«Я не думаю, что кого-то поражу этой мыслью: совершенно очевидно, что в ближайшие годы развитие нанотехнологий способно изменить облик человечества, изменить нашу жизнь».
Дмитрий Медведев
(выступление на Втором нанофоруме,
5 октября 2009 года).
1.
Как утверждают учёные, исследующие возникновение жизни на Земле, всё началось с того, что около четырёхсот миллионов лет назад в атмосфере нашей планеты появился тонкий слой озона, оказавшийся достаточно плотным для того, чтобы защитить жизнь от губительного воздействия космического излучения и дать ей возможность выйти из океана на сушу. Именно это дало начало той уникальной и, похоже, единственной во Вселенной эволюционной цепи, которая породила впоследствии громадное разнообразие живых форм, включая человека.
Озоновый слой — уникальная самосбалансированная система. Чем больше его находится в атмосфере — тем больше ультрафиолетового излучения он поглощает, обеспечивая безопасность всему живому на Земле.
Однако этот спасительный для нас щит оказывается не так уж и прочен. Если бы весь находящийся в атмосфере озон можно было извлечь и сжать под нормальным давлением, то в результате получился бы слой, покрывающий поверхность Земли толщиной всего 3 мм, тогда как вся сжатая под нормальным давлением атмосфера составила бы слой в 8 км. Таким образом, отношение толщины озонового слоя к защищаемой им атмосфере равняется 3:8000000 и являет нам, по сути, пример естественного, созданного самой природой, нанослоя. И, как мы уже отмечали, именно этот тончайший слой, этот невидимый глазу газовый щит защищает Землю от смертельного воздействия солнечной радиации, образует тепловую конструкцию нижней атмосферы и способствует тем самым сохранению жизни на планете.
Другой пример давным-давно существующего рядом с нами нанослоя – это покрывающий тыльную сторону зеркала тончайший слой амальгамы, которая как раз и отражает собой всю попадающую в зеркальный створ часть видимого мира.
Практически точно так же, как рассредоточенный в атмосфере Земли озоновый слой или нанесённая на тыльную поверхность зеркального стекла амальгама, в строгом соответствии с разработанными самой эволюцией принципами нанотехнологий действует и настоящая серьёзная литература – как классическая, так и современная. С одной стороны, обволакивая собой, подобно озону, духовно-нравственную атмосферу нашей цивилизации, она оберегает её от губящего всё своими пошлостью и цинизмом излучения масскульта, а с другой – позволяет, как в зеркале, увидеть в себе наш сегодняшний нравственный облик и, в случае его отклонения от идеала, внести своевременные коррективы в формирование духовного мира современника. При этом речь ни в коем случае не идёт о прямолинейном воздействии литературы на сознание читателя посредством таких литературных текстов как, например, знаменитый монолог Павки Корчагина из романа Николая Островского «Как закалялась сталь», гласящий, что жизнь человеку даётся всего один раз, «и прожить её надо так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы», или же – как пронизанные верой в торжество социалистической революции поэмы Владимира Маяковского. Какие уж тут нанотехнологии! Тут перед нами откровенные идейно-политические агитки – пусть очень талантливые, высоконравственные, духоподъёмные, искренние, но всё же действующие в рамках стандартных идеологических технологий, изложенных ещё В.И. Лениным в его работе «Партийная агитация и партийная литература».
Нановоздействие литературы проявляет себя иначе, не напрямую. Само собой, какие-то фрагменты поэмы Николая Алексеевича Некрасова о том, кому на Руси живётся хорошо, а кому – не очень, вдохновляли совестливых граждан царской России на борьбу за освобождение крестьянства, какие-то строчки стихов Пушкина будили в читателях стремление к вольнодумству, поселяя в них сомнения в непогрешимости самодержавия, а повесть Алексея Максимовича Горького «Мать» и такие революционные песни как «Марсельеза» и «Смело, товарищи, в ногу» могли вести пролетариат непосредственно на баррикады. Но влияние литературы на народ и историю было гораздо более тонким и значимым, и тому имелись свои причины.
Надо признать, что возможность прочитать столь сильно напугавшее Екатерину II сочинение Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» имелась у очень узкого круга жителей дореволюционной России, как и возможность прочесть исследование Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» – у жителей России советской. Но каким-то невероятно парадоксальным образом сила воздействия этих авторов и их творчества на российское общество была при их непечатании во много раз выше, чем после издания их книг массовыми тиражами. Тень непрочитанного народом солженицынского «Архипелага» будила и тревожила душу почти каждого, кто о нём что-нибудь слышал, однако её значение тысячекратно сдулось и скукожилось, едва только эта вещь была опубликована в журнале «Новый мир», а затем начала выходить отдельными книгами. Это вовсе не значит, что для увеличения авторитета писателей в глазах читательских масс их книги надо перестать издавать большими тиражами, но это показывает, что наряду с бытованием на книжно-журнальных страницах российская литература никогда не порывала с начатой ещё древнерусскими духовными стихами XI-XIII веков традицией устного распространения. Так исторически сложилось, что в России всегда, начиная со времён древнерусского летописания и вплоть до перестроечной поры, значимые книги были в постоянном и острейшем дефиците, что вынуждало читавших пересказывать их содержание не читавшим, говорить о них, обсуждать высказанные в них идеи, упоминать в разговорах имена их авторов и персонажей, цитировать запомнившиеся строчки и фрагменты и даже переписывать их от руки. (Я ведь помню, как в 1960-е годы моя сестра Танька сидела ночами за кухонным столом, переписывая из чьей-то тетради в свой заклеенный фотографиями артистов «Песенник» стихи ещё не изданного массовыми тиражами Сергея Есенина, среди которых я однажды, взяв тайком полистать Танькин «Песенник», наткнулся на щекочущие воображение строки: «Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты, унесу я пьяную до утра в кусты…» А в конце 1970-х, увлёкшись поэзией, я уже и сам переписывал в свой литературный блокнот запретный в те годы ахматовский «Реквием».) Да и допущенных цензурой к изданию книг на всех желающих тогда тоже не хватало, а, может быть, в советском обществе просто никогда не хватало таких идей, какие высказывались писателями в их произведениях и разговорах, а потому опубликованные ими в книгах и альманахах строки или сказанные за кружкой пива фразы мгновенно облетали страну, тысячекратно цитировались и повторялись в приватных беседах, служа высшей аргументацией в отстаивании своих идей и взглядов. Благодаря этому, в Советском Союзе, едва ли не большее значение, чем сами литературные произведения, стал иметь так называемый текущий литературный процесс, уже одними своими непредсказуемыми рывками и поворотами говоривший о нравственной ситуации в стране не меньше, чем содержанием создаваемых в те годы стихов, поэм и романов.
Таким образом, литература переставала быть жанром, сконцентрированным непосредственно в одних только границах искусства, и приобретала характер тончайшего интеллектуального продукта, рассредоточенного, под стать озону, по всей духовно-нравственной атмосфере советского общества. Подобно тому, как нанотехнологии представляют собой технологии работы с веществом на уровне отдельных атомов, литература, неся в глубине своей природы генетически заложенный в неё код нано, также работает на уровне отдельных имён, слов, образов, строчек и выражений, что особенно ярко проявило себя в годы торжества соцреализма. Цитаты из произведений классиков отечественной литературы и признанных писателей-современников украшали доклады и речи политических деятелей и учёных, строчки широко известных стихотворений то и дело использовались в качестве названий журналистских статей и телевизионных передач, на писателей ссылались артисты и руководители промышленных предприятий, встречи с мастерами поэзии и прозы регулярно транслировались по радио и телевидению, исполнявшиеся тогдашними «звёздами» эстрады песни были написаны не кем попало, а исключительно профессиональными поэтами, литература и её творцы были постоянно на виду и на слуху, в стране выходило огромное количество книг на языках всех народов СССР, произведения национальных авторов переводились на русский язык, а русских писателей – на национальные языки, благодаря чему между жителями братских республик не было и намёка на то непонимание и отчуждение, какие царят в наше время, а события сродни тем, что произошли в Кондопоге и на Манежной площади, были тогда просто непредставимы. Чтение не подменяло собой реальной жизни, оно просто являло собой одну из её сторон – и эта сторона, при всей её кажущейся второстепенности по отношению к повседневной реальности (почти те же 3:8000000, что и в случае с озоном), играла в жизни общества весьма немаловажную роль. Сказать, что ты не читал «Треугольную грушу» Андрея Вознесенского, «Аз и Я» Олжаса Сулейменова или «Алмазный мой венец» Валентина Катаева было тогда всё равно, что признаться в том, что ты никогда не меняешь носки или не чистишь зубы. Литература была выше быта, выше моды. В определённой мере она как раз и была её законодательницей, создательницей модели поведения и мышления.
2.
Ещё один пример применяемой в течение уже многих лет практики использования нанослоя – это женские помада, пудра, румяна, кремы и тени. Имея ничтожно малое объёмное соотношение к массе покрываемого объекта, тончайший слой парфюмерии, практически ни на йоту не изменяя свойств непосредственно самого лица, резко меняет его восприятие окружающими людьми. Нанесённая на кожу женщины тончайшая наноплёнка румян или пудры вызывает у контактируемых с нею мужчин чувство симпатии и влюблённости, а иной раз и гораздо более кардинально воздействует на чью-то судьбу, подталкивая очарованного парфюмерными чарами мужчину к браку.
Примерно таким же образом воздействовала на сознание советского общества и литература эпохи соцреализма, которая в течение семи десятилетий занималась тончайшей «лакировкой действительности», изменяя с помощью создания положительных художественных образов восприятие не всегда привлекательной правды тогдашней жизни. При этом «лакировочный слой» советской литературы действовал не лобово и одномоментно, а опосредованно и постоянно. Подобно озону в атмосфере Земли, он был рассредоточен в кипении социалистического бытия в виде школьных сочинений о героях, заучиваемых (и оседающих в памяти хотя бы отдельными строчками) стихов Маяковского, Багрицкого и Светлова, показываемых по телевизору мультиков про Мальчиша-Кибальчиша, демонстрируемых в кинотеатрах художественных фильмов по произведениям советских классиков, работ скульпторов и художников на темы известных книг, спектаклей о героях революции, звучащих по радио и во время праздничных шествий революционных песен, а также в других проявлениях социалистической прозы и поэзии.
А параллельно с этим «лакировочным слоем» на коллективный разум и душу граждан СССР оказывал своё воздействие ещё и полуподпольный «нанослой» диссидентской литературы, будоражащий подсознание масс не столько, как мы говорили выше, своими запрещёнными (а потому и отсутствующими на книжных прилавках и в библиотеках Советского Союза) произведениями, сколько долетающими по «Би-Би-Си» и «Голосу Америки» фрагментами из них, ходящими о них слухами, сообщениями о высылке из страны их авторов и другими микроинформационными поводами.
Лучше всего механизм воздействия литературного «нанослоя» на текущую реальность можно проиллюстрировать на примере «принципа работы» политических анекдотов, составлявших при советской власти не менее пятидесяти процентов так называемого «городского фольклора» (вторые пятьдесят – это блатные и уличные песни, приносимые в общество освободившимися из зоны «урками», в 1960-1970-е годы весьма сильно потеснённые песнями А. Галича, В. Высоцкого, Б. Окуджавы, и других бардов). Пребывая в отношении к общенациональной культуре и общенациональной идеологии примерно в такой же пропорции, как озон к земной атмосфере, анекдоты, тем не менее, оказывали огромное корректирующее воздействие на восприятие обществом не только официальной позиции государства по тем или иным вопросам, но и почти всех сторон жизни советского народа – как личных, так и общественных. Самые высокие идеи и чистые идеалы, самые заветные мечты и сияющие цели, самые сокровенные чувства и значимые исторические свершения, самые великие победы и почитаемые народом герои, самые любимые персонажи произведений и самые великие вожди и преобразователи жизни – всё, что хотя бы одним только краешком попадало в оскаленную смехом мясорубку анекдота, перемалывалось в ней и превращалось из высокодуховного и нравственно чистого в нечто отталкивающее и вызывающее насмешку; всё, что хотя бы на мгновение залетало в «кривое зеркало» анекдота, отражаясь в его покоробленной хохотом поверхности, получало кардинальное смысловое искажение и преображалось в уродливую карикатурную картину.
Внутренние законы анекдота ещё требует своего серьёзного изучения и анализа, но уже сегодня видно, что его природа во многом напоминает поведение содержащихся в атмосфере наночастиц, которые способны проходить через клеточные мембраны и защитные барьеры иммунной системы человека, провоцируя у него бронхиальную астму и развитие других лёгочных заболеваний. В дальнейшем наночастицы могут проникать из лёгких в кровеносное русло и свободно разноситься с током крови по всему организму, делая бесполезной его иммунную защиту и окончательно разрушая здоровье человека.
По этой же схеме ведёт себя и анекдот, который свободно проникает практически через все барьеры и цензурные запреты, разносится со слухами по самым дальним уголкам и закоулкам государства и, подтачивая его идейную стать и крепь, в конце концов, ослабляет и разваливает всю, казавшуюся такой нерушимой и могущественной, политическую систему. Подобно наночастицам, которые имеют свойства отражать солнечные лучи и влиять этим на формирование климата на планете, вплоть до создания тотального обледенения, анекдоты оказались способны отражать собой сияние манивших нас из будущего слепящих вершин коммунизма, снижать сверкание ореолов наших вождей и генсеков, и уменьшать тем самым энтузиазм построения светлого будущего, подрывая в его строителях веру в победу коммунистической идеи и формируя предпосылки для изменения идеологической «погоды» в стране.
Именно эти способности анекдота сделали возможным то, что этот ничтожнейший из примыкающих к литературе жанров словесного творчества сумел расшатать столь пленявшую многих идею построения государства социальной справедливости и всеобщего равенства, подточить его культуру и, по сути, подготовить почву для окончательного разрушения крупнейшей в мире сверхдержавы. И всё это благодаря принадлежности анекдота к таинственным, могущественным и ещё только начинаемым нами изучаться нанотехнологиям, постижение которых обещает впереди непредсказуемые перспективы и открытия. Уже сегодня ясно, что удивительный мир наночастиц таится не столько в чрезвычайно малых их размерах (один нанометр – в 50000 раз меньше обыкновенного человеческого волоска!), сколько в их необыкновенных, почти фантастических или сказочных свойствах – механических, физических, тепловых, оптических, электрических, химических и прочих. Мир нанотехнологий выходит далеко за рамки известных нам законов классической физики, даже таких, как широко известные законы гравитации и скорости – и все эти качества в самой полной мере проявляет себя и в литературе.
Дмитрий Медведев
(выступление на Втором нанофоруме,
5 октября 2009 года).
1.
Как утверждают учёные, исследующие возникновение жизни на Земле, всё началось с того, что около четырёхсот миллионов лет назад в атмосфере нашей планеты появился тонкий слой озона, оказавшийся достаточно плотным для того, чтобы защитить жизнь от губительного воздействия космического излучения и дать ей возможность выйти из океана на сушу. Именно это дало начало той уникальной и, похоже, единственной во Вселенной эволюционной цепи, которая породила впоследствии громадное разнообразие живых форм, включая человека.
Озоновый слой — уникальная самосбалансированная система. Чем больше его находится в атмосфере — тем больше ультрафиолетового излучения он поглощает, обеспечивая безопасность всему живому на Земле.
Однако этот спасительный для нас щит оказывается не так уж и прочен. Если бы весь находящийся в атмосфере озон можно было извлечь и сжать под нормальным давлением, то в результате получился бы слой, покрывающий поверхность Земли толщиной всего 3 мм, тогда как вся сжатая под нормальным давлением атмосфера составила бы слой в 8 км. Таким образом, отношение толщины озонового слоя к защищаемой им атмосфере равняется 3:8000000 и являет нам, по сути, пример естественного, созданного самой природой, нанослоя. И, как мы уже отмечали, именно этот тончайший слой, этот невидимый глазу газовый щит защищает Землю от смертельного воздействия солнечной радиации, образует тепловую конструкцию нижней атмосферы и способствует тем самым сохранению жизни на планете.
Другой пример давным-давно существующего рядом с нами нанослоя – это покрывающий тыльную сторону зеркала тончайший слой амальгамы, которая как раз и отражает собой всю попадающую в зеркальный створ часть видимого мира.
Практически точно так же, как рассредоточенный в атмосфере Земли озоновый слой или нанесённая на тыльную поверхность зеркального стекла амальгама, в строгом соответствии с разработанными самой эволюцией принципами нанотехнологий действует и настоящая серьёзная литература – как классическая, так и современная. С одной стороны, обволакивая собой, подобно озону, духовно-нравственную атмосферу нашей цивилизации, она оберегает её от губящего всё своими пошлостью и цинизмом излучения масскульта, а с другой – позволяет, как в зеркале, увидеть в себе наш сегодняшний нравственный облик и, в случае его отклонения от идеала, внести своевременные коррективы в формирование духовного мира современника. При этом речь ни в коем случае не идёт о прямолинейном воздействии литературы на сознание читателя посредством таких литературных текстов как, например, знаменитый монолог Павки Корчагина из романа Николая Островского «Как закалялась сталь», гласящий, что жизнь человеку даётся всего один раз, «и прожить её надо так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы», или же – как пронизанные верой в торжество социалистической революции поэмы Владимира Маяковского. Какие уж тут нанотехнологии! Тут перед нами откровенные идейно-политические агитки – пусть очень талантливые, высоконравственные, духоподъёмные, искренние, но всё же действующие в рамках стандартных идеологических технологий, изложенных ещё В.И. Лениным в его работе «Партийная агитация и партийная литература».
Нановоздействие литературы проявляет себя иначе, не напрямую. Само собой, какие-то фрагменты поэмы Николая Алексеевича Некрасова о том, кому на Руси живётся хорошо, а кому – не очень, вдохновляли совестливых граждан царской России на борьбу за освобождение крестьянства, какие-то строчки стихов Пушкина будили в читателях стремление к вольнодумству, поселяя в них сомнения в непогрешимости самодержавия, а повесть Алексея Максимовича Горького «Мать» и такие революционные песни как «Марсельеза» и «Смело, товарищи, в ногу» могли вести пролетариат непосредственно на баррикады. Но влияние литературы на народ и историю было гораздо более тонким и значимым, и тому имелись свои причины.
Надо признать, что возможность прочитать столь сильно напугавшее Екатерину II сочинение Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» имелась у очень узкого круга жителей дореволюционной России, как и возможность прочесть исследование Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» – у жителей России советской. Но каким-то невероятно парадоксальным образом сила воздействия этих авторов и их творчества на российское общество была при их непечатании во много раз выше, чем после издания их книг массовыми тиражами. Тень непрочитанного народом солженицынского «Архипелага» будила и тревожила душу почти каждого, кто о нём что-нибудь слышал, однако её значение тысячекратно сдулось и скукожилось, едва только эта вещь была опубликована в журнале «Новый мир», а затем начала выходить отдельными книгами. Это вовсе не значит, что для увеличения авторитета писателей в глазах читательских масс их книги надо перестать издавать большими тиражами, но это показывает, что наряду с бытованием на книжно-журнальных страницах российская литература никогда не порывала с начатой ещё древнерусскими духовными стихами XI-XIII веков традицией устного распространения. Так исторически сложилось, что в России всегда, начиная со времён древнерусского летописания и вплоть до перестроечной поры, значимые книги были в постоянном и острейшем дефиците, что вынуждало читавших пересказывать их содержание не читавшим, говорить о них, обсуждать высказанные в них идеи, упоминать в разговорах имена их авторов и персонажей, цитировать запомнившиеся строчки и фрагменты и даже переписывать их от руки. (Я ведь помню, как в 1960-е годы моя сестра Танька сидела ночами за кухонным столом, переписывая из чьей-то тетради в свой заклеенный фотографиями артистов «Песенник» стихи ещё не изданного массовыми тиражами Сергея Есенина, среди которых я однажды, взяв тайком полистать Танькин «Песенник», наткнулся на щекочущие воображение строки: «Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты, унесу я пьяную до утра в кусты…» А в конце 1970-х, увлёкшись поэзией, я уже и сам переписывал в свой литературный блокнот запретный в те годы ахматовский «Реквием».) Да и допущенных цензурой к изданию книг на всех желающих тогда тоже не хватало, а, может быть, в советском обществе просто никогда не хватало таких идей, какие высказывались писателями в их произведениях и разговорах, а потому опубликованные ими в книгах и альманахах строки или сказанные за кружкой пива фразы мгновенно облетали страну, тысячекратно цитировались и повторялись в приватных беседах, служа высшей аргументацией в отстаивании своих идей и взглядов. Благодаря этому, в Советском Союзе, едва ли не большее значение, чем сами литературные произведения, стал иметь так называемый текущий литературный процесс, уже одними своими непредсказуемыми рывками и поворотами говоривший о нравственной ситуации в стране не меньше, чем содержанием создаваемых в те годы стихов, поэм и романов.
Таким образом, литература переставала быть жанром, сконцентрированным непосредственно в одних только границах искусства, и приобретала характер тончайшего интеллектуального продукта, рассредоточенного, под стать озону, по всей духовно-нравственной атмосфере советского общества. Подобно тому, как нанотехнологии представляют собой технологии работы с веществом на уровне отдельных атомов, литература, неся в глубине своей природы генетически заложенный в неё код нано, также работает на уровне отдельных имён, слов, образов, строчек и выражений, что особенно ярко проявило себя в годы торжества соцреализма. Цитаты из произведений классиков отечественной литературы и признанных писателей-современников украшали доклады и речи политических деятелей и учёных, строчки широко известных стихотворений то и дело использовались в качестве названий журналистских статей и телевизионных передач, на писателей ссылались артисты и руководители промышленных предприятий, встречи с мастерами поэзии и прозы регулярно транслировались по радио и телевидению, исполнявшиеся тогдашними «звёздами» эстрады песни были написаны не кем попало, а исключительно профессиональными поэтами, литература и её творцы были постоянно на виду и на слуху, в стране выходило огромное количество книг на языках всех народов СССР, произведения национальных авторов переводились на русский язык, а русских писателей – на национальные языки, благодаря чему между жителями братских республик не было и намёка на то непонимание и отчуждение, какие царят в наше время, а события сродни тем, что произошли в Кондопоге и на Манежной площади, были тогда просто непредставимы. Чтение не подменяло собой реальной жизни, оно просто являло собой одну из её сторон – и эта сторона, при всей её кажущейся второстепенности по отношению к повседневной реальности (почти те же 3:8000000, что и в случае с озоном), играла в жизни общества весьма немаловажную роль. Сказать, что ты не читал «Треугольную грушу» Андрея Вознесенского, «Аз и Я» Олжаса Сулейменова или «Алмазный мой венец» Валентина Катаева было тогда всё равно, что признаться в том, что ты никогда не меняешь носки или не чистишь зубы. Литература была выше быта, выше моды. В определённой мере она как раз и была её законодательницей, создательницей модели поведения и мышления.
2.
Ещё один пример применяемой в течение уже многих лет практики использования нанослоя – это женские помада, пудра, румяна, кремы и тени. Имея ничтожно малое объёмное соотношение к массе покрываемого объекта, тончайший слой парфюмерии, практически ни на йоту не изменяя свойств непосредственно самого лица, резко меняет его восприятие окружающими людьми. Нанесённая на кожу женщины тончайшая наноплёнка румян или пудры вызывает у контактируемых с нею мужчин чувство симпатии и влюблённости, а иной раз и гораздо более кардинально воздействует на чью-то судьбу, подталкивая очарованного парфюмерными чарами мужчину к браку.
Примерно таким же образом воздействовала на сознание советского общества и литература эпохи соцреализма, которая в течение семи десятилетий занималась тончайшей «лакировкой действительности», изменяя с помощью создания положительных художественных образов восприятие не всегда привлекательной правды тогдашней жизни. При этом «лакировочный слой» советской литературы действовал не лобово и одномоментно, а опосредованно и постоянно. Подобно озону в атмосфере Земли, он был рассредоточен в кипении социалистического бытия в виде школьных сочинений о героях, заучиваемых (и оседающих в памяти хотя бы отдельными строчками) стихов Маяковского, Багрицкого и Светлова, показываемых по телевизору мультиков про Мальчиша-Кибальчиша, демонстрируемых в кинотеатрах художественных фильмов по произведениям советских классиков, работ скульпторов и художников на темы известных книг, спектаклей о героях революции, звучащих по радио и во время праздничных шествий революционных песен, а также в других проявлениях социалистической прозы и поэзии.
А параллельно с этим «лакировочным слоем» на коллективный разум и душу граждан СССР оказывал своё воздействие ещё и полуподпольный «нанослой» диссидентской литературы, будоражащий подсознание масс не столько, как мы говорили выше, своими запрещёнными (а потому и отсутствующими на книжных прилавках и в библиотеках Советского Союза) произведениями, сколько долетающими по «Би-Би-Си» и «Голосу Америки» фрагментами из них, ходящими о них слухами, сообщениями о высылке из страны их авторов и другими микроинформационными поводами.
Лучше всего механизм воздействия литературного «нанослоя» на текущую реальность можно проиллюстрировать на примере «принципа работы» политических анекдотов, составлявших при советской власти не менее пятидесяти процентов так называемого «городского фольклора» (вторые пятьдесят – это блатные и уличные песни, приносимые в общество освободившимися из зоны «урками», в 1960-1970-е годы весьма сильно потеснённые песнями А. Галича, В. Высоцкого, Б. Окуджавы, и других бардов). Пребывая в отношении к общенациональной культуре и общенациональной идеологии примерно в такой же пропорции, как озон к земной атмосфере, анекдоты, тем не менее, оказывали огромное корректирующее воздействие на восприятие обществом не только официальной позиции государства по тем или иным вопросам, но и почти всех сторон жизни советского народа – как личных, так и общественных. Самые высокие идеи и чистые идеалы, самые заветные мечты и сияющие цели, самые сокровенные чувства и значимые исторические свершения, самые великие победы и почитаемые народом герои, самые любимые персонажи произведений и самые великие вожди и преобразователи жизни – всё, что хотя бы одним только краешком попадало в оскаленную смехом мясорубку анекдота, перемалывалось в ней и превращалось из высокодуховного и нравственно чистого в нечто отталкивающее и вызывающее насмешку; всё, что хотя бы на мгновение залетало в «кривое зеркало» анекдота, отражаясь в его покоробленной хохотом поверхности, получало кардинальное смысловое искажение и преображалось в уродливую карикатурную картину.
Внутренние законы анекдота ещё требует своего серьёзного изучения и анализа, но уже сегодня видно, что его природа во многом напоминает поведение содержащихся в атмосфере наночастиц, которые способны проходить через клеточные мембраны и защитные барьеры иммунной системы человека, провоцируя у него бронхиальную астму и развитие других лёгочных заболеваний. В дальнейшем наночастицы могут проникать из лёгких в кровеносное русло и свободно разноситься с током крови по всему организму, делая бесполезной его иммунную защиту и окончательно разрушая здоровье человека.
По этой же схеме ведёт себя и анекдот, который свободно проникает практически через все барьеры и цензурные запреты, разносится со слухами по самым дальним уголкам и закоулкам государства и, подтачивая его идейную стать и крепь, в конце концов, ослабляет и разваливает всю, казавшуюся такой нерушимой и могущественной, политическую систему. Подобно наночастицам, которые имеют свойства отражать солнечные лучи и влиять этим на формирование климата на планете, вплоть до создания тотального обледенения, анекдоты оказались способны отражать собой сияние манивших нас из будущего слепящих вершин коммунизма, снижать сверкание ореолов наших вождей и генсеков, и уменьшать тем самым энтузиазм построения светлого будущего, подрывая в его строителях веру в победу коммунистической идеи и формируя предпосылки для изменения идеологической «погоды» в стране.
Именно эти способности анекдота сделали возможным то, что этот ничтожнейший из примыкающих к литературе жанров словесного творчества сумел расшатать столь пленявшую многих идею построения государства социальной справедливости и всеобщего равенства, подточить его культуру и, по сути, подготовить почву для окончательного разрушения крупнейшей в мире сверхдержавы. И всё это благодаря принадлежности анекдота к таинственным, могущественным и ещё только начинаемым нами изучаться нанотехнологиям, постижение которых обещает впереди непредсказуемые перспективы и открытия. Уже сегодня ясно, что удивительный мир наночастиц таится не столько в чрезвычайно малых их размерах (один нанометр – в 50000 раз меньше обыкновенного человеческого волоска!), сколько в их необыкновенных, почти фантастических или сказочных свойствах – механических, физических, тепловых, оптических, электрических, химических и прочих. Мир нанотехнологий выходит далеко за рамки известных нам законов классической физики, даже таких, как широко известные законы гравитации и скорости – и все эти качества в самой полной мере проявляет себя и в литературе.
| Далее