Башев Николай Алексеевич родился 20 октября 1946 года в селе Ольговка Яйского района Кемеровской области. Окончил Мариинский сельхозтехникум, Новосибирский аграрный институт. Работал главным ветврачом, главным зоотехником, заместителем директора по производству, директором на птицефабриках Кемеровской области. Избирался секретарем Яшкинского райкома компартии, народным депутатом СССР. Поэт, прозаик. Автор семи книг. Член Союза писателей России. Живет в с. Колмогорово.
Родом я вот из этой деревни,
По всему видно, тут и умру;
Поклонюсь, благодарный, деревьям,
Терпеливо учившим добру...
...Попрощаться ни с кем не забуду,
Вспомню каждого в милом краю.
Попрошу их: «Хорошие люди,
Берегите деревню мою».
Анатолий Иленко
1
Весна – изумительное время года! Особенно ее вторая половина. Когда уже измученная за зиму морозами земля окончательно освобождается не только от снегов, но и от воды, обильно покрывающей ее после таяния этих самых снегов. Одновременно освобождаясь от накопившихся за зиму нечистот и покрываясь изумрудным ковром молоденьких всходов разнотравья невероятной красоты. Ласкают глаз яркими красками соцветий разбросанные на взгорках и полянах нежные хрупкие цветочки. Березовые листочки, только что распустившиеся, еще покрытые первородной смолой, вздрагивают от налетевшего ветерка, не издавая звука.
Все в природе устремляется к жизни, к воле и любви. Всякая животина – зверушка, птаха, насекомое – стремится скорее выбежать, вылететь, выползти из своего укрытия в поисках этих самых любви и воли.
Всем этим невероятно обильно насыщен весенний воздух, и где бы ни находилось живое существо, ему не удастся избежать благотворного влияния этого чуда природы. Оно везде проникает: с ветром, с дождем, с солнечными лучами.
Вот и красавец племенной жеребец по кличке Янтарь, выведенный конюхом в вольер на прогулку, расширив ноздри, всей грудью хватил этого возбуждающего чуда. Подняв высоко голову, протяжно заржал и, чего с ним никогда не было раньше, разбежавшись, перемахнул через забор вольера. Не останавливаясь, широко, иноходью разбрасывая ноги, помчался в поле, к виднеющейся вдали березовой рощице, оставив позади родной конезавод с его привередливыми чистопородными кобылами.
Чувствуя легкость во всех мышцах и необыкновенный душевный подъем, он быстро добежал до рощи. По инерции залетел в густо разросшийся березняк, ощущая ласковое прикосновение нежных листочков к своей бархатной, покрытой блестящим ворсом коже, и замер. Широко раскрыв ноздри, он вдыхал смесь чистого воздуха, запаха цветов и березовых листьев.
Вдруг в этой ароматной смеси его необыкновенно чуткий нос уловил и нечто другое. Что-то очень родное и в то же время отдаленно дикое, но не отталкивающее, а, наоборот, завораживающе притягивающее смог почувствовать этот избалованный чистокровный жеребец.
Медленно раздвигая березовые листочки, он начал пересекать рощицу. На это много времени не понадобилось: сделав несколько шагов, жеребец вышел на край леска с другой стороны. Здесь запах чувствовался все острее, все явственнее. Взору его открылось поле, покрытое нежной густой травой. Вдалеке виднелся табун лошадей. А прямо поблизости, всего в десяти шагах, отбившись от табуна, паслась рыжая, по сравнению с ним небольшая, но крепкая кобыла.
Запах явно исходил от нее. Янтарь сделал два шага вперед, она настороженно подняла голову, перестала жевать траву и недовольно мотнула головой, словно предлагая ему уйти. Он, удивленный таким приемом, сделал еще один шаг в ее сторону. На своем конезаводе жеребец привык к покорности предлагаемых ему кобылиц. Их заводили в вольер чисто вымытых, с заплетенными гривами и с одинаковым искусственным запахом. Янтарь механически выполнял свою работу, без особого желания, просто знал, что после «этого» его накормят и вкусно, и сытно, чтобы он не терял своей формы.
Эта же рыжая кобыла пахла необыкновенно: к запаху пота примешивались запахи травы, горькой полыни, конюшни и воли. Ее никто не подводил на поводке покорную и безотказную. Наоборот, она не хотела, чтобы этот холеный жеребец, так бесцеремонно нарушивший ее трапезу, находился рядом. После того как Янтарь приблизился еще и оказался в двух-трех шагах от нее, кобыла тревожно заржала, показывая ряд крепких зубов.
Его же неудержимо тянул к ней этот неведомый прежде запах и возбуждала отчужденность кобылицы. Раздувая ноздри, жеребец вплотную приблизился к ней, и в то же мгновенье ее задние копыта, высоко взлетев, просвистели у его головы. Янтаря это не разозлило а, наоборот, раззадорило. В нем вдруг проснулся инстинкт дикого коня, давно подавляемый человеком. Он зашел сбоку и опустил голову на шею кобылы. Та резким движением отбросила эту наглую морду. Жеребец зашел с другой стороны и попытался сделать то же самое, но ответ был прежний. Тогда он дико заржал и попытался взять ее силой. Кобыла вскинула задние ноги, и копыта опять пролетели рядом с его головой. Азарт жеребца возрастал, он не отступался. И наконец его старания были вознаграждены. В кобылице, видимо, тоже возобладали древние инстинкты. Она представила себе, как за ее любовь дерутся несколько жеребцов и вот этот наглый холеный чужак, несомненно, побеждает всех. Уже просто из кокетства кобылица дернулась еще несколько раз и затихла...
Через несколько минут они уже мирно, рядышком лакомились дивной, вкусной зеленой травкой. Головы их при этом иногда сближались, и он благодарно шлепал губами по ее носу.
Вскоре неожиданно появились конюхи с конезавода, накинули на его красивую голову узду, и он, прощально заржав, удалился к своим послушным холеным кобылицам.
Она же, наевшись, отправилась на колхозный конный двор в деревню Орловку, так как была рабочей лошадью средних лет, и сегодня у нее был выходной, а завтра предстояла тяжелая работа по подвозке кормов коровам на колхозную ферму.
2
Прошло примерно девять месяцев. За это время колхозный жеребец Битюк, полутяжеловоз, несколько раз пытался добиться от нее любви, но Рыжуха (такую кличку имела кобылица), отбрыкиваясь, больно била его копытами в грудь. Потом за ней стали замечать и другие странности. Например, поднимаясь в гору, Рыжуха частенько останавливалась и, сколько ее ни погоняли, подолгу отдыхала, стоя на месте.
Колхозный конюх Серега, любитель горячительных напитков, глядя на то, как рыжая кобыла отбивается от жеребца Битюка, недоумевал: «Совсем одурела, стерва, пустобрюхой решила ходить». И всячески пытался способствовать спариванию этих животных. Но все было бесполезно.
Затем, когда скотники с фермы начали жаловаться, что Рыжуха стала часто уставать, Серега решил, что она заболела, и пригласил ветеринара. Семен Терентьевич, колхозный фельдшер, осмотрев кобылицу, вынес вердикт:
– Ты, Серега, как был придурком, так им и помрешь. Столько лет работаешь конюхом, а не понял, что Рыжуха беременная.
– Ну, Терентич, это ты зря, – обиделся конюх. – От кого ей забеременеть? Она жеребца за десять месяцев ни разу к себе не подпустила.
– Сказано тебе – жеребая, – подобрал Семен Терентьевич правильный ветеринарный термин, – значит, так оно и есть. Видимо, ты сильно надрался в тот день, когда это произошло. С завтрашнего дня освобождай ее от тяжелой работы: через месяц она ожеребится.
– Значит, где-то нагуляла, – сделал вывод Серега.
Рыжуху освободили от работы на ферме и оставили на конном дворе – разок в день подвезти соломы и овса на корм лошадям.
* * *
В отличие от людей, Рыжуха уже давно знала, что внутри нее зародилось и с каждым днем увеличивается живое продолжение того красавца жеребца с конезавода. А в последние три-четыре месяца это чудо стало ощутимо проявлять свое присутствие толчками в стенки живота, словно желало поскорее выскочить наружу. Рыжуха не первый раз была жеребая, и прежние ее беременности протекали тяжело. Видимо, потому, что те жеребята были большими и тяжелыми потомками жеребцов-тяжеловозов. А этого, от заводского скакуна, она носила легко и бережно; неудивительно, что для многих ее беременность оказалась незаметной.
Прошел еще месяц, снова наступила прекрасная весенняя пора. В очередной раз Рыжуха, как обычно в последнее время, притащила телегу с соломой, была распряжена и, разморенная солнечными лучами, дремала лежа.
Вдруг острая боль резанула ее в области брюха. Кобылица жалобно заржала. Судороги, сопровождаемые болью, сотрясали ее тело. Глубоко вздохнув, Рыжуха набрала в легкие побольше воздуха и с силой начала тужиться. В какой-то момент брюхо ее резко уменьшилось, и со стороны хвоста послышался жалкий звук, похожий на кошачье мяуканье.
Кобылица подняла голову и посмотрела назад. Там на соломе беспомощно барахтался мокрый рыжий жеребенок. Она встала на ноги, развернулась и начала облизывать свое «грешное» потомство. Свободные от работы лошади и молодняк, находящиеся в загоне конного двора, окружив роженицу, с удивлением пялили глаза на нее и ее младенца. Наверное, их поражало необычное строение новорожденного, его тонкие ноги и вытянутая шея. Да и весь он был необычайно тонок и легок.
* * *
Конюх Серега заметил какое-то необычное движение в загоне. Слегка пошатываясь, он подошел к забору и, уставившись красными зенками на жеребенка, завопил в сторону «конюховки»:
– Эй, Аким!
Аким был вторым колхозным конюхом, но, в отличие от Сереги, не делал лишних движений и редко раскрывал рот.
– Иди сюда! – орал Серега. – Наша Рыжуха ожеребилась! Принесла какого-то урода!
– Сам ты урод, – прогудел подошедший Аким, он хорошо разбирался в лошадях. – Это она от заводского рысака нагуляла. Теперь и у нас будет свой рысак.
– Да на кой он нам нужен?! – заверещал Серега. – Нам рабочие кони нужны, а не скакуны. Да и кто на нем скакать будет, разве что Семен Терентьевич! – И он залился пьяным хохотом.
– Дурак! Зато и у нас теперь такая красота будет, как на конезаводе. – И на угрюмом лице Акима обозначилась улыбка. – Надо Рыжуху в отдельный станок поместить, а то наши тяжеловозы жеребенка задавят.
– На каком конезаводе? Что ты несешь? Просто эта дохлятина выродка ожеребила! – гнул свое Серега.
– Хватит! Заткнись! Делай, что я тебе сказал, а то вон Битюк злиться начал, того и гляди набросится на жеребенка.
* * *
Столпившиеся у роженицы лошади, как бы понимая, что новорожденный вроде бы и их соплеменник, но не совсем, тревожно заржали и начали агрессивно сжимать кольцо вокруг Рыжухи.
Услышав необычное возбужденное ржание в загоне, из сарая показался колхозный жеребец Битюк. Лошади расступились, пропуская его вперед. Взгляд его, скользнув по Рыжухе, опустился на жеребенка. Увидев непривычные формы новорожденного, жеребец злобно оскалил зубы и громко заржал. В нем инстинктивно проснулась ревность, ведь в сотворении этого заморыша он участия не принимал. Битюк взвился на дыбы, еще миг – и злополучный жеребенок принял бы смерть от копыт разъяренного ревнивца. Но совершить расправу жеребцу не удалось.
В толпе лошадей стоял и мерин Каштан. Они с Битюком были однолетки. Когда оба подросли до двухлетнего возраста, потребовалось выбрать, кто из них будет оставлен для продолжения рода лошадиного. Выбор пал на Битюка, и не потому, что у Каштана было больше недостатков, а просто пьяный Серега почему-то ткнул пальцем именно в его сторону. Каштана тут же кастрировали. И он с тех пор возненавидел Серегу и Битюка.
Конечно, жеребец-производитель Битюк был сильнее мерина: он целыми днями отдыхал без дела в конюшне, и лишь иногда его выпускали к кобылицам, в то время как Каштана постоянно использовали на самых тяжелых работах. Но было одно преимущество у работяги мерина: он был подкован; жеребец же такого оружия не имел, поскольку подковы ему не полагались и даже были вредны: он мог травмировать ими кобылиц.
Взвившийся на дыбы Битюк успел краем глаза поймать мелькнувшую огромную тень и тут же рухнул на занавоженный пол загона, получив страшный удар в бок железными подковами. Неловко засучив ногами, он медленно поднялся и со злобным ржанием удалился в сарай.
Мерин Каштан, закрыв своим мощным телом Рыжуху и жеребенка, неласковым взглядом уставился на столпившихся кобылиц. Увидев такую надежную защиту, лошади стали нехотя расходиться. Рыжуха благодарно лизнула Каштана в нос и подтолкнула его морду в сторону жеребенка, словно приглашая порадоваться вместе с ней появившемуся потомству.
* * *
– Ну вот, видишь, до чего довела твоя нерасторопность, – заворчал на Серегу Аким. – Давай, бери Рыжика и неси его в отдельный станок. А я приведу Рыжуху.
– Ага, разбежался. Ты видишь, как этот бугай Каштан смотрит в мою сторону? А если он так же, как Битюка, саданет меня? – забухтел Серега. – И что еще за Рыжик? Ты что, этого урода так назвал? Зря, бригадир все равно по-своему его назовет.
– Ладно, вали отсюда, сам справлюсь, – рассердился Аким. – Пусть назовет, а для меня он будет Рыжик.
Он перелез через забор, подошел к Рыжухе, погладил ее по холке. Потом похлопал Каштана по спине, поднял на руки жеребенка и понес его в дальний станок конюшни. Рыжуха и Каштан двинулись за ним. Все лошади конного двора любили спокойного неторопливого Акима, и даже жеребец Битюк никогда не пытался ему навредить, несмотря на свой ретивый норов.
Поместив своих подопечных в станок, Аким еще раз погладил по спине мерина Каштана:
– А ты молодец. Защитил. Теперь иди в загон, что ты будешь здесь торчать? Никто не посмеет их больше обидеть. Мы с тобой не дадим.
3
Утром явился бригадир полеводческой бригады Михаил Алексеевич Астахов, за ним в колхозе был закреплен и конный двор. Этот огромный, под два метра ростом, неулыбчивый человек при первой встрече мог показаться угрюмым и нелюдимым, но на самом деле не был таким. В душе бригадира царило спокойствие, он очень любил сельскую жизнь, людей, которые выполняли полевые работы, лошадей, которые помогали выполнять эти работы, и, конечно, чтобы его распоряжения выполнялись быстро и правильно. Кроме того, он любил пошутить, любил хорошие анекдоты – как слушать, так и рассказывать.
– Лексеич, – сразу заверещал Серега, – тут вот вчера Рыжуха фортель отмочила, какого-то уродца принесла!
– Какого еще уродца? – нахмурил брови бригадир.
– Да брешет он все, – вступился Аким за кобылу, – красивый жеребенок.
– Красивый, как мерин сивый, – не унимался Серега. – Он нам зачем такой тонконогий нужен? Видимо, Аким на нем гарцевать собира-ется.
– Ну ты и сволочь! – рассердился Аким. – Кто только тебя в конюхи определил?
– Да вы толком объясните мне, в чем дело? – вспылил бригадир. – Правду монголы говорят: «В одном котле две бараньи головы не сварить». Придется одного из вас отправить на другие работы.
Сказав так, Михаил Алексеевич покривил душой: выгнать их с конного двора он не мог. Но немного припугнуть не мешало.
– Пойдем, покажу, – первым полез через забор загона Серега.
За ним последовал Михаил Алексеевич, завершал процессию мрачный Аким. «Все, сейчас бригадир забракует жеребенка, и через годик увезут его на мясокомбинат», – крутилась у него в голове тоскливая мысль.
Подошли к дальнему станку, где расположились родиха и новорожденный. Жеребенок, пристроившись к материнской титьке, крутил худеньким задом из стороны в сторону и от удовольствия помахивал хвостом.
Бригадир долго присматривался к жеребенку. Лицо его при этом было непроницаемо.
«Сейчас он его забракует к чертовой матери», – злорадно думал Серега.
«Может, и обойдется», – надеялся Аким.
– Жеребенок как жеребенок, ничего особенного, – наконец скосил на Акима хитрый взгляд бригадир. И, увидев, как просветлело лицо конюха, добавил: – Яркий, как огонек. Огоньком будем звать.
– Рыжиком! – твердо сказал Аким.
– Сказано, Огоньком, – не отступал Астахов, – значит, так тому и быть.
Видя, как обрадовался Серега (хоть тут он оказался прав!) и расстроился Аким, Михаил Алексеевич неожиданно махнул рукой:
– Черт с тобой, Рыжик так Рыжик!
Он так же, как и лошади, уважал Акима и недолюбливал Серегу.
– И вот что, мужики, – продолжил бригадир. – На ферме скопилось полно навоза, надо выво-зить его в поле, лошади нужны. Ты, Аким, подкорми Рыжуху получше да недельки через три-четыре на молочную ферму отправь.
– А жеребенка куда? Рановато его от титьки отрывать, – насупился Аким.
– Пусть за матерью бегает по ферме, когда надо, будет сосать ее.
– Да на ферме грязь непролазная, разве он там выдержит? – не унимался Аким.
– Все, разговор окончен! – заявил бригадир и направился в контору колхоза.
– Ты прямо как мать родная этому жеребенку, – съязвил Серега. – Положи его рядом на лежанку, обними да корми из бутылочки.
– Надо будет, положу и буду кормить! – отрезал Аким.
* * *
Что ж, дорогой читатель, ты познакомился с лошадьми этого конного двора в Орловке и понял, что красивым скакунам здесь особо не радуются. В этом отделении колхоза нужны крепкие рабочие лошадки, им отдается предпочтение. Впрочем, так было везде, где требовалась тягловая сила. В те послевоенные времена машин и тракторов было очень мало и основные тяжелые работы выполнялись на лошадях. Именно они таскали за собой сенокосилки, грабли, бороны, на них перевозились грузы.
Теперь пора поближе познакомиться с людьми, которые почти все свое время проводят с этими животными: подвозят корма, кормят и поят их, принимают роды и делают все остальное, что положено колхозным конюхам делать на своем рабочем месте за сто пятьдесят трудодней в год.
Сергей Петрович Пирожков, а для всех попросту Серега, с молодых лет был, как говорят на селе, забулдыга. Приворовывал по-мелкому: зерно, комбикорм и вообще все то, что плохо лежало. Сбывал краденое одиноким бабенкам и старикам за самогон, а затем, подвыпив, тащился в местный клуб, пел матерные частушки, плясал, приставал к деревенским девкам, но особо не дебоширил и в драку никогда не ввязывался. Девки его всерьез не принимали и дружбу с ним не водили. Так и остался бы он бобылем, но вдруг приглянулся одной простушке (поговаривали, что у нее не все дома) – она возьми да и выйди за него замуж.
А что самое интересное, та простушка была родной сестрой жены председателя колхоза. Так тоже бывает: в одной семье одна сестра очень умная, а другая дура, но не совсем. И вот, чтобы свояк Серега зря не болтался по деревне, на виду у всех, председатель отправил его на конный двор. С одним условием: новый конюх не должен валяться пьяным в конюшне. И Серега строго выполнял наказ: он никогда не падал от принятой дозы спиртного, хотя и принимал эту дозу ежедневно. Лошадей он, конечно, не любил, но за несколько лет конюшения привык к ним и смирился со своей участью. К тому же Серега знал, что выгнать его с этой работы в обход председательского указания не мог никто, даже бригадир Михаил Алексеевич.
Аким Фролович Бычков, в отличие от Сереги, спиртного сейчас не принимал вообще. Однако обращения по имени-отчеству пока не заслужил тоже. В деревне, чтобы заслужить такое обращение, надо быть уважаемым человеком и в работе, и в поведении, и в семье. Аким же смолоду, работая скотником на ферме, напивался до того, что мог по нескольку часов валяться пьяным в навозной жиже. Причем ввиду своей нелюдимости всегда напивался один, не имея ни друзей, ни просто собутыльников. Поэтому даже местные горькие пьяницы его не любили. И он отвечал тем же всем окружающим – и людям, и животным. Ни одна стычка в деревне без него не обходилась. Дрался Аким как зверь: глаза наливались кровью, и он кидался в самую гущу дерущихся, совсем не чувствуя боли. И если кто попадал в его крепкие руки или под его удар, опомниться не мог долго.
Но однажды произошел невероятный случай, который в корне изменил отношение Акима к жизни.
В поселке Шигарском (от Орловки по проселочной дороге это верст тридцать) жил его родной брат Гаврила. И вот однажды, подвыпив, Аким решил навестить родственника. Ни у кого не спросив разрешения, он запряг в кошевку Соловуху, кобылу лет восьми от роду, взял на ферме дежурный тулуп и морозным январским днем двинулся в Шигарку.
Дома осталась его жена, тоже недалекая, забитая бабенка. Как она пошла за пьяницу замуж, трудно сказать. Да и он наверняка женился во хмелю, так что ни о какой взаимной любви речи тут быть не могло. Поэтому Аким отправился в путь не заезжая домой.
До Шигарки Бычков добрался благополучно. Погуляли дней пять: братец тоже выпить был не промах. На шестой день, нахлеставшись до безумия и упав бревном в кошевку, Аким двинулся домой.
В этот день разыгралась страшная буря, мело так, что света божьего видно не было. Как уж Соловуха определяла дорогу – известно только ей одной. Где-то на полпути, заехав на очередной сугроб, сани перевернулись. Аким как был завернут в тулуп в виде снопа, так и остался валяться один в снегу. Сколько времени прошло, сказать невозможно, но, видимо, от холода он очнулся. Огляделся – и весь хмель из головы вылетел сразу, волосы встали дыбом. Буран кругом – ничего не видать, и вот он, раб Божий, стоит по пояс в сугробе. Куда идти – не определить никак. Сидеть на месте тоже нельзя – замерзнешь. И стал Аким пробиваться сквозь наметенный снег. Бился, бился, выбился из сил, сел в сугроб и заплакал. Дрянь жизнь его была, а помирать неохота. Просидел с полчаса, а может, и больше, кто знает. И вдруг из пурги, в трех шагах от него, появилась лошадиная голова.
– Соловуха! – задохнулся от радости Аким, обнял лошадиную морду и начал целовать ее в губы.
Как лошадь догадалась о том, что седок выпал? То ли по тому, что сани легче стали, то ли вожжи под полозья попали – трудно понять. Да и не это главное. Поразительно другое: как эта животина решила и смогла найти дорогу обратно к потерянному человеку?
Целые сутки пробивались они вдвоем через метель. Аким то садился в сани, то шел пешком, помогая тем самым кобылице. И к обеду следующего дня все-таки вышли к родному конному двору.
Наутро Бычков пошел к председателю, упал в ноги, просил прощения за содеянное и умолял поставить его конюхом на отделение. В конце концов председатель согласился. Да и то сказать: много ли найдется добровольцев работать за сто пятьдесят трудодней в год на отшибе, среди лошадей?
С тех пор Аким напрочь отказался от спиртного, притих, в драки не ввязывался и вообще старался с людьми лишний раз не контактировать. Соловуху любил до безумия. Это было единственное существо, за которое он мог кинуться в огонь и воду. Но постепенно любовь к одному животному распространилась и на остальных. Поэтому Аким почти никогда не уходил домой, постоянно жил в «конюховке».
Через год Соловуха принесла рыжего жеребенка, кобылку. Аким назвал ее Рыжухой. А по прошествии нескольких лет, когда уже Соловуха постарела, эта самая Рыжуха нагуляла на стороне и принесла Рыжика.
4
Станок, в котором Аким разместил Рыжуху и Рыжика, представлял собой сбитое из горбыля помещение три на четыре метра с деревянным полом. Таких станков-клетушек было несколько штук; притулившиеся один к другому, они-то и составляли колхозную конюшню. В них содержались лошади с глубокой беременностью и ожеребившиеся (находившиеся здесь вместе с жеребятами в возрасте до месяца). Отдельный, самый крепкий станок предназначался для жеребца-производителя, в данном случае для Битюка.
Жеребенок Рыжик еще не мог, конечно, различать людей по именам либо фамилиям, он вообще мало что знал про этих животных на двух ногах. Поэтому различал он их только по характеру и отношению к своим подопечным, особенно к нему самому.
Пока что в их с мамой станок заходили лишь два человека. Один из них в сознании Рыжика сразу предстал как Добрый – это, конечно, был Аким. От него всегда пахло сеном и исходило умиротворяющее спокойствие. Он ласково что-то гудел, при этом гладил Рыжика и Рыжуху по спине, по холке и почесывал за ушами. Задавал душистого сена, наливал свежей воды, иногда приносил несколько горстей овса – естественно, для кобылы, жеребенок был еще маловат для поедания зерен. Зато молоко после такого корма у мамы Рыжика становилось необычайно вкусным, и он от удовольствия тряс своим пушистым хвостом. А Добрый подолгу с умилением смотрел на жеребенка, на кобылицу, и в глазах его светилась любовь, иногда сквозь слезы. Он уходил, и мать-кобылица подталкивала своей головой голову жеребенка, чтобы тот смотрел в спину уходящего, и потихоньку ласково ржала, словно хотела убедить свое чадо в том, что этот человек – их родственник. И жеребенок с каждым прожитым днем сам постепенно в этом убеждался и начал уже с нетерпением ждать, когда Добрый придет их навестить.
Второй человек по своему характеру и отношению к нему, Рыжику, был Равнодушным. Он вроде бы тоже задавал корм и питье, но сено мог принести с гнильцой, а то и вовсе давал солому, воду наливал теплую и невкусную. Овса не принес ни разу. Никогда он не ласкал ни кобылицу-мать, ни Рыжика, иногда даже грубо отталкивал их от кормушки, если они, по его мнению, мешали раздавать корм. Но самым неприятным было то, что Равнодушный всегда источал отвратительный химический запах, от которого перехватывало дыхание. Конечно, лошади не могут знать, что этот запах называется перегаром, но в любом случае терпеть его не могут. Равнодушным был второй конюх – Серега.
И вот по прошествии какого-то времени в станок в сопровождении Равнодушного зашел новый человек. Так Рыжик познакомился с существом, которому больше всего подходило имя Злой. Этот человек ногой оттолкнул жеребенка от кобылы и начал надевать на голову Рыжухи какие-то ремни с блестевшими в них железяками. Когда Рыжуха попыталась увернуться от его рук, Злой стукнул ее кулаком по морде. Он все время громко издавал какие-то звуки, которые наверняка тоже были злые. Накинув наконец принесенные с собой ремни, Злой с силой воткнул в рот кобылице блестящие железяки и вывел Рыжуху на улицу, поэтому Рыжику пришлось бежать за ней. Затем этот неприятный человек поднял с земли и напялил на шею Рыжухи что-то громоздкое, сделанное из кожи. Но самое ужасное было впереди. Злой подвел кобылицу к огромному ящику на колесах, поднял поочередно две длинные палки и прикрутил их ремнями к кожаному ошейнику на шее Рыжухи. Затем, показав пальцем на бегавшего вокруг мамы Рыжика, что-то злобно рявкнул Равнодушному. Но тот махнул рукой, отвернулся и пошел от него. Тогда Злой сел в этот большой ящик, взял в руки два длинных ремня и ударил ими по спине Рыжухи. Она, рванув с места и оглядываясь на своего жеребенка, выбежала из ворот конного двора. Рыжик засеменил следом, разбрызгивая ножками жидкую грязь.
Наконец они приблизились к огромным длинным сооружениям. Грязь под ногами Рыжика становилась все глубже и гуще. Он с большим трудом сделал еще несколько шагов, провалился по самое брюхо и безнадежно увяз. Рыжуха оборачивалась назад и жалобно ржала, за что получала длинными ремнями по спине, и вынуждена была продвигаться дальше.
Между огромными сооружениями Рыжик увидел большую кучу земли зеленовато-бурого цвета. Рыжуха с привязанным к ней ящиком остановилась у этой кучи. Злой вылез наружу и стал яростно накидывать бурую землю в ящик. Он кидал и кидал, палка с прикрепленными к ней острыми зубьями мелькала, как жеребячий хвост. Вот уже земля поднялась выше бортов ящика, вот уже и там выросла куча, и за ней Рыжику не стало видно маму. Та, не переставая, жалобно ржала, тоже потеряв из виду жеребенка. И Рыжик пытался в ответ произвести ржание, но получался только жалобный писк.
Из огромного сооружения вышел человек и начал грозно реветь в сторону Злого, размахивая руками. Тот остановился, бросил палку с острыми зубьями на кучу земли в ящике и опять ударил Рыжуху по спине длинными ремнями. Она вздрогнула, попыталась идти вперед и не смогла. Тогда Злой взял палку с зубьями и уже ею ударил кобылу по спине. Рыжуха рванулась, сделала несколько шагов и встала как вкопанная.
Человек, вышедший из сооружения, продолжая реветь в сторону Злого, побежал к нему. Но тот не унимался. И вдруг ревущий человек остановился и начал показывать Злому в ту сторону, откуда они прибыли. Рыжик повернул туда голову и радостно заверещал. Верхом на старой кобыле Соловухе к ним приближался Добрый. Он проскочил мимо жеребенка и подлетел к Злому, не переставая размахивать руками и громко гудеть. И вдруг Злой зажатой в руках палкой ударил Доброго. Рыжик от страха закрыл глаза, а когда открыл их – впервые радостно заржал своим детским голоском. Злой валялся в грязи, а Добрый изо всех сил охаживал его палкой с зубьями. Человек, вышедший из сооружения, пытался ему помешать. Но Добрый продолжал лупить Злого. Тут палка переломилась, Злой, вывалянный в грязи, вскочил и, не оглядываясь, побежал за сооружение.
Добрый, тяжело дыша, подошел к Рыжику, выдернул его из грязи, поднял на руки и отнес в какое-то чистое помещение. Там они вместе с человеком, который ревел на Злого, напоили Рыжика теплым молоком из резинки, похожей на мамин сосок. Затем люди недолго погудели между собой. Добрый сел на Соловуху, взял Рыжика на руки, и вскоре они прибыли обратно на конный двор.
* * *
Все описанные выше события представлены приблизительно по младенческим впечатлениям жеребенка Рыжика. А теперь, уважаемый читатель, расскажу тебе, что произошло в действительности.
Как и говорил бригадир Михаил Алексеевич, на молочной ферме за зимний период скопилось большое количество навоза, который нужно было вывести на поля в качестве удобрения под посевы. Лошадей для решения этой проблемы не хватало. И вот по прошествии пяти недель после родов Рыжуху тоже «мобилизовали» на вывоз навоза. Конечно, давая такое указание, бригадир имел в виду, что кобылицу будут использовать не в полную силу. И, разумеется, надеясь на трезвый разум скотников, он совсем не думал, что маленького жеребенка загонят в грязь возле фермы. Но вышло все иначе.
Незадолго до того в Орловку вернулся местный проходимец Петька по кличке Прокурор. Почему именно Прокурор – толком сказать никто не мог. Одни говорили, что так его прозвали за то, что он не вылезал из мест заключения и находился постоянно под прокурорским надзором. Другие утверждали: при очередном задержании Петька кричал, что он сын прокурора и лицо неприкосновенное. В общем, как бы то ни было, Петька навечно остался Прокурором.
Так вот, вернулся он на малую родину из мест не столь отдаленных – и к председателю колхоза:
– Вот что, председатель, хошь не хошь, а обязан ты мне предоставить рабочее место в колхозе!
И действительно, в то время всем отбывшим свой срок наказания зэкам руководители предприятий должны были предоставить работу и назначить опекуна, вроде как надзирателя, чтобы этот индивид не мог сотворить очередную пакость.
Председатель посмотрел Петькину справку об освобождении, тяжело вздохнул и направил Прокурора на молочную ферму – возить тот самый скопившийся навоз. Опекуном же назначил бригадира фермы Василия Афанасьевича.
Тот тоже, изучив Петькину справку, тяжело вздохнул, а потом спросил:
– Коня-то запрягать умеешь?
– Да я хоть черта запрягу, дядя Вася, – оскалился Прокурор.
– Ну, тогда вот тебе записка. Вали на конный двор, полеводческий бригадир обещал с сего дня нам дополнительно кобылу дать.
– Ща, я мигом, – обронил новый работник и хитро улыбнулся. А про себя подумал: «Зайду к бабке Марье, врежу стаканчик самогона».
Родом я вот из этой деревни,
По всему видно, тут и умру;
Поклонюсь, благодарный, деревьям,
Терпеливо учившим добру...
...Попрощаться ни с кем не забуду,
Вспомню каждого в милом краю.
Попрошу их: «Хорошие люди,
Берегите деревню мою».
Анатолий Иленко
1
Весна – изумительное время года! Особенно ее вторая половина. Когда уже измученная за зиму морозами земля окончательно освобождается не только от снегов, но и от воды, обильно покрывающей ее после таяния этих самых снегов. Одновременно освобождаясь от накопившихся за зиму нечистот и покрываясь изумрудным ковром молоденьких всходов разнотравья невероятной красоты. Ласкают глаз яркими красками соцветий разбросанные на взгорках и полянах нежные хрупкие цветочки. Березовые листочки, только что распустившиеся, еще покрытые первородной смолой, вздрагивают от налетевшего ветерка, не издавая звука.
Все в природе устремляется к жизни, к воле и любви. Всякая животина – зверушка, птаха, насекомое – стремится скорее выбежать, вылететь, выползти из своего укрытия в поисках этих самых любви и воли.
Всем этим невероятно обильно насыщен весенний воздух, и где бы ни находилось живое существо, ему не удастся избежать благотворного влияния этого чуда природы. Оно везде проникает: с ветром, с дождем, с солнечными лучами.
Вот и красавец племенной жеребец по кличке Янтарь, выведенный конюхом в вольер на прогулку, расширив ноздри, всей грудью хватил этого возбуждающего чуда. Подняв высоко голову, протяжно заржал и, чего с ним никогда не было раньше, разбежавшись, перемахнул через забор вольера. Не останавливаясь, широко, иноходью разбрасывая ноги, помчался в поле, к виднеющейся вдали березовой рощице, оставив позади родной конезавод с его привередливыми чистопородными кобылами.
Чувствуя легкость во всех мышцах и необыкновенный душевный подъем, он быстро добежал до рощи. По инерции залетел в густо разросшийся березняк, ощущая ласковое прикосновение нежных листочков к своей бархатной, покрытой блестящим ворсом коже, и замер. Широко раскрыв ноздри, он вдыхал смесь чистого воздуха, запаха цветов и березовых листьев.
Вдруг в этой ароматной смеси его необыкновенно чуткий нос уловил и нечто другое. Что-то очень родное и в то же время отдаленно дикое, но не отталкивающее, а, наоборот, завораживающе притягивающее смог почувствовать этот избалованный чистокровный жеребец.
Медленно раздвигая березовые листочки, он начал пересекать рощицу. На это много времени не понадобилось: сделав несколько шагов, жеребец вышел на край леска с другой стороны. Здесь запах чувствовался все острее, все явственнее. Взору его открылось поле, покрытое нежной густой травой. Вдалеке виднелся табун лошадей. А прямо поблизости, всего в десяти шагах, отбившись от табуна, паслась рыжая, по сравнению с ним небольшая, но крепкая кобыла.
Запах явно исходил от нее. Янтарь сделал два шага вперед, она настороженно подняла голову, перестала жевать траву и недовольно мотнула головой, словно предлагая ему уйти. Он, удивленный таким приемом, сделал еще один шаг в ее сторону. На своем конезаводе жеребец привык к покорности предлагаемых ему кобылиц. Их заводили в вольер чисто вымытых, с заплетенными гривами и с одинаковым искусственным запахом. Янтарь механически выполнял свою работу, без особого желания, просто знал, что после «этого» его накормят и вкусно, и сытно, чтобы он не терял своей формы.
Эта же рыжая кобыла пахла необыкновенно: к запаху пота примешивались запахи травы, горькой полыни, конюшни и воли. Ее никто не подводил на поводке покорную и безотказную. Наоборот, она не хотела, чтобы этот холеный жеребец, так бесцеремонно нарушивший ее трапезу, находился рядом. После того как Янтарь приблизился еще и оказался в двух-трех шагах от нее, кобыла тревожно заржала, показывая ряд крепких зубов.
Его же неудержимо тянул к ней этот неведомый прежде запах и возбуждала отчужденность кобылицы. Раздувая ноздри, жеребец вплотную приблизился к ней, и в то же мгновенье ее задние копыта, высоко взлетев, просвистели у его головы. Янтаря это не разозлило а, наоборот, раззадорило. В нем вдруг проснулся инстинкт дикого коня, давно подавляемый человеком. Он зашел сбоку и опустил голову на шею кобылы. Та резким движением отбросила эту наглую морду. Жеребец зашел с другой стороны и попытался сделать то же самое, но ответ был прежний. Тогда он дико заржал и попытался взять ее силой. Кобыла вскинула задние ноги, и копыта опять пролетели рядом с его головой. Азарт жеребца возрастал, он не отступался. И наконец его старания были вознаграждены. В кобылице, видимо, тоже возобладали древние инстинкты. Она представила себе, как за ее любовь дерутся несколько жеребцов и вот этот наглый холеный чужак, несомненно, побеждает всех. Уже просто из кокетства кобылица дернулась еще несколько раз и затихла...
Через несколько минут они уже мирно, рядышком лакомились дивной, вкусной зеленой травкой. Головы их при этом иногда сближались, и он благодарно шлепал губами по ее носу.
Вскоре неожиданно появились конюхи с конезавода, накинули на его красивую голову узду, и он, прощально заржав, удалился к своим послушным холеным кобылицам.
Она же, наевшись, отправилась на колхозный конный двор в деревню Орловку, так как была рабочей лошадью средних лет, и сегодня у нее был выходной, а завтра предстояла тяжелая работа по подвозке кормов коровам на колхозную ферму.
2
Прошло примерно девять месяцев. За это время колхозный жеребец Битюк, полутяжеловоз, несколько раз пытался добиться от нее любви, но Рыжуха (такую кличку имела кобылица), отбрыкиваясь, больно била его копытами в грудь. Потом за ней стали замечать и другие странности. Например, поднимаясь в гору, Рыжуха частенько останавливалась и, сколько ее ни погоняли, подолгу отдыхала, стоя на месте.
Колхозный конюх Серега, любитель горячительных напитков, глядя на то, как рыжая кобыла отбивается от жеребца Битюка, недоумевал: «Совсем одурела, стерва, пустобрюхой решила ходить». И всячески пытался способствовать спариванию этих животных. Но все было бесполезно.
Затем, когда скотники с фермы начали жаловаться, что Рыжуха стала часто уставать, Серега решил, что она заболела, и пригласил ветеринара. Семен Терентьевич, колхозный фельдшер, осмотрев кобылицу, вынес вердикт:
– Ты, Серега, как был придурком, так им и помрешь. Столько лет работаешь конюхом, а не понял, что Рыжуха беременная.
– Ну, Терентич, это ты зря, – обиделся конюх. – От кого ей забеременеть? Она жеребца за десять месяцев ни разу к себе не подпустила.
– Сказано тебе – жеребая, – подобрал Семен Терентьевич правильный ветеринарный термин, – значит, так оно и есть. Видимо, ты сильно надрался в тот день, когда это произошло. С завтрашнего дня освобождай ее от тяжелой работы: через месяц она ожеребится.
– Значит, где-то нагуляла, – сделал вывод Серега.
Рыжуху освободили от работы на ферме и оставили на конном дворе – разок в день подвезти соломы и овса на корм лошадям.
* * *
В отличие от людей, Рыжуха уже давно знала, что внутри нее зародилось и с каждым днем увеличивается живое продолжение того красавца жеребца с конезавода. А в последние три-четыре месяца это чудо стало ощутимо проявлять свое присутствие толчками в стенки живота, словно желало поскорее выскочить наружу. Рыжуха не первый раз была жеребая, и прежние ее беременности протекали тяжело. Видимо, потому, что те жеребята были большими и тяжелыми потомками жеребцов-тяжеловозов. А этого, от заводского скакуна, она носила легко и бережно; неудивительно, что для многих ее беременность оказалась незаметной.
Прошел еще месяц, снова наступила прекрасная весенняя пора. В очередной раз Рыжуха, как обычно в последнее время, притащила телегу с соломой, была распряжена и, разморенная солнечными лучами, дремала лежа.
Вдруг острая боль резанула ее в области брюха. Кобылица жалобно заржала. Судороги, сопровождаемые болью, сотрясали ее тело. Глубоко вздохнув, Рыжуха набрала в легкие побольше воздуха и с силой начала тужиться. В какой-то момент брюхо ее резко уменьшилось, и со стороны хвоста послышался жалкий звук, похожий на кошачье мяуканье.
Кобылица подняла голову и посмотрела назад. Там на соломе беспомощно барахтался мокрый рыжий жеребенок. Она встала на ноги, развернулась и начала облизывать свое «грешное» потомство. Свободные от работы лошади и молодняк, находящиеся в загоне конного двора, окружив роженицу, с удивлением пялили глаза на нее и ее младенца. Наверное, их поражало необычное строение новорожденного, его тонкие ноги и вытянутая шея. Да и весь он был необычайно тонок и легок.
* * *
Конюх Серега заметил какое-то необычное движение в загоне. Слегка пошатываясь, он подошел к забору и, уставившись красными зенками на жеребенка, завопил в сторону «конюховки»:
– Эй, Аким!
Аким был вторым колхозным конюхом, но, в отличие от Сереги, не делал лишних движений и редко раскрывал рот.
– Иди сюда! – орал Серега. – Наша Рыжуха ожеребилась! Принесла какого-то урода!
– Сам ты урод, – прогудел подошедший Аким, он хорошо разбирался в лошадях. – Это она от заводского рысака нагуляла. Теперь и у нас будет свой рысак.
– Да на кой он нам нужен?! – заверещал Серега. – Нам рабочие кони нужны, а не скакуны. Да и кто на нем скакать будет, разве что Семен Терентьевич! – И он залился пьяным хохотом.
– Дурак! Зато и у нас теперь такая красота будет, как на конезаводе. – И на угрюмом лице Акима обозначилась улыбка. – Надо Рыжуху в отдельный станок поместить, а то наши тяжеловозы жеребенка задавят.
– На каком конезаводе? Что ты несешь? Просто эта дохлятина выродка ожеребила! – гнул свое Серега.
– Хватит! Заткнись! Делай, что я тебе сказал, а то вон Битюк злиться начал, того и гляди набросится на жеребенка.
* * *
Столпившиеся у роженицы лошади, как бы понимая, что новорожденный вроде бы и их соплеменник, но не совсем, тревожно заржали и начали агрессивно сжимать кольцо вокруг Рыжухи.
Услышав необычное возбужденное ржание в загоне, из сарая показался колхозный жеребец Битюк. Лошади расступились, пропуская его вперед. Взгляд его, скользнув по Рыжухе, опустился на жеребенка. Увидев непривычные формы новорожденного, жеребец злобно оскалил зубы и громко заржал. В нем инстинктивно проснулась ревность, ведь в сотворении этого заморыша он участия не принимал. Битюк взвился на дыбы, еще миг – и злополучный жеребенок принял бы смерть от копыт разъяренного ревнивца. Но совершить расправу жеребцу не удалось.
В толпе лошадей стоял и мерин Каштан. Они с Битюком были однолетки. Когда оба подросли до двухлетнего возраста, потребовалось выбрать, кто из них будет оставлен для продолжения рода лошадиного. Выбор пал на Битюка, и не потому, что у Каштана было больше недостатков, а просто пьяный Серега почему-то ткнул пальцем именно в его сторону. Каштана тут же кастрировали. И он с тех пор возненавидел Серегу и Битюка.
Конечно, жеребец-производитель Битюк был сильнее мерина: он целыми днями отдыхал без дела в конюшне, и лишь иногда его выпускали к кобылицам, в то время как Каштана постоянно использовали на самых тяжелых работах. Но было одно преимущество у работяги мерина: он был подкован; жеребец же такого оружия не имел, поскольку подковы ему не полагались и даже были вредны: он мог травмировать ими кобылиц.
Взвившийся на дыбы Битюк успел краем глаза поймать мелькнувшую огромную тень и тут же рухнул на занавоженный пол загона, получив страшный удар в бок железными подковами. Неловко засучив ногами, он медленно поднялся и со злобным ржанием удалился в сарай.
Мерин Каштан, закрыв своим мощным телом Рыжуху и жеребенка, неласковым взглядом уставился на столпившихся кобылиц. Увидев такую надежную защиту, лошади стали нехотя расходиться. Рыжуха благодарно лизнула Каштана в нос и подтолкнула его морду в сторону жеребенка, словно приглашая порадоваться вместе с ней появившемуся потомству.
* * *
– Ну вот, видишь, до чего довела твоя нерасторопность, – заворчал на Серегу Аким. – Давай, бери Рыжика и неси его в отдельный станок. А я приведу Рыжуху.
– Ага, разбежался. Ты видишь, как этот бугай Каштан смотрит в мою сторону? А если он так же, как Битюка, саданет меня? – забухтел Серега. – И что еще за Рыжик? Ты что, этого урода так назвал? Зря, бригадир все равно по-своему его назовет.
– Ладно, вали отсюда, сам справлюсь, – рассердился Аким. – Пусть назовет, а для меня он будет Рыжик.
Он перелез через забор, подошел к Рыжухе, погладил ее по холке. Потом похлопал Каштана по спине, поднял на руки жеребенка и понес его в дальний станок конюшни. Рыжуха и Каштан двинулись за ним. Все лошади конного двора любили спокойного неторопливого Акима, и даже жеребец Битюк никогда не пытался ему навредить, несмотря на свой ретивый норов.
Поместив своих подопечных в станок, Аким еще раз погладил по спине мерина Каштана:
– А ты молодец. Защитил. Теперь иди в загон, что ты будешь здесь торчать? Никто не посмеет их больше обидеть. Мы с тобой не дадим.
3
Утром явился бригадир полеводческой бригады Михаил Алексеевич Астахов, за ним в колхозе был закреплен и конный двор. Этот огромный, под два метра ростом, неулыбчивый человек при первой встрече мог показаться угрюмым и нелюдимым, но на самом деле не был таким. В душе бригадира царило спокойствие, он очень любил сельскую жизнь, людей, которые выполняли полевые работы, лошадей, которые помогали выполнять эти работы, и, конечно, чтобы его распоряжения выполнялись быстро и правильно. Кроме того, он любил пошутить, любил хорошие анекдоты – как слушать, так и рассказывать.
– Лексеич, – сразу заверещал Серега, – тут вот вчера Рыжуха фортель отмочила, какого-то уродца принесла!
– Какого еще уродца? – нахмурил брови бригадир.
– Да брешет он все, – вступился Аким за кобылу, – красивый жеребенок.
– Красивый, как мерин сивый, – не унимался Серега. – Он нам зачем такой тонконогий нужен? Видимо, Аким на нем гарцевать собира-ется.
– Ну ты и сволочь! – рассердился Аким. – Кто только тебя в конюхи определил?
– Да вы толком объясните мне, в чем дело? – вспылил бригадир. – Правду монголы говорят: «В одном котле две бараньи головы не сварить». Придется одного из вас отправить на другие работы.
Сказав так, Михаил Алексеевич покривил душой: выгнать их с конного двора он не мог. Но немного припугнуть не мешало.
– Пойдем, покажу, – первым полез через забор загона Серега.
За ним последовал Михаил Алексеевич, завершал процессию мрачный Аким. «Все, сейчас бригадир забракует жеребенка, и через годик увезут его на мясокомбинат», – крутилась у него в голове тоскливая мысль.
Подошли к дальнему станку, где расположились родиха и новорожденный. Жеребенок, пристроившись к материнской титьке, крутил худеньким задом из стороны в сторону и от удовольствия помахивал хвостом.
Бригадир долго присматривался к жеребенку. Лицо его при этом было непроницаемо.
«Сейчас он его забракует к чертовой матери», – злорадно думал Серега.
«Может, и обойдется», – надеялся Аким.
– Жеребенок как жеребенок, ничего особенного, – наконец скосил на Акима хитрый взгляд бригадир. И, увидев, как просветлело лицо конюха, добавил: – Яркий, как огонек. Огоньком будем звать.
– Рыжиком! – твердо сказал Аким.
– Сказано, Огоньком, – не отступал Астахов, – значит, так тому и быть.
Видя, как обрадовался Серега (хоть тут он оказался прав!) и расстроился Аким, Михаил Алексеевич неожиданно махнул рукой:
– Черт с тобой, Рыжик так Рыжик!
Он так же, как и лошади, уважал Акима и недолюбливал Серегу.
– И вот что, мужики, – продолжил бригадир. – На ферме скопилось полно навоза, надо выво-зить его в поле, лошади нужны. Ты, Аким, подкорми Рыжуху получше да недельки через три-четыре на молочную ферму отправь.
– А жеребенка куда? Рановато его от титьки отрывать, – насупился Аким.
– Пусть за матерью бегает по ферме, когда надо, будет сосать ее.
– Да на ферме грязь непролазная, разве он там выдержит? – не унимался Аким.
– Все, разговор окончен! – заявил бригадир и направился в контору колхоза.
– Ты прямо как мать родная этому жеребенку, – съязвил Серега. – Положи его рядом на лежанку, обними да корми из бутылочки.
– Надо будет, положу и буду кормить! – отрезал Аким.
* * *
Что ж, дорогой читатель, ты познакомился с лошадьми этого конного двора в Орловке и понял, что красивым скакунам здесь особо не радуются. В этом отделении колхоза нужны крепкие рабочие лошадки, им отдается предпочтение. Впрочем, так было везде, где требовалась тягловая сила. В те послевоенные времена машин и тракторов было очень мало и основные тяжелые работы выполнялись на лошадях. Именно они таскали за собой сенокосилки, грабли, бороны, на них перевозились грузы.
Теперь пора поближе познакомиться с людьми, которые почти все свое время проводят с этими животными: подвозят корма, кормят и поят их, принимают роды и делают все остальное, что положено колхозным конюхам делать на своем рабочем месте за сто пятьдесят трудодней в год.
Сергей Петрович Пирожков, а для всех попросту Серега, с молодых лет был, как говорят на селе, забулдыга. Приворовывал по-мелкому: зерно, комбикорм и вообще все то, что плохо лежало. Сбывал краденое одиноким бабенкам и старикам за самогон, а затем, подвыпив, тащился в местный клуб, пел матерные частушки, плясал, приставал к деревенским девкам, но особо не дебоширил и в драку никогда не ввязывался. Девки его всерьез не принимали и дружбу с ним не водили. Так и остался бы он бобылем, но вдруг приглянулся одной простушке (поговаривали, что у нее не все дома) – она возьми да и выйди за него замуж.
А что самое интересное, та простушка была родной сестрой жены председателя колхоза. Так тоже бывает: в одной семье одна сестра очень умная, а другая дура, но не совсем. И вот, чтобы свояк Серега зря не болтался по деревне, на виду у всех, председатель отправил его на конный двор. С одним условием: новый конюх не должен валяться пьяным в конюшне. И Серега строго выполнял наказ: он никогда не падал от принятой дозы спиртного, хотя и принимал эту дозу ежедневно. Лошадей он, конечно, не любил, но за несколько лет конюшения привык к ним и смирился со своей участью. К тому же Серега знал, что выгнать его с этой работы в обход председательского указания не мог никто, даже бригадир Михаил Алексеевич.
Аким Фролович Бычков, в отличие от Сереги, спиртного сейчас не принимал вообще. Однако обращения по имени-отчеству пока не заслужил тоже. В деревне, чтобы заслужить такое обращение, надо быть уважаемым человеком и в работе, и в поведении, и в семье. Аким же смолоду, работая скотником на ферме, напивался до того, что мог по нескольку часов валяться пьяным в навозной жиже. Причем ввиду своей нелюдимости всегда напивался один, не имея ни друзей, ни просто собутыльников. Поэтому даже местные горькие пьяницы его не любили. И он отвечал тем же всем окружающим – и людям, и животным. Ни одна стычка в деревне без него не обходилась. Дрался Аким как зверь: глаза наливались кровью, и он кидался в самую гущу дерущихся, совсем не чувствуя боли. И если кто попадал в его крепкие руки или под его удар, опомниться не мог долго.
Но однажды произошел невероятный случай, который в корне изменил отношение Акима к жизни.
В поселке Шигарском (от Орловки по проселочной дороге это верст тридцать) жил его родной брат Гаврила. И вот однажды, подвыпив, Аким решил навестить родственника. Ни у кого не спросив разрешения, он запряг в кошевку Соловуху, кобылу лет восьми от роду, взял на ферме дежурный тулуп и морозным январским днем двинулся в Шигарку.
Дома осталась его жена, тоже недалекая, забитая бабенка. Как она пошла за пьяницу замуж, трудно сказать. Да и он наверняка женился во хмелю, так что ни о какой взаимной любви речи тут быть не могло. Поэтому Аким отправился в путь не заезжая домой.
До Шигарки Бычков добрался благополучно. Погуляли дней пять: братец тоже выпить был не промах. На шестой день, нахлеставшись до безумия и упав бревном в кошевку, Аким двинулся домой.
В этот день разыгралась страшная буря, мело так, что света божьего видно не было. Как уж Соловуха определяла дорогу – известно только ей одной. Где-то на полпути, заехав на очередной сугроб, сани перевернулись. Аким как был завернут в тулуп в виде снопа, так и остался валяться один в снегу. Сколько времени прошло, сказать невозможно, но, видимо, от холода он очнулся. Огляделся – и весь хмель из головы вылетел сразу, волосы встали дыбом. Буран кругом – ничего не видать, и вот он, раб Божий, стоит по пояс в сугробе. Куда идти – не определить никак. Сидеть на месте тоже нельзя – замерзнешь. И стал Аким пробиваться сквозь наметенный снег. Бился, бился, выбился из сил, сел в сугроб и заплакал. Дрянь жизнь его была, а помирать неохота. Просидел с полчаса, а может, и больше, кто знает. И вдруг из пурги, в трех шагах от него, появилась лошадиная голова.
– Соловуха! – задохнулся от радости Аким, обнял лошадиную морду и начал целовать ее в губы.
Как лошадь догадалась о том, что седок выпал? То ли по тому, что сани легче стали, то ли вожжи под полозья попали – трудно понять. Да и не это главное. Поразительно другое: как эта животина решила и смогла найти дорогу обратно к потерянному человеку?
Целые сутки пробивались они вдвоем через метель. Аким то садился в сани, то шел пешком, помогая тем самым кобылице. И к обеду следующего дня все-таки вышли к родному конному двору.
Наутро Бычков пошел к председателю, упал в ноги, просил прощения за содеянное и умолял поставить его конюхом на отделение. В конце концов председатель согласился. Да и то сказать: много ли найдется добровольцев работать за сто пятьдесят трудодней в год на отшибе, среди лошадей?
С тех пор Аким напрочь отказался от спиртного, притих, в драки не ввязывался и вообще старался с людьми лишний раз не контактировать. Соловуху любил до безумия. Это было единственное существо, за которое он мог кинуться в огонь и воду. Но постепенно любовь к одному животному распространилась и на остальных. Поэтому Аким почти никогда не уходил домой, постоянно жил в «конюховке».
Через год Соловуха принесла рыжего жеребенка, кобылку. Аким назвал ее Рыжухой. А по прошествии нескольких лет, когда уже Соловуха постарела, эта самая Рыжуха нагуляла на стороне и принесла Рыжика.
4
Станок, в котором Аким разместил Рыжуху и Рыжика, представлял собой сбитое из горбыля помещение три на четыре метра с деревянным полом. Таких станков-клетушек было несколько штук; притулившиеся один к другому, они-то и составляли колхозную конюшню. В них содержались лошади с глубокой беременностью и ожеребившиеся (находившиеся здесь вместе с жеребятами в возрасте до месяца). Отдельный, самый крепкий станок предназначался для жеребца-производителя, в данном случае для Битюка.
Жеребенок Рыжик еще не мог, конечно, различать людей по именам либо фамилиям, он вообще мало что знал про этих животных на двух ногах. Поэтому различал он их только по характеру и отношению к своим подопечным, особенно к нему самому.
Пока что в их с мамой станок заходили лишь два человека. Один из них в сознании Рыжика сразу предстал как Добрый – это, конечно, был Аким. От него всегда пахло сеном и исходило умиротворяющее спокойствие. Он ласково что-то гудел, при этом гладил Рыжика и Рыжуху по спине, по холке и почесывал за ушами. Задавал душистого сена, наливал свежей воды, иногда приносил несколько горстей овса – естественно, для кобылы, жеребенок был еще маловат для поедания зерен. Зато молоко после такого корма у мамы Рыжика становилось необычайно вкусным, и он от удовольствия тряс своим пушистым хвостом. А Добрый подолгу с умилением смотрел на жеребенка, на кобылицу, и в глазах его светилась любовь, иногда сквозь слезы. Он уходил, и мать-кобылица подталкивала своей головой голову жеребенка, чтобы тот смотрел в спину уходящего, и потихоньку ласково ржала, словно хотела убедить свое чадо в том, что этот человек – их родственник. И жеребенок с каждым прожитым днем сам постепенно в этом убеждался и начал уже с нетерпением ждать, когда Добрый придет их навестить.
Второй человек по своему характеру и отношению к нему, Рыжику, был Равнодушным. Он вроде бы тоже задавал корм и питье, но сено мог принести с гнильцой, а то и вовсе давал солому, воду наливал теплую и невкусную. Овса не принес ни разу. Никогда он не ласкал ни кобылицу-мать, ни Рыжика, иногда даже грубо отталкивал их от кормушки, если они, по его мнению, мешали раздавать корм. Но самым неприятным было то, что Равнодушный всегда источал отвратительный химический запах, от которого перехватывало дыхание. Конечно, лошади не могут знать, что этот запах называется перегаром, но в любом случае терпеть его не могут. Равнодушным был второй конюх – Серега.
И вот по прошествии какого-то времени в станок в сопровождении Равнодушного зашел новый человек. Так Рыжик познакомился с существом, которому больше всего подходило имя Злой. Этот человек ногой оттолкнул жеребенка от кобылы и начал надевать на голову Рыжухи какие-то ремни с блестевшими в них железяками. Когда Рыжуха попыталась увернуться от его рук, Злой стукнул ее кулаком по морде. Он все время громко издавал какие-то звуки, которые наверняка тоже были злые. Накинув наконец принесенные с собой ремни, Злой с силой воткнул в рот кобылице блестящие железяки и вывел Рыжуху на улицу, поэтому Рыжику пришлось бежать за ней. Затем этот неприятный человек поднял с земли и напялил на шею Рыжухи что-то громоздкое, сделанное из кожи. Но самое ужасное было впереди. Злой подвел кобылицу к огромному ящику на колесах, поднял поочередно две длинные палки и прикрутил их ремнями к кожаному ошейнику на шее Рыжухи. Затем, показав пальцем на бегавшего вокруг мамы Рыжика, что-то злобно рявкнул Равнодушному. Но тот махнул рукой, отвернулся и пошел от него. Тогда Злой сел в этот большой ящик, взял в руки два длинных ремня и ударил ими по спине Рыжухи. Она, рванув с места и оглядываясь на своего жеребенка, выбежала из ворот конного двора. Рыжик засеменил следом, разбрызгивая ножками жидкую грязь.
Наконец они приблизились к огромным длинным сооружениям. Грязь под ногами Рыжика становилась все глубже и гуще. Он с большим трудом сделал еще несколько шагов, провалился по самое брюхо и безнадежно увяз. Рыжуха оборачивалась назад и жалобно ржала, за что получала длинными ремнями по спине, и вынуждена была продвигаться дальше.
Между огромными сооружениями Рыжик увидел большую кучу земли зеленовато-бурого цвета. Рыжуха с привязанным к ней ящиком остановилась у этой кучи. Злой вылез наружу и стал яростно накидывать бурую землю в ящик. Он кидал и кидал, палка с прикрепленными к ней острыми зубьями мелькала, как жеребячий хвост. Вот уже земля поднялась выше бортов ящика, вот уже и там выросла куча, и за ней Рыжику не стало видно маму. Та, не переставая, жалобно ржала, тоже потеряв из виду жеребенка. И Рыжик пытался в ответ произвести ржание, но получался только жалобный писк.
Из огромного сооружения вышел человек и начал грозно реветь в сторону Злого, размахивая руками. Тот остановился, бросил палку с острыми зубьями на кучу земли в ящике и опять ударил Рыжуху по спине длинными ремнями. Она вздрогнула, попыталась идти вперед и не смогла. Тогда Злой взял палку с зубьями и уже ею ударил кобылу по спине. Рыжуха рванулась, сделала несколько шагов и встала как вкопанная.
Человек, вышедший из сооружения, продолжая реветь в сторону Злого, побежал к нему. Но тот не унимался. И вдруг ревущий человек остановился и начал показывать Злому в ту сторону, откуда они прибыли. Рыжик повернул туда голову и радостно заверещал. Верхом на старой кобыле Соловухе к ним приближался Добрый. Он проскочил мимо жеребенка и подлетел к Злому, не переставая размахивать руками и громко гудеть. И вдруг Злой зажатой в руках палкой ударил Доброго. Рыжик от страха закрыл глаза, а когда открыл их – впервые радостно заржал своим детским голоском. Злой валялся в грязи, а Добрый изо всех сил охаживал его палкой с зубьями. Человек, вышедший из сооружения, пытался ему помешать. Но Добрый продолжал лупить Злого. Тут палка переломилась, Злой, вывалянный в грязи, вскочил и, не оглядываясь, побежал за сооружение.
Добрый, тяжело дыша, подошел к Рыжику, выдернул его из грязи, поднял на руки и отнес в какое-то чистое помещение. Там они вместе с человеком, который ревел на Злого, напоили Рыжика теплым молоком из резинки, похожей на мамин сосок. Затем люди недолго погудели между собой. Добрый сел на Соловуху, взял Рыжика на руки, и вскоре они прибыли обратно на конный двор.
* * *
Все описанные выше события представлены приблизительно по младенческим впечатлениям жеребенка Рыжика. А теперь, уважаемый читатель, расскажу тебе, что произошло в действительности.
Как и говорил бригадир Михаил Алексеевич, на молочной ферме за зимний период скопилось большое количество навоза, который нужно было вывести на поля в качестве удобрения под посевы. Лошадей для решения этой проблемы не хватало. И вот по прошествии пяти недель после родов Рыжуху тоже «мобилизовали» на вывоз навоза. Конечно, давая такое указание, бригадир имел в виду, что кобылицу будут использовать не в полную силу. И, разумеется, надеясь на трезвый разум скотников, он совсем не думал, что маленького жеребенка загонят в грязь возле фермы. Но вышло все иначе.
Незадолго до того в Орловку вернулся местный проходимец Петька по кличке Прокурор. Почему именно Прокурор – толком сказать никто не мог. Одни говорили, что так его прозвали за то, что он не вылезал из мест заключения и находился постоянно под прокурорским надзором. Другие утверждали: при очередном задержании Петька кричал, что он сын прокурора и лицо неприкосновенное. В общем, как бы то ни было, Петька навечно остался Прокурором.
Так вот, вернулся он на малую родину из мест не столь отдаленных – и к председателю колхоза:
– Вот что, председатель, хошь не хошь, а обязан ты мне предоставить рабочее место в колхозе!
И действительно, в то время всем отбывшим свой срок наказания зэкам руководители предприятий должны были предоставить работу и назначить опекуна, вроде как надзирателя, чтобы этот индивид не мог сотворить очередную пакость.
Председатель посмотрел Петькину справку об освобождении, тяжело вздохнул и направил Прокурора на молочную ферму – возить тот самый скопившийся навоз. Опекуном же назначил бригадира фермы Василия Афанасьевича.
Тот тоже, изучив Петькину справку, тяжело вздохнул, а потом спросил:
– Коня-то запрягать умеешь?
– Да я хоть черта запрягу, дядя Вася, – оскалился Прокурор.
– Ну, тогда вот тебе записка. Вали на конный двор, полеводческий бригадир обещал с сего дня нам дополнительно кобылу дать.
– Ща, я мигом, – обронил новый работник и хитро улыбнулся. А про себя подумал: «Зайду к бабке Марье, врежу стаканчик самогона».
| Далее