним домой, и мы дружно шли на уроки. Правда, не всегда доходили. Иногда наш путь уходил в другую сторону. Мы шли путешествовать вдоль речки, которую пересекали, или бродили по городу. Он, как все необузданные натуры, был романтиком. После окончания пятого класса его до смерти забил отец. Говорили за то, что Валерка без спросу ушел на речку купаться. Хоронили его всем пацаньим миром. Несмотря на свой жестокий характер, его любили. Мы впервые почувствовали дыхание смерти среди наших сверстников. Сколько ждет нас еще впереди…
Уличная школа. Чему она нас только ни учила, чем мы в ней только ни занимались… Всего не перечислишь и не упомнишь. Вот хочу вспомнить наши игры, игры послевоенного времени. Конечно, далеко не все, ведь их было слишком много. Когда сейчас мы говорим «игры», то в первую очередь имеем ввиду компьютерные. Я ничего не имею против компьютерных игр, если они интересные и человечные. Но, у всех них есть общий недостаток – они только для ума. Наши игры были и для ума, и для тела – и в этом была их польза. Начнем с игр, в которые играли в младших классах. Мы в свое время писали ручками с металлическими перьями, носили с собой чернильницы в тряпичных мешочках. Перья разные: ученические, канцелярские, плакатные и др. Суть игры заключалась в следующем. Играли двое. Сначала один из игроков бросал перышко, и если оно падало выпуклостью вверх, то он начинал игру. Перышко противника ложилось на гладкую поверхность, и игрок другим перышком движением вдоль лежащего пера пытался перевернуть его наоборот. Если это удавалось, то следующим движением нужно было вернуть перышко в исходное положение. В случае удачи – перышко выиграно. Противник ставит следующее перышко. И так до тех пор, пока не случалась осечка. Тогда в игру вступал другой игрок. Количество выигранных и проигранных перьев определяло итог игры. Учителя вылавливали игроков и отбирали у них перья. Вообще, учителя ко всем уличным играм относились отрицательно, хотя, пожалуй, это и не совсем верно. Вот как, например, отношение их к такой игре, которая называлась «зоска». Кусочек кожи с шерстью, снизу которого прикреплялась свинцовая пластинка. Игра заключалась в том, чтобы игрок, ударяя по зоске щечкой лодыжки, подбрасывал ее вверх как можно больше раз. Некоторые виртуозы делали это до сотни раз, меняя ногу и пританцовывая. Обычно этим занимались на переменах, и это едва ли мешало занятиям, но все равно было нельзя.
Игры были разные, были и азартные. Например, чика. Это была игра на деньги. Вариантов ее было множество. Начнем с самой простого. Играли двое. Назначалась ставка выигрыша. Конечно, это были копейки. Один из игроков брал монету и подбрасывал ее вверх, придавая ей вращение. Если монета падала орлом (гербом) вверх, то выигрыш попадал к бросавшему монету. Бросание повторялось, пока монета не оказывалась решкой вверх. После этого игроки менялись ролями. Но это слишком просто. Следующий вариант – пристенок. Этот вариант был особенно распространен ранней весной, когда яркое весеннее солнышко разогревало стены школы, снег отступал и появлялись первые зеленые росточки. Играли двое, могли и трое. Каждый игрок имел свою биту. Обычно тяжелую монету, например, пятак. Еще лучше если это старинная (царская) монета. Этой битой нужно ударить о стену так, чтобы она отскочила подальше. Следующий игрок ударял о стену своей битой так, чтобы она упала как можно ближе к первой, лежащей на земле. Если от второй биты до первой можно было дотянуться растопыренной пятерней – выигрыш у второго игрока, обычно это было пять копеек. Если вторая бита касалась первой, то получалась чика, тогда выигрыш десять копеек. Если вторая бита накрывала первую, то – колпак и выигрыш составлял пятнадцать копеек. Затем игроки менялись ролями. Но были еще и другие более сложные варианты. Например, игра, которая называлась «котел». Это была уже летняя игра и игра целой компании.
И, конечно, вечный и во все времена увлекающий футбол. Он, наверное, не очень отличался от современного, но все-таки … Начнем с мяча. Он был кирзовый с резиновой камерой внутри. Сначала мяч надо было надуть, используя силу наших легких, затем тщательно зашнуровать. И так, мяч готов, и несколько ударов по нему определяют его качество. Ну, теперь – поле. Конечно, никаких спортивных комплексов не было. Была большая поляна, заросшая полынью, и на ней площадка, вытоптанная предыдущими баталиями. Собирается компания, разная как по количеству, так и по качеству. И есть лидеры – капитаны, они набирают себе команды. Остальные претенденты разбиваются по парам и отходят в сторонку. Там они выбирают себе прозвища. « Ты будешь волк, а я собака, идет?» – подходят к капитанам: «Матка, матка, чей допрос, волк или собака?» – «Собака» – говорит один из капитанов – значит «собака» идет к нему, а «волк» к другому. Итак, команды созданы. Теперь в каждой команде нужно распределить роли. Вратарь – почетная роль, но очень уж малоподвижная, поэтому на нее ставят самых незначительных игроков. Дальше идет защита и нападение. Конечно, все хотят быть нападающими, но так не положено. Капитан расставляет всех по своим местам и, естественно, он – центральный нападающий.
Затем создается футбольное поле – это очень просто. С обоих концов нужно поставить ворота. Для этого используются любые подсобные материалы: два кирпича, консервные банки, кепки. Ширина ворот тщательно промеряется шагами и контролируется противоположными сторонами. Ну, вот поле готово. Игра начинается. Конечно, никаких судей нет, все споры решаются коллегиально. Вот мяч пролетел над воротами, вратарь вытягивает руки вверх и кричит: «Выше ворот». «Гол» – кричит забивающий. Идут доказательства обоих сторон и бурное коллективное обсуждение ситуации. Наконец, решили, что мяч действительно был выше ворот – игра продолжается. За временем никто не следит, играли дотемна или до истощения игроков. Итоговый счет то же был часто спорным. Пять – четыре в нашу пользу утверждает одна команда, нет четыре – пять в нашу пользу утверждает другая. Идут длинные споры, воспоминания хода игры, кто, когда забил, наконец, подводят итог: ладно завтра продолжим. На улице уже темнеет и дома ждет мама: «Ну, где ты болтаешься, уже ночь на дворе, а штаны, штаны то, как загваздал, и что ты находишь в этом дурацком футболе, лучше бы книжку почитал ».
Кроме футбола была еще самая-самая игра – игра в войну, которая тоже вечная, но сейчас она ведется в основном на компьютере, а в наше время – в полевых условиях. Настоящая война отгремела недавно, поэтому наши войны шли всегда между «нашими» и «немцами». Но вот: кто «наши», а кто «немцы» – вопрос спорный и практически неразрешимый, так что обычно «наши» были с обеих сторон. Поле боя – все та же поляна, заросшая полынью. Как здорово ползать по бесконечным полынным лабиринтам, вдыхая полынный запах и в итоге забывать о своих военных обязанностях. В отличие от настоящего времени, оружие самое простое – палка, а то и просто возглас: «Паф – паф, ты убит! Нет, ты убит!» – «Нет, ты убит!» После чего – братание. Мастеровитые из куска доски делали себе пистолет, а то и автомат, но таких было не много. Трату материала на всякую ерунду родители не одобряли. Вообще ручных поделок было мало. Но все-таки они появлялись. Например самокат. Это довольно сложное сооружение, главной деталью которого были подшипники. Чтобы их достать, приходилось обращаться к старшим. Наконец, подшипники добыты, дальше идет конструирование самоката. Создана платформа, рулевое управление. Все должно двигаться, издавать металлический звук и вызывать завистливые взгляды сверстников. Для самоката требовалось твердое полотно, которое было только на автомобильных дорогах. Это не нравилось водителям и милиционерам, поэтому самокаты часто ликвидировались, что вызывало много горести у их создателей.
У девчонок был свой мир и свои игры. На мальчишеские они смотрели презрительно, слегка поджав губки. Для мальчишек же не было ужаснее прозвища, чем «жених» и «девичий пастух». И не дай бог если к кому-то прилипало это прозвище, особенно последнее: пацан пропал для мальчишеского мира, да и в девичьем к нему относились не очень.
Время шло, мы взрослели, и менялись наши игры. Уличный волейбол – одна из этих игр. Ни площадок, ни сеток, ни столбов. Просто уличный перекресток и круг людей, между которыми летал мяч. В этой игре участвовали уже все вместе: и парнишки, и девчонки. Парнишки «резали», и мяч летел далеко из круга. Но за ним никто не бежал. Все ждали, глядя друг на друга. Наконец, появлялся какой-нибудь малец, которому кричали: «Мальчик, пни сюда мяч». Мальчик пинал, и мяч летел еще дальше. Наигравшись, он приносил мяч в круг, игра продолжалась. Некоторым из играющих мяч не доставался никогда.
Если не было мяча, играли в третий лишний. Игроки, по парам – парень и девушка, вставали в круг. Причем, обычно девушка вставала впереди, а парень – сзади и обнимал ее за талию. В этом и заключалось главное удовольствие от игры. Назначались два активных игрока. Один убегал, другой догонял. Задача заключалась в том, чтобы догнать убегающего и ударить его ремнем, который перед этим пожертвовал один из игроков. Догнав и ударив убегающего, догоняющий бросал ремень, и они менялись ролями. Беготня могла продолжаться довольно долго, особенно если это были парень и девушка. Наконец убегающий делал финт, он заскакивал внутрь круга и вставал перед одной из стоящих пар. Это и был третий лишний. Но лишний был не тот, который только что встал, а тот, который стоял сзади пары. Тогда моментально реагировал догоняющий, он останавливался, замахивался и врезал третьему лишнему по наиболее привлекательному месту и бросал ремень. Ремень подбирал наказанный, и они менялись ролями с догоняющим. Беготня продолжалась довольно долго, пока, наконец, владелец ремня не заявлял: «Ну, ладно, хватит, я пошел домой, давайте ремень».
Время шло. Начинался зов влечение полов. Но где его можно проявить? В классе не получалось. Девчонки не находили в своих одноклассниках, как правило, никакого интереса, потому что они ещё ничего не понимают в любви. Мальчишек девчонки не привлекали, потому что, по их мнению, дуры. По крайней мере, так они говорили, когда родители или старшие их спрашивали: «А вы дружите со своими девчонками в классе?»
Война закончилась. Самое первое воспоминание этого времени связано с колхозным рынком, на котором была организована ярмарка после военной промышленной продукции. На длинных столах лежали чугунные печные дверки, колосники, чугунные утюги. Ассортимент был не богатый, но народу было довольно много. Все медленно ходили, смотрели на эту продукцию мирного времени, дотрагивались до нее руками и молча, отходили. Было много солнца (месяц май) и какого-то тихого благоговения.
Потом – отмена карточек и денежная реформа. Последняя обсуждалась мамой и отчимом почему-то тихими голосами. Но меня это не касалось, я жил как при коммунизме и не имел к деньгам никакого отношения. Правда, был один случай. Возле нашего дома работали пленные японцы. Я сидел на небольшой дощатой площадке над воротами. Почтальон принесла газету. Ко мне подошел японец и на ломанном русском языке сказал: «Мальщик продай газету» и показал мне зеленую бумажку – йену. Я отдал ему газету и взял йену. Вечером пришел с работы отчим, поужинал и спросил меня: «А где сегодняшняя газета?» Я сказал, что продал ее японцу и показал йену. Он сурово глянул на меня и что-то сказал маме. Отчим меня не наказывал, видно считая, что воспитание чужого ребенка не его дело. Но те суровые взгляды, которыми он меня одаривал, и выговоры маме я воспринимал очень болезненно.
Вообще отчим был человек уникальный, и заключалось это в его универсальном мастерстве. Он умел делать все. По своей основной специальности – кузнец. Но все, что он носил: брюки – галифе, китель, полупальто-москвичку, шапку, кепку и даже сапоги шил себе сам. Плотничал – срубил в новой усадьбе стайку. Вся мебель в доме была сработана его руками. Причем мебель – добротная, полированная, под так называемый сталинский ампир. Ну, и жестяные изделия само собой: ведра, чайник, лейка, почтовый ящик все дело его рук.
По определенным воскресеньям проходила семейная стрижка. Отчим всех стриг. Я не знал парикмахерской до конца школы.
В торжественные моменты извлекался фотоаппарат ФЭД, ставилась тренога и делались снимки. Мне очень нравилось делать с отчимом фотографии. Сначала проявлялись фотопластинки. Для этого он брал пальто, вставлял руки в рукава. Я засовывал под пальто железные кассеты и отчим долго там колдовал, а я тщательно подтыкал полы пальто, чтобы внутрь не попал свет. Затем в темной комнате шло таинство проявления фотопленок. Я при этом стоял на страже, чтобы кто – нибудь случайно не открыл и дверь и затыкал тряпкой щель под нею. И наконец, итоговая операция – печатание фотокарточек. Мы закрывались с отчимом на кухне, он включал красный фонарь (его собственного изготовления) и начиналось чудодействие зарождения фотографии. Фотопленка и фотобумага вставлялись в рамку. Затем красный фонарь открывался, и яркий свет обрушивался на рамку. Все это длилось несколько секунд и являлось чистой эмпирикой и опытом. Затем фонарь закрывался, из рамки извлекалась фотобумага и ложилась в тарелку с проявителем. И здесь возникало чудо – на белом листке фотобумаги появлялось изображение. Сначала едва видимое, затем оно становилось все ярче и четче. Здесь требовалось поймать момент: не додержишь – снимок будет блеклым и нечетким, передержишь будет сплошная чернота. Весь этот процесс, чудодействуя, объединял нас, отчим добрел, называл меня Толькой и иногда гладил по голове. Но так случалось редко и не потому, что он был недобрым человеком, а потому-что все, умея делать сам и при этом делать хорошо он не терпел разгильдяйства в работе, которое так свойственно детском возрасте.
Но вернемся к мастерству отчима. В редкие вечера его хорошего настроения он брал в руки балалайку, и лилась мелодия, да не просто «ах вы сени мои сени», а задумчивая импровизация из русских песен. Но больше всего меня поразило, когда он взял обычные половые краски и еще кое-что принесенное с завода и начал рисовать картины-копии. И довольно большие, в полированных рамах, знаменитых шишкинских мишек, левитановской ржи и даже перовских охотников на привале. Картины получились весьма хорошего качества и явно превосходили те шедевры, которые украшали наши общепиты и вокзалы. Описание мастерства отчима можно и продолжить, но главное, наверное, заключалось в следующем. Это был настоящий русский мужик, который делал себе свой мир сам и жил в нем. Этот же мужик выиграл и Великую Отечественную далеко не только героизмом и патриотизмом, но и мужицкой сметкой и умением.
Наступил 1948 год, пора в школу. Школа была маленькая с первого по четвертый класс и состояла из двух домов по два класса в каждом. Обучение мальчишек и девчонок в то время практиковалось раздельное. Но из-за недостатка школ у нас было смешанное обучение. Хотя, по моему мнению, это никоим образом на нас не влияло. Мальчишки жили своей жизнью, девчонки своей. Учительница Татьяна Александровна, была пожилая, правда в то время все кому было более 30 лет, казались нам старыми. Добрая женщина и нормальная учительница, и не ее вина, что в школе отсутствовал теплый туалет, физкультурный зал, наглядные пособия и еще много такого, что является необходимыми атрибутами современной школы. Училось много переростков старше меня на два, а то и четыре года. Такая разница, когда тебе 7 – 10 лет, очень значительна. А когда в отношениях самым важным является сила, то понятно, кто верховодил в классе.
Бедность главная черта всех учеников. Одежонка – заплата на заплате, матерчатые сумки вместо портфелей, которые назывались «побирушками». Обувь (валенки) часто одна на двоих. Школьные обеды (буфета, конечно же, не было) – кусочек хлеба, намазанный тонким слоем масла и посыпанный сахаром далеко не у всех. Поэтому то, что утром мама заворачивала в газетку, мне часто не доставалось. Но это меня не угнетало, а даже наоборот. Я жил в довольно обеспеченной семье.
Процесс обучения шел двойным путем. В школе и на улице. Какой из них был более эффективным сказать трудно, скорее всего, второй.
Одна из первых уличных наук – курение. Она шла от старших к младшим. Курили «бычки» – окурки, которые собирали в основном по обочинам дорог. Старший прикуривал окурок, для чего у него всегда имелись спички, называемые «зайками», которые обычно хранились не в спичечном коробке, а завернутые в бумажке, чтобы легче прятать в потайном кармане или за подкладкой пиджака. Там же хранился и кусочек коробки с нанесенным слоем фосфора. Прикуренный бычок протягивался обучающемуся со словами: « Набери в рот дым и скажи: ах, мама». Тот глотал дым и после «ах, мама» закашливался. Дело могло кончиться не только кашлем, но и рвотой. « Ладно, – говорил учитель,- завтра продолжим».
Продолжать учебу никакого желания, но, что поделаешь, нужно было быть как все. На следующий день обучение продолжалось. Набрал дым в рот, сказал «ах, мама», закашлялся, но вчерашний опыт не прошел даром, тебя уже не рвет, но голова еще кружится – ничего пройдет. И так шаг за шагом, через неделю другую – ты уже равноправный член общества курильщиков и как все при встрече с другим курцом говоришь: « Дай зобнуть», что в переводе означало, дай покурить.
Следующая уличная наука – умение постоять за себя. Конечно, не обязательно по любому поводу бросаться в драку. Важно, чтобы твой вид и поведение показывало, что с тобой лучше решать проблемы мирно, а не с помощью кулаков. Правда, были среди нас и такие, которые отдавали предпочтению последнему способу. Был среди нас пацан, звали его Валера-холера. Он долго не мудрствовал. Чуть что – сразу пускал в ход кулаки. Дрался отчаянно, не обращая внимание на количество и возраст противников. Пацаны пользовались его безотчетной храбростью и при случае втравливали его в драку и устраивали из этого зрелище. Его агрессия, вероятно, была связана, с тем, что его зверски избивал отец, бывший бандеровец со шрамом через всю щеку. Я столкнулся с Валерой-холерой по дороге в школу. Он, обгоняя меня, подставил подножку и столкнул в кювет. Я пришел в школу заляпанный грязью. Ребята из класса спрашивают: « В чем дело?» Я рассказал. «Все, – решили пацаны: после уроков идем добивать «холеру». Термином «добивать» обозначалась любая кулачная расправа, неважно – в первый раз или в десятый. После уроков вышли на школьный двор, идет Валера-холера. Наш организатор добивалки Ваня Родиончик, юркий и шустрый, как обезьянка, скидывает курточку, готовясь к добиванию втемную. Подскакивает к Валере-холере, накидывает на него куртку, пытаясь сбить его с ног. Но Валерка сам опытный драчун и сбить его с ног не удается. Он выкручивается и пристраивается к какой-то тетке, идущей мимо с полными сумками. Около нее он чувствует некоторую защищенность. Пацаны крутятся вокруг, пытаясь, кто ударить его кулаком, кто пнуть ногой. Но Валера-холера ловко уворачивается. Кавалькада медленно движется. Женщина кричит на нападающих, что они хулиганы и должны отстать от мальчика. Я иду сзади и канючу, что хватит бить Валеру-холеру. Группа постепенно рассасывается, кое-кто вообще участвовал вроде как в массовке. Операция закончилась, может не очень результативно, но главное Валере-холере показали, что наших не трогай, а то хуже будет, он это понял. В дальнейшем я с ним подружился. Когда мы оказались в одной школе, которая находилась довольно далеко, я заходил за ним домой, и мы дружно шли на уроки. Правда, не всегда доходили. Иногда наш путь уходил в другую сторону. Мы шли путешествовать вдоль речки, которую пересекали, или бродили по городу. Он, как все необузданные натуры, был романтиком. После окончания пятого класса его до смерти забил отец. Говорили за то, что Валерка без спросу ушел на речку купаться. Хоронили его всем пацаньим миром. Несмотря на свой жестокий характер, его любили. Мы впервые почувствовали дыхание смерти среди наших сверстников. Сколько ждет нас еще впереди…
Уличная школа. Чему она нас только ни учила, чем мы в ней только ни занимались… Всего не перечислишь и не упомнишь. Вот хочу вспомнить наши игры, игры послевоенного времени. Конечно, далеко не все, ведь их было слишком много. Когда сейчас мы говорим «игры», то в первую очередь имеем ввиду компьютерные. Я ничего не имею против компьютерных игр, если они интересные и человечные. Но, у всех них есть общий недостаток – они только для ума. Наши игры были и для ума, и для тела – и в этом была их польза. Начнем с игр, в которые играли в младших классах. Мы в свое время писали ручками с металлическими перьями, носили с собой чернильницы в тряпичных мешочках. Перья разные: ученические, канцелярские, плакатные и др. Суть игры заключалась в следующем. Играли двое. Сначала один из игроков бросал перышко, и если оно падало выпуклостью вверх, то он начинал игру. Перышко противника ложилось на гладкую поверхность, и игрок другим перышком движением вдоль лежащего пера пытался перевернуть его наоборот. Если это удавалось, то следующим движением нужно было вернуть перышко в исходное положение. В случае удачи – перышко выиграно. Противник ставит следующее перышко. И так до тех пор, пока не случалась осечка. Тогда в игру вступал другой игрок. Количество выигранных и проигранных перьев определяло итог игры. Учителя вылавливали игроков и отбирали у них перья. Вообще, учителя ко всем уличным играм относились отрицательно, хотя, пожалуй, это и не совсем верно. Вот как, например, отношение их к такой игре, которая называлась «зоска». Кусочек кожи с шерстью, снизу которого прикреплялась свинцовая пластинка. Игра заключалась в том, чтобы игрок, ударяя по зоске щечкой лодыжки, подбрасывал ее вверх как можно больше раз. Некоторые виртуозы делали это до сотни раз, меняя ногу и пританцовывая. Обычно этим занимались на переменах, и это едва ли мешало занятиям, но все равно было нельзя.
Игры были разные, были и азартные. Например, чика. Это была игра на деньги. Вариантов ее было множество. Начнем с самой простого. Играли двое. Назначалась ставка выигрыша. Конечно, это были копейки. Один из игроков брал монету и подбрасывал ее вверх, придавая ей вращение. Если монета падала орлом (гербом) вверх, то выигрыш попадал к бросавшему монету. Бросание повторялось, пока монета не оказывалась решкой вверх. После этого игроки менялись ролями. Но это слишком просто. Следующий вариант – пристенок. Этот вариант был особенно распространен ранней весной, когда яркое весеннее солнышко разогревало стены школы, снег отступал и появлялись первые зеленые росточки. Играли двое, могли и трое. Каждый игрок имел свою биту. Обычно тяжелую монету, например, пятак. Еще лучше если это старинная (царская) монета. Этой битой нужно ударить о стену так, чтобы она отскочила подальше. Следующий игрок ударял о стену своей битой так, чтобы она упала как можно ближе к первой, лежащей на земле. Если от второй биты до первой можно было дотянуться растопыренной пятерней – выигрыш у второго игрока, обычно это было пять копеек. Если вторая бита касалась первой, то получалась чика, тогда выигрыш десять копеек. Если вторая бита накрывала первую, то – колпак и выигрыш составлял пятнадцать копеек. Затем игроки менялись ролями. Но были еще и другие более сложные варианты. Например, игра, которая называлась «котел». Это была уже летняя игра и игра целой компании.
И, конечно, вечный и во все времена увлекающий футбол. Он, наверное, не очень отличался от современного, но все-таки … Начнем с мяча. Он был кирзовый с резиновой камерой внутри. Сначала мяч надо было надуть, используя силу наших легких, затем тщательно зашнуровать. И так, мяч готов, и несколько ударов по нему определяют его качество. Ну, теперь – поле. Конечно, никаких спортивных комплексов не было. Была большая поляна, заросшая полынью, и на ней площадка, вытоптанная предыдущими баталиями. Собирается компания, разная как по количеству, так и по качеству. И есть лидеры – капитаны, они набирают себе команды. Остальные претенденты разбиваются по парам и отходят в сторонку. Там они выбирают себе прозвища. « Ты будешь волк, а я собака, идет?» – подходят к капитанам: «Матка, матка, чей допрос, волк или собака?» – «Собака» – говорит один из капитанов – значит «собака» идет к нему, а «волк» к другому. Итак, команды созданы. Теперь в каждой команде нужно распределить роли. Вратарь – почетная роль, но очень уж малоподвижная, поэтому на нее ставят самых незначительных игроков. Дальше идет защита и нападение. Конечно, все хотят быть нападающими, но так не положено. Капитан расставляет всех по своим местам и, естественно, он – центральный нападающий.
Затем создается футбольное поле – это очень просто. С обоих концов нужно поставить ворота. Для этого используются любые подсобные материалы: два кирпича, консервные банки, кепки. Ширина ворот тщательно промеряется шагами и контролируется противоположными сторонами. Ну, вот поле готово. Игра начинается. Конечно, никаких судей нет, все споры решаются коллегиально. Вот мяч пролетел над воротами, вратарь вытягивает руки вверх и кричит: «Выше ворот». «Гол» – кричит забивающий. Идут доказательства обоих сторон и бурное коллективное обсуждение ситуации. Наконец, решили, что мяч действительно был выше ворот – игра продолжается. За временем никто не следит, играли дотемна или до истощения игроков. Итоговый счет то же был часто спорным. Пять – четыре в нашу пользу утверждает одна команда, нет четыре – пять в нашу пользу утверждает другая. Идут длинные споры, воспоминания хода игры, кто, когда забил, наконец, подводят итог: ладно завтра продолжим. На улице уже темнеет и дома ждет мама: «Ну, где ты болтаешься, уже ночь на дворе, а штаны, штаны то, как загваздал, и что ты находишь в этом дурацком футболе, лучше бы книжку почитал ».
Кроме футбола была еще самая-самая игра – игра в войну, которая тоже вечная, но сейчас она ведется в основном на компьютере, а в наше время – в полевых условиях. Настоящая война отгремела недавно, поэтому наши войны шли всегда между «нашими» и «немцами». Но вот: кто «наши», а кто «немцы» – вопрос спорный и практически неразрешимый, так что обычно «наши» были с обеих сторон. Поле боя – все та же поляна, заросшая полынью. Как здорово ползать по бесконечным полынным лабиринтам, вдыхая полынный запах и в итоге забывать о своих военных обязанностях. В отличие от настоящего времени, оружие самое простое – палка, а то и просто возглас: «Паф – паф, ты убит! Нет, ты убит!» – «Нет, ты убит!» После чего – братание. Мастеровитые из куска доски делали себе пистолет, а то и автомат, но таких было не много. Трату материала на всякую ерунду родители не одобряли. Вообще ручных поделок было мало. Но все-таки они появлялись. Например самокат. Это довольно сложное сооружение, главной деталью которого были подшипники. Чтобы их достать, приходилось обращаться к старшим. Наконец, подшипники добыты, дальше идет конструирование самоката. Создана платформа, рулевое управление. Все должно двигаться, издавать металлический звук и вызывать завистливые взгляды сверстников. Для самоката требовалось твердое полотно, которое было только на автомобильных дорогах. Это не нравилось водителям и милиционерам, поэтому самокаты часто ликвидировались, что вызывало много горести у их создателей.
У девчонок был свой мир и свои игры. На мальчишеские они смотрели презрительно, слегка поджав губки. Для мальчишек же не было ужаснее прозвища, чем «жених» и «девичий пастух». И не дай бог если к кому-то прилипало это прозвище, особенно последнее: пацан пропал для мальчишеского мира, да и в девичьем к нему относились не очень.
Время шло, мы взрослели, и менялись наши игры. Уличный волейбол – одна из этих игр. Ни площадок, ни сеток, ни столбов. Просто уличный перекресток и круг людей, между которыми летал мяч. В этой игре участвовали уже все вместе: и парнишки, и девчонки. Парнишки «резали», и мяч летел далеко из круга. Но за ним никто не бежал. Все ждали, глядя друг на друга. Наконец, появлялся какой-нибудь малец, которому кричали: «Мальчик, пни сюда мяч». Мальчик пинал, и мяч летел еще дальше. Наигравшись, он приносил мяч в круг, игра продолжалась. Некоторым из играющих мяч не доставался никогда.
Если не было мяча, играли в третий лишний. Игроки, по парам – парень и девушка, вставали в круг. Причем, обычно девушка вставала впереди, а парень – сзади и обнимал ее за талию. В этом и заключалось главное удовольствие от игры. Назначались два активных игрока. Один убегал, другой догонял. Задача заключалась в том, чтобы догнать убегающего и ударить его ремнем, который перед этим пожертвовал один из игроков. Догнав и ударив убегающего, догоняющий бросал ремень, и они менялись ролями. Беготня могла продолжаться довольно долго, особенно если это были парень и девушка. Наконец убегающий делал финт, он заскакивал внутрь круга и вставал перед одной из стоящих пар. Это и был третий лишний. Но лишний был не тот, который только что встал, а тот, который стоял сзади пары. Тогда моментально реагировал догоняющий, он останавливался, замахивался и врезал третьему лишнему по наиболее привлекательному месту и бросал ремень. Ремень подбирал наказанный, и они менялись ролями с догоняющим. Беготня продолжалась довольно долго, пока, наконец, владелец ремня не заявлял: «Ну, ладно, хватит, я пошел домой, давайте ремень».
Время шло. Начинался зов влечение полов. Но где его можно проявить? В классе не получалось. Девчонки не находили в своих одноклассниках, как правило, никакого интереса, потому что они ещё ничего не понимают в любви. Мальчишек девчонки не привлекали, потому что, по их мнению, дуры. По крайней мере, так они говорили, когда родители или старшие их спрашивали: «А вы дружите со своими девчонками в классе?»
| Далее