Жена, удовлетворенная, вышла на кухню.
– Я знала, что Миранда снова выкрутится. Ее, голубушку, вокруг пальца не проведешь, Розалинда напрасно козни строит! – сказала она. – Так что там у тебя в суде?
Андрей Васильевич перестал жевать.
– Сегодня ровно в девять состоялся процесс. Жидиханов машину дал. Как это, говорит, тебя угораздило за два года бомбоубежище не подыскать? Я, говорит, прямо удивляюсь, и с «Планом» тоже. Проводил до порога и напутствовал: поезжай, бог тебе судья.
– Почему же он с тобой не поехал?
– Почему-почему... Хитрый потому что! Прибыл я, значит, поднялся на второй этаж. Полицейский завел в комнату, окон нет. Поставил возле тумбы – типа кафедры, руки мои сверху положил. И все это – молча, ни слова не произнес.
– Такой злой, что ли?
– Нет. Ему какой смысл разговаривать, за него закон говорит. Во Франции, я читал, палачи тоже словами не сильно разбрасывались. Вот гильотина, вот голова – и нечего рассуждать! Так вот, напротив тумбы стол, у стены два флага. И тут из боковой двери появилась судья: молодая, но строгая, как глянула – ну, думаю, от этой добра не жди.
– Что творится, – сказала жена, чутко прислушиваясь к телевизору: там опять загремели выстрелы.
– Да выключи ты его! – закричал Почивалов.
– Он тебе мешает? – неприязненно парировала супруга и осталась сидеть.
– На пять тысяч меня наказала. Обязан заплатить и квитанцию предоставить.
– На пять тысяч? С первого раза – на пять тысяч?! – жена моментально забыла про телевизор. – Ну не сучка ли?
– Насчет этого ничего не могу сказать.
– Я всегда знала, что в судьи сучек берут!
Почивалов покачал головой:
– Ты неправильно рассуждаешь. Если суд не будет судить, что же это за суд, зачем такой нужен? А тут – тем более. Виноват Почивалов, не защитил лесопилку от врагов – к ответу Почивалова! Под топор его! Пять тысяч – только начало. Если вцепились, челюсти не разожмут.
Кошка принялась тереться о ноги Андрея Васильевича. Она вновь требовала внимания и ласки, но была неправильно понята и получила молока в миску.
– И как теперь с этим «Планом»?
– Вот и сам думаю: как? – Почивалов опять уселся за стол. – Я никогда таких «Планов» не писал. Там одних звеньев надо организовать штук пять: санитарное, охраны, радиационной разведки. Комиссию для эвакуации... И приложений в виде таблиц и схем разных – не меньше десятка. Ума не приложу, как ко всему этому подступиться.
– Надо ж было тебе ввязаться!
– Да не ввязывался я! Это Черенев, чтоб ему, мерзавцу, за пропитый ноутбук икнулось сто раз! И потом, я бы никогда не подумал, что врагам нужна асинская лесопилка.
– Врагам многое нужно.
– Выходит, так! Иначе б майор не приезжал. Только вот что меня сильно озадачивает: какие у врагов на нее планы?
– Ты сам говорил: у вас очень приличный мебельный цех и пилорама Р-63 хоть и старая, но вполне еще.
– Да кто ж отрицает! Но готовы ли враги терять свои войска, танки и минометы для вторжения и захвата нашей пилорамы Р-63? Ей уже сорок лет. Ну? Я пытаюсь поставить себя на место врагов и никак не пойму их замысла. Что им – брус или плахи позарез нужны? Так мы не против. Пусть в любое время обращаются, у нас и скидки есть! А то сразу воевать! И почему с лесопилкой? В городе много чего еще. Те же продуктовые базы. В них тушенка – ящиками, паштет в банках, консервы рыбные.
– Вы тоже не на последнем счету. Ваша продукция нарасхват. Ирина Семеновна крест и гроб для мужа заказывала, очень хвалила. Если, говорит, еще понадобится, теперь только к вам.
– Конечно, не на последнем. А гробы делаем – такие еще поискать. Мы их из высушенного теса сбиваем, а не из сырого, как некоторые халтурщики. Для войны мы годимся в стратегических целях: бои без потерь не бывают. Людей надо закапывать по-человечески, не как попало.
– И для трибун ваш тес годится, – добавила жена.
– Ну, мать, ты иногда как ляпнешь! – покачал головой Андрей Васильевич. – Трибуны-то для чего?
– Войска на фронт отправлять. Те, кто отправляет, обязательно речи с трибун говорят. Поднимутся на трибуну и желают беспощадно бить врага. У Михалкова в кино про это показывали.
– Хм... Может, и так. Хотя чем тротуар хуже?
– Тротуар не годится. На тротуаре духовой оркестр «Прощание славянки» играет.
Андрей Васильевич вскочил и, не в силах унять захлестнувшие его эмоции, нервно заходил по кухне. И угрозы майора, и сегодняшний суд –все это подействовало на него так, что он вслед за супругой сам нес черт знает что. Грамм сто пятьдесят сейчас бы очень не помешали...
Сериал закончился. Супруга упрятала диск в коробку и переключила телевизор на новости. Почивалов сунул нос в комнату. На экране крупным планом была Украина. Немытые киевляне шумным табором расположились на главной площади, среди горелых покрышек. Из большого котла разливали по мискам суп. Поодаль толпились голодные милиционеры.
– Не было беды, и вот – дожили, – сокрушенно сказал Андрей Васильевич. – Какая напряженность разразилась вдруг! А все из-за хохлов.
Жена, по первому мужу хохлушка, обиделась:
– Это здесь при чем? Украина вон где, а мы – вон где.
– Не так все просто, не так все просто! – сказал Почивалов и снова сел. – Приспичило же им в Киеве покрышки жечь! Я сразу тогда заподозрил: с огнем шутки плохи. Там, где начинают стаскивать в кучу покрышки, жди каких-нибудь неприятностей. У них аукнулось – здесь откликнулось. За их Майдан я расхлебываюсь. Почему, думаешь, этот майор примчался? Им по первое число влетело! А даже хоть и в эмчеэсе, когда задницы надирают, это – процесс болезненный и неприятный. Бунт на Украине подстроило НАТО, а ударило по нашей лесопилке. Пять тысяч надо бы сдернуть не с меня, а с тех в Пентагоне, которые воду мутят, – если по справедливости.
– Как же, дождешься. Они мутят, а расплачиваться – тебе!
– То-то и оно.
Помолчали.
– Ленька из Москвы звонил, – сообщила новость супруга.
– Смотри-ка! И чем еще обрадовал твой братец?
– Да ну его. Лучше бы пил, зануда! Я, заявляет, последний осколок интеллигенции. Когда, говорит, стоял в августе перед Белым домом, разве понимал, в чем участвую и кому готовлю почву? Кто понимал, тот никуда не высовывался, а выглядывал из окошка сверху. Да еще посмеивался над нами. Им, которые в окошках, главное было запустить процесс... Вот убей меня, не представляю: для кого он свои статейки в журналы пишет?
– Пусть пишет. Каждый должен высказаться, пока есть возможность.
– Да кто ж его читает?
– У них там свои читатели.
От печки шел ровный жар. Сытая кошка свернулась калачиком на подстилке возле духовки. – Ладно, убирай со стола, – поднялся Андрей Васильевич. – На следующей неделе обещают потепление.
– Андрюш, неужто в самом деле война будет? С этим чертовым НАТО. По телевизору такое говорят...
– Ничего исключать нельзя.
– А вдруг бомбежки? Вдруг и правда сюда придут?
– Пусть приходят. Они нас плохо знают. Мы если сразу их не разобьем, то перетерпим. Сто лет терпеть будем, а все равно перетерпим. Иго Орды вон сколько терпели.
– Хорошо, что ты старый. Тебя на войну не возьмут.
– А что – я бы пошел.
– Молчи, вояка.
Почивалов опять опустился на табуретку.
– Да, порохом, конечно, попахивает. Сильно попахивает. С другой стороны, всяким поджигателям, прежде чем драку затевать, десять раз взвесить надо. Война – настолько неопределенная штука, думаешь, оно так должно обернуться, а оно бац – и все иначе. Я бы на их месте поостерегся. Когда кто-то предполагает войну закончить в Москве, – Андрей Васильевич взглянул на жену значительно, – часто заканчивает в Берлине или в Париже. И нам она ни к чему, сплошные хлопоты. Если война, надо эвакуироваться, а куда я тебя повезу? Ну? У нас огурцов, помидоров маринованных – подполье забито, ни в одном магазине столько нет. До лета наверняка не съедим. Икра овощная... Это ж все разграбят.
– Капусты еще шесть трехлитровых банок осталось, – напомнила жена.
– Вот и капуста.
– Так что все-таки с «Планом»?
– Думать надо, – тяжело вздохнул Почивалов. – Через месяц майор вернется с повторной проверкой. Тогда и начнется самое главное. Зря, что ли, обещал уголовное дело на меня завести?
– А если попробовать... дать? Тысяч десять?
– Молодец. С твоей головой – только в правительстве заседать.
– Я серьезно с тобой говорю.
– А если серьезно, тогда сразу запасай сухари, будешь мне посылками отправлять. За взятку знаешь что бывает?
Супруга смотрела в лицо мужа со страхом и жалостью.
– Может, ты чересчур сгущаешь? Может, как-нибудь обойдется?
– Есть вещи, которыми не шутят. Этот майор состав моего преступления в разных деталях распишет и глазом не моргнет! Видела бы ты его. За новую звездочку на погонах – штаны с себя снимет.
– Что, из-за какого-то «Плана» и посадить могут?
– Посадить – вряд ли посадят, но неприятностей нахлебаешься. Они уже начались. Думаю, новую кампанию раздувают, на предмет бдительности или чего-нибудь в таком роде. Кампания – это тебе не шутка. Трезвону будет! И я в самое время попал под раздачу!
– И долго эти кампании продолжаются?
– Месяц. От силы – два.
– Тебе надо скрыться, – убежденно заявила жена. – На время скрыться! Чтоб не нашли!
– Опомнись! О чем ты? Не в лесу живем. Куда я скроюсь?
– Разницы нет. Главное, спрятаться. Перед тем как твой майор еще раз нагрянет, тебе необходимо исчезнуть. А там понемногу и на Украине все успокоится: это пока зима, им делать нечего. А весна придет – огороды надо копать, рассаду на грядках высаживать. Не до митингов будет!
– Что я, в подполье залезу, что ли? Среди банок берлогу сделаю?
– Погоди, надо поискать выход... Ольга неделю назад квартиру кому-то сдала. Можно бы к ней. А я приносила бы поесть.
– Ну да, ну да, ты ведь у нас великий конспиратор! Тебя бы, конечно, не выследили! И потом, ты мне предлагаешь работу бросить?
– Нет, этого я тебе не предлагаю.
– Тогда что?
Лицо жены обозначило глубокую степень раздумья. Взгляд на минуту затуманился и вдруг озарился.
– А возьми-ка ты отпуск и отправляйся во Владивосток!
– Как это?
– А вот так: сына навести. Почему бы тебе не слетать?
Почивалов возвел глаза к потолку. Под пластиковым абажуром ровно светила энергосберегающая лампочка.
– А что – и слетаю! – сказал Андрей Васильевич. – Возьму отпуск и улечу. В чем дело? У меня есть сын, и я хочу посмотреть, как он живет. Когда Васька был у нас? Семь лет назад? Семь лет сына не видел! Да. Я сына повидать могу? Могу. Вот! Пусть тут без меня разбираются.
– И сын тебя в гости давно зовет!
Сын не то чтобы сильно звал, но в последнее время частенько общались по мобильнику, и Васька раз-другой обмолвился: мол, неплохо бы тебе, папаня, посмотреть на город, в котором ты выучился и откуда в молодости отправлялся моря утюжить. Андрей Васильевич иронически похмыкивал: чего мне у вас делать? Уж четверть века с тех морей прошло, все былое пеплом затянулось и быльем поросло. А тут и жена бывшая на днях позвонила: Васька, обалдуй, второй год не работает, сидит дома, в компьютер пялится. Начинаю вразумлять – не слушает, ты бы приехал, повлиял...
У сына квартира своя, однокомнатная. С головой только разлад. А у кого, если вникнуть по-настоящему, с головой теперь абсолютное понимание? У Жидиханова, что ли? И потом: единственный сын. Жена вон уже третья по счету, а на дите ему сподобилась лишь самая первая. Две последующие это дело замяли, мол, уже нарожались, хватит...
Так Андрей Васильевич Почивалов, пятидесяти трех лет от роду, внезапно собрался в гости. Во Владивосток.
А Жидиханов ему:
– Не отпущу. Заказ на вагонку от нефтяников. Чуешь, какие деньги? А сроки – сжатые.
А Почивалов в ответ:
– Тогда ухожу. Совсем.
А Жидиханов говорит:
– Не смеши. Куда ты уйдешь?
А Почивалов в ответ:
– В «Лесную деляну». Давно зовут. У них пилорама новее и оклад больше.
И Жидиханов сдался:
– Ладно, черт с тобой. Отдыхай, если так приспичило...
Через интернет (хорошая штука интернет!) жена выбрала самые недорогие рейсы, заказала билеты из Новосибирска во Владивосток и обратно и тут же с карточки оплатила их. Часа не прошло, а дело было сделано.
– Ну вот, – сказала ему, – можешь отправляться.
К этому времени Андрей Васильевич все продумал.
– Условимся так: ты мне не звони, и я тебе не буду. Мало ли. Сейчас любого по звонкам в два счета можно вычислить. Если кто-нибудь начнет спрашивать, скажи: уехал в Омск, друга детства навестить. Адреса не оставил.
– Как же не звонить, Андрюша? А если какой случай?
– Никаких случаев!
Андрей Васильевич написал заявление на двухнедельный отпуск, заранее взял плацкартный билет до Новосибирска и принялся ждать. Купил подарки: сыну – часы с браслетом, бывшей жене – духи за восемьсот рублей, помня по молодым годам, что она любила хорошо пахнуть. По вечерам отбирал пульт у сопротивлявшейся супруги и вместо мексиканских любовных плутней смотрел Олимпиаду, дивясь подвигам новых русских – корейца и американца.
Между тем время решительно поворачивало на весну. Бураны прекратились, и хотя на календаре все еще значился февраль, солнце начинало наглеть, поджаривая верхний снег до твердой корочки. Однажды субботним вечерком, нырнув, как обычно, из душа в сугроб, Андрей Васильевич исцарапался весь.
Штраф в пять тысяч он заплатил. А вот к «Плану» приступать не стал. Ну его к лешему, этот «План». Вернется – там видно будет.
2. В дороге
Люди привыкли бегать с места на место. Многие проделывают это часто и с удовольствием. Кто-то, особенно из молодых, бежит навстречу трудностям; кто-то, из тех, у кого уже давление и поясница побаливает, – наоборот. Бегут из деревень в города, убегают к морю, в знойные края от суровых зим. Бегут от родственников и детей и при этом так запутывают следы, что государство в недоумении: с кого же взимать алименты?
Но невозможно припомнить случая, чтобы кто-то бежал от МЧС.
Случай Почивалова наверняка оказался первым, его смело можно включить в книгу каких-нибудь рекордов. А что касается МЧС, тут тоже не все однозначно. Надо присмотреться и сделать разграничение. Есть МЧС и – МЧС. А именно: есть те, кто разбирает завалы, ликвидирует утечку ядов и спасает кошку из канализационного люка. Они бросаются в пламя, выводят людей из огня, и самые лучшие из них при этом даже погибают. А есть еще чиновник в погонах, истовый приверженец параграфа, мерзавец и буквоед куда больший, чем обычный гражданский чиновник, поскольку выслуживает очередную звездочку. Это он, стоящий якобы на страже государственных интересов, рассылает на предприятия циркуляры и постановления. Он требует проводить комплексные учения (КУ), командно-штабные учения (КШУ), тактико-специальные учения (ТСУ), штабные тренировки (ШТ) и объектовые тренировки (ОТ) в сроки, установленные «Инструкцией по подготовке и проведению учений». Он заставляет создавать эвакуационные комиссии и придумывает дурацкие эвакопункты, которые существуют только на бумаге, поскольку даже он прекрасно понимает, что в случае чего каждая семья сядет в свой автомобиль и рванет в ту сторону, которую сочтет нужной. Он диктует, чтобы предприятия покупали на каждого работника противогазы ценой две с половиной тысячи рублей за штуку. А потом эти противогазы, ни разу не востребованные, гниют на складах, пока их через пятнадцать лет не спишут и не отправят в утиль. Почти каждый пункт его предписаний – это деньги, которые предприятию надо фактически выбросить на ветер.
Все предприятия ненавидят этих чиновников, но поделать ничего не могут, так как в хитро устроенной государственной машине даже бесполезным шестеренкам находится место, где они тоже усердно крутятся.
В пятницу 7 марта, в десять часов утра, Андрей Васильевич вышел из дома.
Жена у порога напутствовала:
– Смотри там – чтобы старая любовь не зашевелилась!
– Вот только не надо смешить меня сильно! С чего бы ей вдруг?
– А у тебя, когда я не рядом, обязательно что-нибудь начинает шевелиться.
– Это уже поклеп. Не о том думаешь.
– О том, о том!
– Собрать бы вас, всех моих бывших, вместе.
– Зачем?
– Чтобы опытом обменялись.
– Нет, ну ты глянь на него: всякую ерунду в голове держит, честное слово!
– Не проговорись никому, где я.
Со спортивной сумкой через плечо и пакетом с минералкой, колбасой, сыром и хлебом он дотопал до остановки, сел в подкатившую тройку, доехал до спорттоваров «Чайка» и, поскольку легкая поклажа рук не тянула, пешком отправился по Гагарина в горку – на вокзал.
Родной город провожал раздухарившимся солнцем и сырым воздухом. Весна властно заполнила город, и он обомлел. Лужи еще не появились, но перезревший снег по обочинам плавился, чернел и щетинился ребристой корочкой. Края крыш густо обросли сверкающими сосульками. У свертка к общественной бане пять или шесть взъерошенных птах, скандаля, прыгали вокруг хлебного мякиша. Поодаль от них сидел угрюмый воробей. Справа на горке блистала луковкой новенькая часовня; слева, среди разросшихся тополей и берез, утонуло в снегу старое кладбище. Посмотрев налево, Андрей Васильевич проговорил: «Не дай бог». И далее твердым шагом проследовал мимо часовни и гвоздильного цеха.
За ветлечебницей Почивалова обогнал бренчащий, как банджо, «пазик» 23-го маршрута и затормозил на конечной остановке – у виадука. Задорные молодые люди, числом пятеро, высадившись из салона, рысью поскакали вверх по лестничным пролетам. Следом и Почивалов зашагал по ступенькам. Наверху остановился отдышаться. Под ним к перрону, тонко присвистнув, причаливала электричка. Растянувшись цепью, пассажиры изготовились занять места в вагонах. Почивалов обвел глазами покидаемый город. Кучковались ближе к центру пятиэтажки, а вокруг кривые деревянные улочки. Маленькие серые домишки жались друг к другу, словно новорожденные слепые котята в коробке из-под обуви. В случае нападения противника никаких естественных преград и труднопреодолимых препятствий город выставить не мог. Андрей Васильевич только сейчас понял, насколько плох Асинск в смысле гражданской обороны. Родное предприятие прикрывало подступы с юга и отсюда не просматривалось. Но и там ландшафт был неважнецким и обороне не способствовал. Перебравшись по виадуку, Андрей Васильевич очутился у выкрашенного в зелень вокзала. Затем час маялся в зале ожидания, поглядывал на часы и разгадывал судоку.
За последние двадцать лет Почивалов отвык покидать дом. Мир за пределами Асинска и речки Яи все больше казался непредсказуемым. Теперь настала пора ворошить в себе подзабытый вкус к переменам, снова чуять волнение путешественника: когда-то, он помнил, оно бодрило. Почивалов силился представить далекий город, в котором провел самые яркие годы, но, кроме главной площади с красноармейцем на пьедестале, вцепившимся в древко знамени (вид строго обязательный для новостей из Владивостока), все остальное всплывало неотчетливо.
Состав подкатил вовремя. Почивалов резво устремился к своему вагону (не рассчитал, где тому надлежало остановиться) и закончил волноваться лишь тогда, когда занял место согласно купленному билету.
Вагон вздрогнул, и вокзал поехал в левую сторону окна. На место вокзала ненадолго водворились огромные черные холмы гортопсбыта. Экскаватор разворачивал ковш с углем над кузовом самосвала. Затем придвинулась дорога с бегущими в обе стороны автомобилями. Через десять минут в окне мелькала только тайга.
В плацкартном вагоне № 11 поезда Иркутск –Москва живущие на колесах люди занимались абсолютно тем же, чем и любые другие пассажиры, перемещающиеся из пунктов А, Б, В в пункты Г, Д, Е. Они ели часто и с удовольствием, много спали, а если не делали ни того ни другого, то разгадывали кроссворды или разговаривали на разные темы. Иногда выходили в тамбур – покурить. Вагон заполнял устоявшийся запах полукопченой колбасы, которая, как известно, дольше хранится в дороге, и потных носков. Однако запах колбасы все же перебивал.
Поэтому неудивительно, что, попав в вагон, Андрей Васильевич сразу почувствовал разыгравшийся аппетит, хотя дома плотно подкрепился. Но припасов, взятых с собой, трогать не решался: рано еще.
Будто отвечая томлению желудка, в конце вагона раздалось:
– Пирожочки, беляши для поднятия души!
Душа не отреагировала, зато желудок взволновался.
– Пирожочки, беляши для поднятия души!
Цена у беляшей была железнодорожная –
50 рублей штука, но Андрей Васильевич без сожаления выложил сотню за два. Беляши оказались черствые, не первой свежести – их пришлось грызть, слегка тревожась от подозрительного запаха, но желудок притих и успокоился.
Когда через час та же разносчица из вагона-ресторана пошла с корзинкой и новой присказкой: «Сосиски в тесте – душа на месте!» – занятый делом желудок ей не откликнулся.
Несмотря на полдень, соседи по купе, разложив постельные принадлежности, спали. Дама в вязаных носках со второй полки выводила носом нечто трогательное и лирическое, сосед напротив нее выдавал такого богатырского, с захлебами, храпака, что сам вздрагивал от изумления и испуга.
Лежавший на нижней лавке пассажир почмокал во сне, заворочался, открыл глаза, свесил ноги на вагонный пол и сразу потянулся к хрустящим пакетам, что занимали большую часть столика перед окном. На свет появилась незаменимая спутница всех железнодорожных путешественников – холодная курица. Точнее, уже половина курицы. Проснувшийся покрутил ее в руках, прицелился, вонзил зубы и в два счета обработал до косточек. При этом налитые, крупные щеки его сладострастно тряслись. Затем в жующей пасти исчезла сарделька, та же участь постигла два вареных яйца, три пирожка с капустой и стакан холодного чая.
Насытившись, пассажир убрал несъеденное в пакеты, мусор и огрызки сложил в отдельный мешочек, снова улегся и через минуту вплел свой храп в рулады верхнего соседа.
Андрей Васильевич попробовал задремать сидя, но сон, захвативший купе, до нового пассажира не снизошел. Тогда, пользуясь проверенным средством для коротания времени, Почивалов достал книжку с судоку. И до самого Новосибирска, пока снаружи пролетали виды заснеженных елок, осин и деревень – да так быстро, что не успевали зацепиться в памяти, – разносил цифры по клеткам.
Новосибирск Андрея Васильевича обескуражил. Город оказался хмурым и неприветливым. Массивные здания с острыми гранями, сверкая темным стеклом, поплыли за окном автобуса. Гигантская геометрия придвинулась к дороге. Куб... куб... вставший на попа параллелепипед... куб, куб, куб, шар... Почивалов прикрыл глаза и ненадолго забылся. Через десять минут очнулся, глянул в окно: куб, куб, параллелепипед... Однако, здраво поразмыслив, путешественник решил, что, если население в них обитает, значит, и здесь жить можно.
Первое, что встретило в аэропорту, – дотошный контроль на входе, больше похожий на шмон. Пришлось выкладывать ключи и выворачивать карманы, поскольку звенела даже фольга на таблетках от давления.
До вылета оставалось семь часов. Незаменимые судоку помогли и тут. Андрей Васильевич в несколько приемов покончил с припасами – доел сыр, колбасу и хлеб, выпил минералку – и оказался подготовлен к полету на все сто.
Вылет задержали. Какая-то неразбериха случилась с московским рейсом. Он должен был отправиться на полчаса раньше, но пассажиров пригласили на посадку, а затем вернули и заставили еще раз проходить досмотр. На скамью рядом с Почиваловым опустилась пожилая пара. Он – румяный, жизнерадостный, с огромным чувственным носом, раскинувшим трепетные крылья над густыми усами, облачен в дорогой джинсовый прикид; она – в цветастом халате и мешковатых штанах, рыхлая, манерная, густо пахнущая табаком и духами.
Она жаловалась по мобильнику кому-то в Москве:
– Я сейчас тут умру.
Он предупредительно трепетал ноздрями:
– Лора, одумайся. Что ты говоришь, Лора.
– Если еще раз вернут – я умру.
– Что ты говоришь, Лора...
Излив предсмертные жалобы, дама в халате отключила мобильник. Мимо прошагали две девчонки в коротких шубках. Крупные ягодицы волновались дерзко и завлекательно. Ноздри предупредительного мужа потянулись вслед.
– Бесстыжий, – томно сказала умирающая.
– О чем ты, Лора?
– Ты неисправим.
– Одумайся, Лора!
Почивалов был солидарен с носатым мужем. Разумеется, будь ягодицы плоскими или, скажем, отвислыми, он и сам бы на них смотреть не стал.
– Когда только угомонишься?
– Лора! Я ничего не имел в виду.
– Конечно!
– Помнишь, позавчера у Княжевичей подали в вазочках шарики мороженого? Что-то мне напомнило эти шарики...
Он долго оправдывался. Получалось неук-люже.
Однако улетела и эта пара, а следом позвали на посадку дальневосточный рейс. Несколько долгих минут пассажиры, сбившись в кучку, ежились на пронзительном ветру у трапа. Небо сияло звездами, манило к себе. Наконец разрешили подняться в салон.
– Добрый вечер! – сказала ему прямо в лицо встречавшая стюардесса.
Андрей Васильевич растерялся и невпопад ответил:
– И вам того же.
– Проходите, пожалуйста, – добавила стюардесса в спину.
Теперь всякие ожидания кончились и можно было расслабиться. Однако сразу расслабиться не получилось. Проследовав внутрь, Почивалов тревожно заозирался: уж не ошибся ли он? Было бы куда уместней, если бы этот рейс прямым курсом шпарил в Узбекистан или в Киргизию: смуглых восточных лиц оказалось больше, чем всех остальных. Он успокоился только тогда, когда в обрывках близкого разговора услышал слово «Владивосток». Еще какое-то время улетающие потолкались в проходе: снимали куртки, засовывали их и ручную кладь на полки над головой. После чего расселись по местам.
Аэробус А-320 сперва стоял смирно, а потом начал вибрировать и трястись: это двигатели заработали. Потом он долго петлял по летному полю, то ускорялся, то замедлялся – словно прикидывал, откуда лучше взлететь. Наконец в половине первого ночи, пробежав вдоль снежных сугробов, спружинил и оторвался от бетонной полосы. Затем задрал нос и, натужно взвывая, полез на одиннадцатикилометровую высоту. И земля внизу продолжала крутиться в ту сторону, в которую полетел самолет.
Все объявления по салону дублировались на английском. Однако ни англичанами, ни канадцами-австралийцами вокруг и не пахло. Почивалову досталось место возле прохода. По левую руку от него шумно устроился полноватый парнишечка родом из Бишкека. Лет ему было около двадцати, черноглазый, коротко стриженный. На круглой голове топырились невероятно толстые уши, словно их вылепили из теста. Жизненная сила кипела и переливалась в нем через край. Он вертелся, привставал, разглядывал, что творится в салоне. За любым действием тут же следовал комментарий. Прошла вперед стюардесса – ах, смотри, какая девушка! За шторкой что-то загремело – чай начнут развозить? Или соки? А какие соки? Его абсолютно все интересовало. Самолет, вкрадчиво гудя, пробирался во тьме к побережью Японского моря, но, по решительному убеждению соседа, летел очень медленно, так самолеты не должны летать, это он неправильно летит.
Андрей Васильевич не прочь был вздремнуть, но болтливый сосед прицепился жестко. Известив, что имя его – Мирлан, он взялся забрасывать Почивалова вопросами.
– В гости собрался, да?
Андрей Васильевич, которому успела поднадоесть говорливость попутчика, коротко буркнул:
– В гости.
– Я знала, что Миранда снова выкрутится. Ее, голубушку, вокруг пальца не проведешь, Розалинда напрасно козни строит! – сказала она. – Так что там у тебя в суде?
Андрей Васильевич перестал жевать.
– Сегодня ровно в девять состоялся процесс. Жидиханов машину дал. Как это, говорит, тебя угораздило за два года бомбоубежище не подыскать? Я, говорит, прямо удивляюсь, и с «Планом» тоже. Проводил до порога и напутствовал: поезжай, бог тебе судья.
– Почему же он с тобой не поехал?
– Почему-почему... Хитрый потому что! Прибыл я, значит, поднялся на второй этаж. Полицейский завел в комнату, окон нет. Поставил возле тумбы – типа кафедры, руки мои сверху положил. И все это – молча, ни слова не произнес.
– Такой злой, что ли?
– Нет. Ему какой смысл разговаривать, за него закон говорит. Во Франции, я читал, палачи тоже словами не сильно разбрасывались. Вот гильотина, вот голова – и нечего рассуждать! Так вот, напротив тумбы стол, у стены два флага. И тут из боковой двери появилась судья: молодая, но строгая, как глянула – ну, думаю, от этой добра не жди.
– Что творится, – сказала жена, чутко прислушиваясь к телевизору: там опять загремели выстрелы.
– Да выключи ты его! – закричал Почивалов.
– Он тебе мешает? – неприязненно парировала супруга и осталась сидеть.
– На пять тысяч меня наказала. Обязан заплатить и квитанцию предоставить.
– На пять тысяч? С первого раза – на пять тысяч?! – жена моментально забыла про телевизор. – Ну не сучка ли?
– Насчет этого ничего не могу сказать.
– Я всегда знала, что в судьи сучек берут!
Почивалов покачал головой:
– Ты неправильно рассуждаешь. Если суд не будет судить, что же это за суд, зачем такой нужен? А тут – тем более. Виноват Почивалов, не защитил лесопилку от врагов – к ответу Почивалова! Под топор его! Пять тысяч – только начало. Если вцепились, челюсти не разожмут.
Кошка принялась тереться о ноги Андрея Васильевича. Она вновь требовала внимания и ласки, но была неправильно понята и получила молока в миску.
– И как теперь с этим «Планом»?
– Вот и сам думаю: как? – Почивалов опять уселся за стол. – Я никогда таких «Планов» не писал. Там одних звеньев надо организовать штук пять: санитарное, охраны, радиационной разведки. Комиссию для эвакуации... И приложений в виде таблиц и схем разных – не меньше десятка. Ума не приложу, как ко всему этому подступиться.
– Надо ж было тебе ввязаться!
– Да не ввязывался я! Это Черенев, чтоб ему, мерзавцу, за пропитый ноутбук икнулось сто раз! И потом, я бы никогда не подумал, что врагам нужна асинская лесопилка.
– Врагам многое нужно.
– Выходит, так! Иначе б майор не приезжал. Только вот что меня сильно озадачивает: какие у врагов на нее планы?
– Ты сам говорил: у вас очень приличный мебельный цех и пилорама Р-63 хоть и старая, но вполне еще.
– Да кто ж отрицает! Но готовы ли враги терять свои войска, танки и минометы для вторжения и захвата нашей пилорамы Р-63? Ей уже сорок лет. Ну? Я пытаюсь поставить себя на место врагов и никак не пойму их замысла. Что им – брус или плахи позарез нужны? Так мы не против. Пусть в любое время обращаются, у нас и скидки есть! А то сразу воевать! И почему с лесопилкой? В городе много чего еще. Те же продуктовые базы. В них тушенка – ящиками, паштет в банках, консервы рыбные.
– Вы тоже не на последнем счету. Ваша продукция нарасхват. Ирина Семеновна крест и гроб для мужа заказывала, очень хвалила. Если, говорит, еще понадобится, теперь только к вам.
– Конечно, не на последнем. А гробы делаем – такие еще поискать. Мы их из высушенного теса сбиваем, а не из сырого, как некоторые халтурщики. Для войны мы годимся в стратегических целях: бои без потерь не бывают. Людей надо закапывать по-человечески, не как попало.
– И для трибун ваш тес годится, – добавила жена.
– Ну, мать, ты иногда как ляпнешь! – покачал головой Андрей Васильевич. – Трибуны-то для чего?
– Войска на фронт отправлять. Те, кто отправляет, обязательно речи с трибун говорят. Поднимутся на трибуну и желают беспощадно бить врага. У Михалкова в кино про это показывали.
– Хм... Может, и так. Хотя чем тротуар хуже?
– Тротуар не годится. На тротуаре духовой оркестр «Прощание славянки» играет.
Андрей Васильевич вскочил и, не в силах унять захлестнувшие его эмоции, нервно заходил по кухне. И угрозы майора, и сегодняшний суд –все это подействовало на него так, что он вслед за супругой сам нес черт знает что. Грамм сто пятьдесят сейчас бы очень не помешали...
Сериал закончился. Супруга упрятала диск в коробку и переключила телевизор на новости. Почивалов сунул нос в комнату. На экране крупным планом была Украина. Немытые киевляне шумным табором расположились на главной площади, среди горелых покрышек. Из большого котла разливали по мискам суп. Поодаль толпились голодные милиционеры.
– Не было беды, и вот – дожили, – сокрушенно сказал Андрей Васильевич. – Какая напряженность разразилась вдруг! А все из-за хохлов.
Жена, по первому мужу хохлушка, обиделась:
– Это здесь при чем? Украина вон где, а мы – вон где.
– Не так все просто, не так все просто! – сказал Почивалов и снова сел. – Приспичило же им в Киеве покрышки жечь! Я сразу тогда заподозрил: с огнем шутки плохи. Там, где начинают стаскивать в кучу покрышки, жди каких-нибудь неприятностей. У них аукнулось – здесь откликнулось. За их Майдан я расхлебываюсь. Почему, думаешь, этот майор примчался? Им по первое число влетело! А даже хоть и в эмчеэсе, когда задницы надирают, это – процесс болезненный и неприятный. Бунт на Украине подстроило НАТО, а ударило по нашей лесопилке. Пять тысяч надо бы сдернуть не с меня, а с тех в Пентагоне, которые воду мутят, – если по справедливости.
– Как же, дождешься. Они мутят, а расплачиваться – тебе!
– То-то и оно.
Помолчали.
– Ленька из Москвы звонил, – сообщила новость супруга.
– Смотри-ка! И чем еще обрадовал твой братец?
– Да ну его. Лучше бы пил, зануда! Я, заявляет, последний осколок интеллигенции. Когда, говорит, стоял в августе перед Белым домом, разве понимал, в чем участвую и кому готовлю почву? Кто понимал, тот никуда не высовывался, а выглядывал из окошка сверху. Да еще посмеивался над нами. Им, которые в окошках, главное было запустить процесс... Вот убей меня, не представляю: для кого он свои статейки в журналы пишет?
– Пусть пишет. Каждый должен высказаться, пока есть возможность.
– Да кто ж его читает?
– У них там свои читатели.
От печки шел ровный жар. Сытая кошка свернулась калачиком на подстилке возле духовки. – Ладно, убирай со стола, – поднялся Андрей Васильевич. – На следующей неделе обещают потепление.
– Андрюш, неужто в самом деле война будет? С этим чертовым НАТО. По телевизору такое говорят...
– Ничего исключать нельзя.
– А вдруг бомбежки? Вдруг и правда сюда придут?
– Пусть приходят. Они нас плохо знают. Мы если сразу их не разобьем, то перетерпим. Сто лет терпеть будем, а все равно перетерпим. Иго Орды вон сколько терпели.
– Хорошо, что ты старый. Тебя на войну не возьмут.
– А что – я бы пошел.
– Молчи, вояка.
Почивалов опять опустился на табуретку.
– Да, порохом, конечно, попахивает. Сильно попахивает. С другой стороны, всяким поджигателям, прежде чем драку затевать, десять раз взвесить надо. Война – настолько неопределенная штука, думаешь, оно так должно обернуться, а оно бац – и все иначе. Я бы на их месте поостерегся. Когда кто-то предполагает войну закончить в Москве, – Андрей Васильевич взглянул на жену значительно, – часто заканчивает в Берлине или в Париже. И нам она ни к чему, сплошные хлопоты. Если война, надо эвакуироваться, а куда я тебя повезу? Ну? У нас огурцов, помидоров маринованных – подполье забито, ни в одном магазине столько нет. До лета наверняка не съедим. Икра овощная... Это ж все разграбят.
– Капусты еще шесть трехлитровых банок осталось, – напомнила жена.
– Вот и капуста.
– Так что все-таки с «Планом»?
– Думать надо, – тяжело вздохнул Почивалов. – Через месяц майор вернется с повторной проверкой. Тогда и начнется самое главное. Зря, что ли, обещал уголовное дело на меня завести?
– А если попробовать... дать? Тысяч десять?
– Молодец. С твоей головой – только в правительстве заседать.
– Я серьезно с тобой говорю.
– А если серьезно, тогда сразу запасай сухари, будешь мне посылками отправлять. За взятку знаешь что бывает?
Супруга смотрела в лицо мужа со страхом и жалостью.
– Может, ты чересчур сгущаешь? Может, как-нибудь обойдется?
– Есть вещи, которыми не шутят. Этот майор состав моего преступления в разных деталях распишет и глазом не моргнет! Видела бы ты его. За новую звездочку на погонах – штаны с себя снимет.
– Что, из-за какого-то «Плана» и посадить могут?
– Посадить – вряд ли посадят, но неприятностей нахлебаешься. Они уже начались. Думаю, новую кампанию раздувают, на предмет бдительности или чего-нибудь в таком роде. Кампания – это тебе не шутка. Трезвону будет! И я в самое время попал под раздачу!
– И долго эти кампании продолжаются?
– Месяц. От силы – два.
– Тебе надо скрыться, – убежденно заявила жена. – На время скрыться! Чтоб не нашли!
– Опомнись! О чем ты? Не в лесу живем. Куда я скроюсь?
– Разницы нет. Главное, спрятаться. Перед тем как твой майор еще раз нагрянет, тебе необходимо исчезнуть. А там понемногу и на Украине все успокоится: это пока зима, им делать нечего. А весна придет – огороды надо копать, рассаду на грядках высаживать. Не до митингов будет!
– Что я, в подполье залезу, что ли? Среди банок берлогу сделаю?
– Погоди, надо поискать выход... Ольга неделю назад квартиру кому-то сдала. Можно бы к ней. А я приносила бы поесть.
– Ну да, ну да, ты ведь у нас великий конспиратор! Тебя бы, конечно, не выследили! И потом, ты мне предлагаешь работу бросить?
– Нет, этого я тебе не предлагаю.
– Тогда что?
Лицо жены обозначило глубокую степень раздумья. Взгляд на минуту затуманился и вдруг озарился.
– А возьми-ка ты отпуск и отправляйся во Владивосток!
– Как это?
– А вот так: сына навести. Почему бы тебе не слетать?
Почивалов возвел глаза к потолку. Под пластиковым абажуром ровно светила энергосберегающая лампочка.
– А что – и слетаю! – сказал Андрей Васильевич. – Возьму отпуск и улечу. В чем дело? У меня есть сын, и я хочу посмотреть, как он живет. Когда Васька был у нас? Семь лет назад? Семь лет сына не видел! Да. Я сына повидать могу? Могу. Вот! Пусть тут без меня разбираются.
– И сын тебя в гости давно зовет!
Сын не то чтобы сильно звал, но в последнее время частенько общались по мобильнику, и Васька раз-другой обмолвился: мол, неплохо бы тебе, папаня, посмотреть на город, в котором ты выучился и откуда в молодости отправлялся моря утюжить. Андрей Васильевич иронически похмыкивал: чего мне у вас делать? Уж четверть века с тех морей прошло, все былое пеплом затянулось и быльем поросло. А тут и жена бывшая на днях позвонила: Васька, обалдуй, второй год не работает, сидит дома, в компьютер пялится. Начинаю вразумлять – не слушает, ты бы приехал, повлиял...
У сына квартира своя, однокомнатная. С головой только разлад. А у кого, если вникнуть по-настоящему, с головой теперь абсолютное понимание? У Жидиханова, что ли? И потом: единственный сын. Жена вон уже третья по счету, а на дите ему сподобилась лишь самая первая. Две последующие это дело замяли, мол, уже нарожались, хватит...
Так Андрей Васильевич Почивалов, пятидесяти трех лет от роду, внезапно собрался в гости. Во Владивосток.
А Жидиханов ему:
– Не отпущу. Заказ на вагонку от нефтяников. Чуешь, какие деньги? А сроки – сжатые.
А Почивалов в ответ:
– Тогда ухожу. Совсем.
А Жидиханов говорит:
– Не смеши. Куда ты уйдешь?
А Почивалов в ответ:
– В «Лесную деляну». Давно зовут. У них пилорама новее и оклад больше.
И Жидиханов сдался:
– Ладно, черт с тобой. Отдыхай, если так приспичило...
Через интернет (хорошая штука интернет!) жена выбрала самые недорогие рейсы, заказала билеты из Новосибирска во Владивосток и обратно и тут же с карточки оплатила их. Часа не прошло, а дело было сделано.
– Ну вот, – сказала ему, – можешь отправляться.
К этому времени Андрей Васильевич все продумал.
– Условимся так: ты мне не звони, и я тебе не буду. Мало ли. Сейчас любого по звонкам в два счета можно вычислить. Если кто-нибудь начнет спрашивать, скажи: уехал в Омск, друга детства навестить. Адреса не оставил.
– Как же не звонить, Андрюша? А если какой случай?
– Никаких случаев!
Андрей Васильевич написал заявление на двухнедельный отпуск, заранее взял плацкартный билет до Новосибирска и принялся ждать. Купил подарки: сыну – часы с браслетом, бывшей жене – духи за восемьсот рублей, помня по молодым годам, что она любила хорошо пахнуть. По вечерам отбирал пульт у сопротивлявшейся супруги и вместо мексиканских любовных плутней смотрел Олимпиаду, дивясь подвигам новых русских – корейца и американца.
Между тем время решительно поворачивало на весну. Бураны прекратились, и хотя на календаре все еще значился февраль, солнце начинало наглеть, поджаривая верхний снег до твердой корочки. Однажды субботним вечерком, нырнув, как обычно, из душа в сугроб, Андрей Васильевич исцарапался весь.
Штраф в пять тысяч он заплатил. А вот к «Плану» приступать не стал. Ну его к лешему, этот «План». Вернется – там видно будет.
2. В дороге
Люди привыкли бегать с места на место. Многие проделывают это часто и с удовольствием. Кто-то, особенно из молодых, бежит навстречу трудностям; кто-то, из тех, у кого уже давление и поясница побаливает, – наоборот. Бегут из деревень в города, убегают к морю, в знойные края от суровых зим. Бегут от родственников и детей и при этом так запутывают следы, что государство в недоумении: с кого же взимать алименты?
Но невозможно припомнить случая, чтобы кто-то бежал от МЧС.
Случай Почивалова наверняка оказался первым, его смело можно включить в книгу каких-нибудь рекордов. А что касается МЧС, тут тоже не все однозначно. Надо присмотреться и сделать разграничение. Есть МЧС и – МЧС. А именно: есть те, кто разбирает завалы, ликвидирует утечку ядов и спасает кошку из канализационного люка. Они бросаются в пламя, выводят людей из огня, и самые лучшие из них при этом даже погибают. А есть еще чиновник в погонах, истовый приверженец параграфа, мерзавец и буквоед куда больший, чем обычный гражданский чиновник, поскольку выслуживает очередную звездочку. Это он, стоящий якобы на страже государственных интересов, рассылает на предприятия циркуляры и постановления. Он требует проводить комплексные учения (КУ), командно-штабные учения (КШУ), тактико-специальные учения (ТСУ), штабные тренировки (ШТ) и объектовые тренировки (ОТ) в сроки, установленные «Инструкцией по подготовке и проведению учений». Он заставляет создавать эвакуационные комиссии и придумывает дурацкие эвакопункты, которые существуют только на бумаге, поскольку даже он прекрасно понимает, что в случае чего каждая семья сядет в свой автомобиль и рванет в ту сторону, которую сочтет нужной. Он диктует, чтобы предприятия покупали на каждого работника противогазы ценой две с половиной тысячи рублей за штуку. А потом эти противогазы, ни разу не востребованные, гниют на складах, пока их через пятнадцать лет не спишут и не отправят в утиль. Почти каждый пункт его предписаний – это деньги, которые предприятию надо фактически выбросить на ветер.
Все предприятия ненавидят этих чиновников, но поделать ничего не могут, так как в хитро устроенной государственной машине даже бесполезным шестеренкам находится место, где они тоже усердно крутятся.
В пятницу 7 марта, в десять часов утра, Андрей Васильевич вышел из дома.
Жена у порога напутствовала:
– Смотри там – чтобы старая любовь не зашевелилась!
– Вот только не надо смешить меня сильно! С чего бы ей вдруг?
– А у тебя, когда я не рядом, обязательно что-нибудь начинает шевелиться.
– Это уже поклеп. Не о том думаешь.
– О том, о том!
– Собрать бы вас, всех моих бывших, вместе.
– Зачем?
– Чтобы опытом обменялись.
– Нет, ну ты глянь на него: всякую ерунду в голове держит, честное слово!
– Не проговорись никому, где я.
Со спортивной сумкой через плечо и пакетом с минералкой, колбасой, сыром и хлебом он дотопал до остановки, сел в подкатившую тройку, доехал до спорттоваров «Чайка» и, поскольку легкая поклажа рук не тянула, пешком отправился по Гагарина в горку – на вокзал.
Родной город провожал раздухарившимся солнцем и сырым воздухом. Весна властно заполнила город, и он обомлел. Лужи еще не появились, но перезревший снег по обочинам плавился, чернел и щетинился ребристой корочкой. Края крыш густо обросли сверкающими сосульками. У свертка к общественной бане пять или шесть взъерошенных птах, скандаля, прыгали вокруг хлебного мякиша. Поодаль от них сидел угрюмый воробей. Справа на горке блистала луковкой новенькая часовня; слева, среди разросшихся тополей и берез, утонуло в снегу старое кладбище. Посмотрев налево, Андрей Васильевич проговорил: «Не дай бог». И далее твердым шагом проследовал мимо часовни и гвоздильного цеха.
За ветлечебницей Почивалова обогнал бренчащий, как банджо, «пазик» 23-го маршрута и затормозил на конечной остановке – у виадука. Задорные молодые люди, числом пятеро, высадившись из салона, рысью поскакали вверх по лестничным пролетам. Следом и Почивалов зашагал по ступенькам. Наверху остановился отдышаться. Под ним к перрону, тонко присвистнув, причаливала электричка. Растянувшись цепью, пассажиры изготовились занять места в вагонах. Почивалов обвел глазами покидаемый город. Кучковались ближе к центру пятиэтажки, а вокруг кривые деревянные улочки. Маленькие серые домишки жались друг к другу, словно новорожденные слепые котята в коробке из-под обуви. В случае нападения противника никаких естественных преград и труднопреодолимых препятствий город выставить не мог. Андрей Васильевич только сейчас понял, насколько плох Асинск в смысле гражданской обороны. Родное предприятие прикрывало подступы с юга и отсюда не просматривалось. Но и там ландшафт был неважнецким и обороне не способствовал. Перебравшись по виадуку, Андрей Васильевич очутился у выкрашенного в зелень вокзала. Затем час маялся в зале ожидания, поглядывал на часы и разгадывал судоку.
За последние двадцать лет Почивалов отвык покидать дом. Мир за пределами Асинска и речки Яи все больше казался непредсказуемым. Теперь настала пора ворошить в себе подзабытый вкус к переменам, снова чуять волнение путешественника: когда-то, он помнил, оно бодрило. Почивалов силился представить далекий город, в котором провел самые яркие годы, но, кроме главной площади с красноармейцем на пьедестале, вцепившимся в древко знамени (вид строго обязательный для новостей из Владивостока), все остальное всплывало неотчетливо.
Состав подкатил вовремя. Почивалов резво устремился к своему вагону (не рассчитал, где тому надлежало остановиться) и закончил волноваться лишь тогда, когда занял место согласно купленному билету.
Вагон вздрогнул, и вокзал поехал в левую сторону окна. На место вокзала ненадолго водворились огромные черные холмы гортопсбыта. Экскаватор разворачивал ковш с углем над кузовом самосвала. Затем придвинулась дорога с бегущими в обе стороны автомобилями. Через десять минут в окне мелькала только тайга.
В плацкартном вагоне № 11 поезда Иркутск –Москва живущие на колесах люди занимались абсолютно тем же, чем и любые другие пассажиры, перемещающиеся из пунктов А, Б, В в пункты Г, Д, Е. Они ели часто и с удовольствием, много спали, а если не делали ни того ни другого, то разгадывали кроссворды или разговаривали на разные темы. Иногда выходили в тамбур – покурить. Вагон заполнял устоявшийся запах полукопченой колбасы, которая, как известно, дольше хранится в дороге, и потных носков. Однако запах колбасы все же перебивал.
Поэтому неудивительно, что, попав в вагон, Андрей Васильевич сразу почувствовал разыгравшийся аппетит, хотя дома плотно подкрепился. Но припасов, взятых с собой, трогать не решался: рано еще.
Будто отвечая томлению желудка, в конце вагона раздалось:
– Пирожочки, беляши для поднятия души!
Душа не отреагировала, зато желудок взволновался.
– Пирожочки, беляши для поднятия души!
Цена у беляшей была железнодорожная –
50 рублей штука, но Андрей Васильевич без сожаления выложил сотню за два. Беляши оказались черствые, не первой свежести – их пришлось грызть, слегка тревожась от подозрительного запаха, но желудок притих и успокоился.
Когда через час та же разносчица из вагона-ресторана пошла с корзинкой и новой присказкой: «Сосиски в тесте – душа на месте!» – занятый делом желудок ей не откликнулся.
Несмотря на полдень, соседи по купе, разложив постельные принадлежности, спали. Дама в вязаных носках со второй полки выводила носом нечто трогательное и лирическое, сосед напротив нее выдавал такого богатырского, с захлебами, храпака, что сам вздрагивал от изумления и испуга.
Лежавший на нижней лавке пассажир почмокал во сне, заворочался, открыл глаза, свесил ноги на вагонный пол и сразу потянулся к хрустящим пакетам, что занимали большую часть столика перед окном. На свет появилась незаменимая спутница всех железнодорожных путешественников – холодная курица. Точнее, уже половина курицы. Проснувшийся покрутил ее в руках, прицелился, вонзил зубы и в два счета обработал до косточек. При этом налитые, крупные щеки его сладострастно тряслись. Затем в жующей пасти исчезла сарделька, та же участь постигла два вареных яйца, три пирожка с капустой и стакан холодного чая.
Насытившись, пассажир убрал несъеденное в пакеты, мусор и огрызки сложил в отдельный мешочек, снова улегся и через минуту вплел свой храп в рулады верхнего соседа.
Андрей Васильевич попробовал задремать сидя, но сон, захвативший купе, до нового пассажира не снизошел. Тогда, пользуясь проверенным средством для коротания времени, Почивалов достал книжку с судоку. И до самого Новосибирска, пока снаружи пролетали виды заснеженных елок, осин и деревень – да так быстро, что не успевали зацепиться в памяти, – разносил цифры по клеткам.
Новосибирск Андрея Васильевича обескуражил. Город оказался хмурым и неприветливым. Массивные здания с острыми гранями, сверкая темным стеклом, поплыли за окном автобуса. Гигантская геометрия придвинулась к дороге. Куб... куб... вставший на попа параллелепипед... куб, куб, куб, шар... Почивалов прикрыл глаза и ненадолго забылся. Через десять минут очнулся, глянул в окно: куб, куб, параллелепипед... Однако, здраво поразмыслив, путешественник решил, что, если население в них обитает, значит, и здесь жить можно.
Первое, что встретило в аэропорту, – дотошный контроль на входе, больше похожий на шмон. Пришлось выкладывать ключи и выворачивать карманы, поскольку звенела даже фольга на таблетках от давления.
До вылета оставалось семь часов. Незаменимые судоку помогли и тут. Андрей Васильевич в несколько приемов покончил с припасами – доел сыр, колбасу и хлеб, выпил минералку – и оказался подготовлен к полету на все сто.
Вылет задержали. Какая-то неразбериха случилась с московским рейсом. Он должен был отправиться на полчаса раньше, но пассажиров пригласили на посадку, а затем вернули и заставили еще раз проходить досмотр. На скамью рядом с Почиваловым опустилась пожилая пара. Он – румяный, жизнерадостный, с огромным чувственным носом, раскинувшим трепетные крылья над густыми усами, облачен в дорогой джинсовый прикид; она – в цветастом халате и мешковатых штанах, рыхлая, манерная, густо пахнущая табаком и духами.
Она жаловалась по мобильнику кому-то в Москве:
– Я сейчас тут умру.
Он предупредительно трепетал ноздрями:
– Лора, одумайся. Что ты говоришь, Лора.
– Если еще раз вернут – я умру.
– Что ты говоришь, Лора...
Излив предсмертные жалобы, дама в халате отключила мобильник. Мимо прошагали две девчонки в коротких шубках. Крупные ягодицы волновались дерзко и завлекательно. Ноздри предупредительного мужа потянулись вслед.
– Бесстыжий, – томно сказала умирающая.
– О чем ты, Лора?
– Ты неисправим.
– Одумайся, Лора!
Почивалов был солидарен с носатым мужем. Разумеется, будь ягодицы плоскими или, скажем, отвислыми, он и сам бы на них смотреть не стал.
– Когда только угомонишься?
– Лора! Я ничего не имел в виду.
– Конечно!
– Помнишь, позавчера у Княжевичей подали в вазочках шарики мороженого? Что-то мне напомнило эти шарики...
Он долго оправдывался. Получалось неук-люже.
Однако улетела и эта пара, а следом позвали на посадку дальневосточный рейс. Несколько долгих минут пассажиры, сбившись в кучку, ежились на пронзительном ветру у трапа. Небо сияло звездами, манило к себе. Наконец разрешили подняться в салон.
– Добрый вечер! – сказала ему прямо в лицо встречавшая стюардесса.
Андрей Васильевич растерялся и невпопад ответил:
– И вам того же.
– Проходите, пожалуйста, – добавила стюардесса в спину.
Теперь всякие ожидания кончились и можно было расслабиться. Однако сразу расслабиться не получилось. Проследовав внутрь, Почивалов тревожно заозирался: уж не ошибся ли он? Было бы куда уместней, если бы этот рейс прямым курсом шпарил в Узбекистан или в Киргизию: смуглых восточных лиц оказалось больше, чем всех остальных. Он успокоился только тогда, когда в обрывках близкого разговора услышал слово «Владивосток». Еще какое-то время улетающие потолкались в проходе: снимали куртки, засовывали их и ручную кладь на полки над головой. После чего расселись по местам.
Аэробус А-320 сперва стоял смирно, а потом начал вибрировать и трястись: это двигатели заработали. Потом он долго петлял по летному полю, то ускорялся, то замедлялся – словно прикидывал, откуда лучше взлететь. Наконец в половине первого ночи, пробежав вдоль снежных сугробов, спружинил и оторвался от бетонной полосы. Затем задрал нос и, натужно взвывая, полез на одиннадцатикилометровую высоту. И земля внизу продолжала крутиться в ту сторону, в которую полетел самолет.
Все объявления по салону дублировались на английском. Однако ни англичанами, ни канадцами-австралийцами вокруг и не пахло. Почивалову досталось место возле прохода. По левую руку от него шумно устроился полноватый парнишечка родом из Бишкека. Лет ему было около двадцати, черноглазый, коротко стриженный. На круглой голове топырились невероятно толстые уши, словно их вылепили из теста. Жизненная сила кипела и переливалась в нем через край. Он вертелся, привставал, разглядывал, что творится в салоне. За любым действием тут же следовал комментарий. Прошла вперед стюардесса – ах, смотри, какая девушка! За шторкой что-то загремело – чай начнут развозить? Или соки? А какие соки? Его абсолютно все интересовало. Самолет, вкрадчиво гудя, пробирался во тьме к побережью Японского моря, но, по решительному убеждению соседа, летел очень медленно, так самолеты не должны летать, это он неправильно летит.
Андрей Васильевич не прочь был вздремнуть, но болтливый сосед прицепился жестко. Известив, что имя его – Мирлан, он взялся забрасывать Почивалова вопросами.
– В гости собрался, да?
Андрей Васильевич, которому успела поднадоесть говорливость попутчика, коротко буркнул:
– В гости.
