Однополчанам, друзьям молодости,посвящаю.
Казарма
Поехали!
С перрона еще доносятся песни, прощальные выкрики, заливается гармошка, бренчит гитара, орет магнитофон... И в эти минуты в душе восторг, хочется сорвать все преграды, испытать запредельное. И в то же время тоска и смутная обида от того, что вот всех пришли провожать, а ему в этот последний момент никто прощально не машет рукой. Его, правда, провожала чуть не половина Сосновки. Он в областном центре промаялся двое суток, ночевал в призывном пункте, и только вот сегодня тронулись к месту службы.
Что бы там ни ждало впереди, ясно одно: прежней жизни уже не будет! Это – как оторвали пуповину, как отлучили от мамкиной груди. Нет, обидно все-таки, что сейчас никого из близких рядом. Ни в вагоне, ни там – на удаляющемся вокзале.
Покурив, пошел из тамбура на свое место, чтобы больше не поддаваться черным мыслям и унылому настроению.
И снова – гомон, смех под звон стаканов и кружек. Деланное веселье. Разве можно радоваться отъезду в неизвестность?
Без охоты поддержал компанию, чтоб не косились, что, мол, за бука –такой нелюдимый? Потом забрался на верхнюю полку и не заметил, как заснул...
Утром как заново народился! И чтоб в голову не лезло что ни попадя, под перестук колес смотрел и смотрел в окно...
Поезд катил четвертые сутки. Уже и виды за окном приелись: не на Юг ехали – к теплу, а на Восток – под зиму...
Поначалу Миша не отрывался от окна. День смотрел, другой смотрел – глядеть надоело: все те же поля вперемежку с березняками. Но чем дальше ехали, тем больше редела тайга, на горных кряжах она проглядывалась насквозь. Изредка попадались мосты и тоннели.
На станциях выскакивали поразмяться, купить курево, сбросить письмецо.
Перезнакомились, натравились анекдотов, нарезались в карты, надремались – голова стала ватной.
В одном вагоне вместе с Мишей ехали в основном те, кому была отсрочка до окончания института. Им служить год. С ним едет Денис Кривцов, отчисленный из вуза. Ему тоже служить два года, как и Михаилу Силину. Почему он отчислен – молчит. Ну да Бог с ним! Мишка такой: – раз человек не хочет сам говорить, пытать разговором не станет. И пусть Кривцов не думает, что Силин мылится к нему. Он просто так задал вопрос. Не хочешь говорить – не надо, своих забот полон рот. Он часто обращается к Денису, потому что земляки все-таки и срок службы у них одинаков. Авось, вместе будут!.. После того, как пробежала тень между ними, Мишка обращаться к Кривцову стал редко. Ну и у Дениса, видать, к нему интерес – стал сам первый заговаривать. Только Мишка никак не поймет его, – говорит иронично, как бы свысока. И все-то для него не так. Заговорили про армию – и ее обложил. Еще пороху не нюхал, а уже обложил! А что до Мишки – он воспринимает армию как школу мужества, которую должен пройти каждый мужчина. Но особо возражать Кривцову, говорить вслух этого не стал, слишком бы это прозвучало по-мальчишески запальчиво. Приедем – увидим. Денис с этим тоже согласился – и вообще теперь у них общий язык. С остальными ребятами тоже сдружился, с ним в одном купе Коля Ермилов и Вася Сидоров.
Вчера объявили: утром прибудем. Выспаться бы как следует, но как ни рано лег Михаил Силин, а не мог заснуть.
Казалось, вот-вот сомкнул глаза, как раздалась команда “Подъем!” Мишка по-быстрому собрался, схватил рюкзачишко и ступил на незнакомую землю.
Приехали
Шел снег. Но не такой, как на родине, в Кузбассе. Мишка всегда радовался первому свежевыпавшему снегу под ноябрьские праздники – легкому, пушистому, с ядреным холодком зимы. Выехали из дому, было еще тепло, а тут настоящая зима, ветерок зло продувает. Идет снег, похожий скорее на крупчатку.
-В две шеренги становись! – раздалась команда. – Равняйсь! Смирно!
Призывники не спеша, нехотя образовали подобие строя. Конец его терялся где-то в утренних сумерках. Много, значит, понацепляли вагонов к их эшелону, пока сюда добирались.
-Напра-во! Шагом марш!
Ребята потопали в сторону военного городка. Земляки шагают рядом, от этого не так уныло на душе. Но доведется ли вместе служить или разбросают по разным подразделениям?
Остались позади сооружения станции. Посветлело. И тут увидел Силин, что нет здесь даже прежнего редколесья, видного из окна вагона, а – безжизненное пространство и кругом – сопки, сопки, сопки...
Строй призывников шагал вдоль нескончаемого забора. Вот прошли мимо одних ворот, мимо вторых, третьих...
-Стой!
Отъехали в сторону ворота, строй вошел на территорию. За контрольно-пропускным пунктом – четырехэтажные здания вроде общежитий, но ребят провели мимо них в овальному зданию из серебристого рифленого металла, похожего на ангар для самолета. Это оказался клуб. Внутри вдоль стен скамьи. Но прибывшие ранее ребята, видать, насиделись и теперь слонялись из угла в угол. От беспрестанного ли открывания дверей, или топили плохо, но в помещении зябко, как на улице.
Силина позабавило одеяние раньше них прибывших призывников, они были больше похожи на беспризорников: кто-то в армейской шапке, словно подобранной на помойке, кто в драном ватнике и штанах замусоленных. А другие вызывающе разрезали полосками свои куртки, и ленточки эти свисали чуть не до пола. От этих полос одежда смахивала на арестантскую форму.
Надо бы разведать обстановку. Мишка выцелил среди бесцельно бродящих одного, на ком полная затасканная солдатская экипировка, – видать, солдат бывалый.
-Давно служишь? – спросил для начала.
-Да я сам вчера только что приехал, – был ответ.
-В армейской одежде?– усмехнулся Миша.
-Нет конечно.
-А где тогда достал? – поддел Силин.
-Погоди! И тебе достанут! – ухмыльнулся тот, отходя в сторону.
Мишка пошел к своим. Везде беспрестанно курили. Пол весь заплеван и забросан окурками. “Купцы”, те, кто разбирают новобранцев по воинским частям, всё не шли. Призывники предоставлены самим себе.
Но вот в дверях стали появляться военные. Значит, неопределенность кончилась. Но эти пришли совсем с другой целью. Они шныряли между призывниками. Миша стоял у окна напротив входной двери и наблюдал., как они подходили то к одному, то к другому новобранцу, о чем-то просили. Стало понятно, о чем, когда некоторые стали обмениваться одеждой. Подошел один и к Мишке?
-Обменяемся?
-А зачем?
-Тебе все равно сегодня все солдатское выдадут, новенькое.
Силин поменялся с ним одеждой.
Одиноко Мишке в этой толпе. Земляков хоть и прибыло полный вагон, но это совсем не то. Вот если бы попал служить со своими одноклассниками или с кем-то из своей Сосновки – совсем другое дело.
-Молодец, Миш, не скучаешь! – неожиданно объявился Кривцов.
-Сколько, интересно, нас тут будут мытарить? – обратился к нему Мишка.
-Какая разница! – махнул рукой Денис. – Время идет и ладно. Ну и как тебе врата в нашу доблестную армию, эту школу доблести и мужества, как ты тогда выразился?
Крицов как бы продолжал начатый в поезде разговор. Но Мишке чем парировать? Он только молча улыбнулся... Вот открылась дверь, и парень пронес мимо них к азербайджанцам замысловатой формы кувшин.
-Молодцы! Не теряются! – заметил Кривцов. – Вот у кого надо учиться. За кипятком бегал, сейчас начнут чаи гонять.
-Они что – эту штуку с собой привезли?
-Ну да. Я ходил к их “годичнику”. Какой-то чистюля с собой кумган прихватил для омовений, а его, видишь, приспособили для более насущных потребностей. Ну ничего, мы тоже что-нибудь придумаем. Емкость есть какая?
-Да нет.
-Жаль, что бутылки повыбрасывали.
По дороге на станциях прихватывали вино, и сейчас бы действительно порожние бутылки пригодились, но кто же потащит в воинскую часть пустую посуду?
-Ребята, у кого есть емкость под кипяток? – крикнул Денис.
Вася Сидоров извлек из рюкзака побитую шахтерскую фляжку.
-Миш, будь другом, сбегай за кипятком, – предложил Денис.
А почему я, подумал Силин, почему не он сам и никто другой? Что выражает его обращение? Мнение ли Кривцова, что он, Силин, ниже его по социальному статусу и должен подчиниться ему, и подтверждение своего мнения Денис демонстрирует сейчас публично? Может, ему да и всем годичникам кажется, раз они учились в вузе, то он и должен пойти за кипятком? А если это просто Мишкина мнительность? Ведь к кому-то Денис должен был обратиться с этим предложением, хотя мог бы и сам сходить. Но раз его инициатива, выходит, он вроде бы свою часть общего дела выполнил. И, конечно, он обратился к Силину, с которым чаще всего и общался в дороге. Это вполне естественно. Миша взял фляжку и пошел за кипятком в столовую.
-Спроси там, собираются они нас когда-нибудь покормить? – донеслось вслед.
Ну и что решает на всех эта фляжка кипятку? По глотку – и то не достанется. Но возвращаться уже поздно, подумают, что струсил, да и самому любопытно, что это за армейская столовая. Кипяток ему отпустили и хлеба дали.
-Когда призывников будут кормить, не знаете? – спросил он в окно хлеборезки.
-Ишь, салага! “Кормить!” Обойдешься! – и окошко захлопнулось.
Удивило ожесточение, с которым были сказаны слова.
Миша пошел обратно в клуб. Парни уже составили вместе две скамейки, образовали подобие стола, открыли консервы и прочую оставшуюся снедь. Заморили червячка. При этом кипятка, конечно, не хватило – бегали по очереди Ермилов и Кривцов.
После столовой многие солдаты заваливались в клуб, не шмон наводить, как те, по утрянке, а земляков искать.
Отыскался их земляк – Саша Грибанов.
-Обшмонали уже? – спросил Саша, глядя на одеяние Силина.
-Да ходили тут. Пришел бы пораньше, тебе отдал бы.
-А я давно запасся, – успокоил его Грибанов. – Как-никак уже год прослужил.
-Да если бы и не год, у тебя еще время есть, – заметил Силин.
Грибанов поглядел на него непонимающе.
-Вы ведь собираете одежду на дембель, – стал пояснять Мишка. – А тебе еще год служить, так что время, выходит, есть.
Ах, какую ошибку и бестактность допустил Силин! Обидел он Грибанова, обидел! И себя профаном выставил! Грибанов отношение изменил, как хамелеон окраску. Если до этого он разговаривал с Мишкой как с равным, как с земляком, одним словом, по-человечески, то теперь он для этого без году дембеля превратился в обыкновенного салагу, зеленку, с которым не больно-то стоит чикаться. В глазах Грибанова вдруг увидел оттенок превосходства, и понял Мишка: при других обстоятельствх, солдат не стал бы считаться с чувством землячества, он для Грибанова в эту минуту – как все молодые, которыми можно помыкать как угодно. Но пока они в разных ипостасях: Мишка по существу не расстался с гражданской жизнью, так что не вступили в силу взаимоотношения по негласным солдатским законам. Вот когда оба будут в армейской форме, то тогда!..
-Запомни, одежда нужна солдату для самоволки, – сказал Грибанов с расстановкой, прежде чем уйти.
Жаль, что так получилось. А ведь Мишка хотел расспросить его про армейские порядки и в какое подразделение лучше проситься служить да и про многое другое. Но разговора не получилось. Сам виноват, – посчитал солдат, собирающих одежду у призывников, крохоборами. Вот Грибанов и обиделся... Лучше больше запоминать, мотать на ус, а меньше говорить...
Вот и обеденное время подоспело, а призывники все еще слоняются из угла в угол. Они смотрели в окна: то один солдатский строй, то другой с песнями топает в столовую и обратно.
После обеда стали выкликать и выводить группами, но ни Силин, ни его земляки в этих списках не значились.
Уже стемнело, когда Силина, Кривцова, Ермилова и Сидорова дислоцировали на другую станцию... Привезли в часть, завели снова в клуб. Вооруженные Силы здесь представляли старшина Ревко и прапорщик Зубко.
Прапорщик выстроил прибывших и объявил, что они могут сдать вещи в каптерку и получить после бани, а потом отправить домой. Желающих сдавать было что-то немного.
С амбарной книгой перед ними предстал старшина Ревко.
-Внимание! – сказал он. Сейчас каждый пофамильно называет размер своей одежды, обуви и головного убора! Обувь берет на размер больше.
-Заостряю ваше внимание, – перебил его прапорщик. – Именно обувь и именно на размер больше! Понятно! А то есть некоторые пижоны, думают, они на смотрины наряжаются – берут сапоги впритык!
-Товарищ прапорщик, когда нас покормят? С утра морят, – раздался голос.
-Разговоры в строю!
-Вот разговорами и кормят, – поддакнул Мишка.
-Разве вас еще не кормили? – смилостивился Зубко.
-Целый день голодные!
-Теперь уж до бани все равно не покормят. Столовая закрыта. А теперь – баня!
Баня, сон Миши и подъем с раздеванием
До бани шагали километра два. Темь. Холод. Пронизывающий ветер. Снег. Замерзли, как цуцики... Наконец достигли цели. Из ледяных окошек одноэтажного здания тускло пробивался свет. Над окнами свисали здоровенные сосульки. Эх, скорее бы внутрь – не помыться, так согреться! Вошли – обычная гражданская баня, только разов в десять хуже, чем у Мишки в райцентре. В бане чуть только теплее, чем в предбаннике. Вместо горячей воды – теплая. В парной, конечно, пара нет. Веников тоже. И мыться в этой обстановке расхотелось. Не успели как следует согреться, как уже приказание освободить баню. Выскочили в предбанник – что такое! И предбанник совсем другой , и одежды нет вовсе, а из окошек выдают всё армейское: в одном – кальсоны и рубашку, в другом – сапоги, брюки, гимнастерку, в третьем – шинели и шапки.
Раздались возмущенные голоса.
-Что за шум? – грозно спросил сопровождающий.
-Да кальсоны напялить не могу! – раздался голос от окошка.
-Это неважно. В казарме разберетесь.
-Но ведь я размеры называл, когда записывали! Где я в казарме-то другие возьму?
Силин тоже получил исподнее и примеривал на себя. Рубаха почти впору, а вот кальсоны – до подмышек.
-Возьми мои! – не растерялся Мишка, крикнул тому, у окошка. – В самый раз тебе! Гулливеровские!
Кто-то засмеялся. Поменялись. Теперь эти кальсоны и Мишке оказались чуть коротковатыми, но дальше выбирать не стал – все равно по размеру здесь тебе никто ничего не приготовил, не дома. А другие новобранцы упрямо подходят заменить, но неизменно из окошка доносится:
-Отойди, салага!
Пока навели порядок, наиболее рьяные успели схлопотать по уху.
Кто оделся, тех, чтобы освободить предбанник, тотчас повыгоняли на улицу. Стояли на морозе и ждали, пока остальные вымоются и оденутся... От нечего делать Мишка расхаживался, разыскивая в толпе своих знакомых. Где же они? Ермилов и Сидоров, вроде бы, одевались при нем. А где они теперь? Все в сером. Все в этих сумерках вроде на одно лицо. Наконец узнали друг друга. Оказывается, уже проходил мимо них пару раз да не признал. Они дурашливо, с прибауточками оглядывали друг друга – все лучше, чем стоят и киснуть.
Из бани – прямым ходом до столовой, когда уже время перевалило за восемь вечера. Меню – кастрюля каши со свиным салом на десятерых. Каша оказалась перловой. Хотя Миша ее на гражданке не очень уважал, но после такого дня зауважаешь! Проголодавшимся призывникам дали еще и добавки...
Привели в казарму. Здесь ранее прибывшие призывники уже начали проходить курс молодого бойца, в обиходе называемый карантином. Помещение огромное, заполненное двухъярусными кроватями. Силину досталось место наверху, внизу лежали те, кто приехал днями раньше. Ну и ладно. Спокойнее. В этот призыв сюда большой группой попали азербайджанцы. Мишиным соседом оказался Мамедов Курбан.
-Мне бы только в отпуск попасть домой, – сказал мечтательно Мамедов перед отбоем, потирая облупленный нос. Когда уж он успел обморозиться, еще ведь и морозов-то настоящих не было? – Я бы хрен сюда вернулся!
-Как это! – удивился Миша.
-Помер бы кто-нибудь, отец, мать там, сестра...
-Типун тебе на язык! Разве так можно про родственников?
-Так они бы для начальства померли, – меланхолично протянул Мамедов. Потом из-под сталинских усов обозначилась улыбка. – Дать кому надо в военкомате или еще где – будет шито-крыто.
Силин подивился строю мыслей Мамедова. И этот туда же! Еще пороху не нюхал, а уже лыжи навострил! Мишка бы никогда до такого не додумался. Что ты! Не дай Бог – на родню беду еще накличешь! И будешь потом всю жизнь себя корить. Да и друзья его сосновские – Серега Согрин, Федька Комаров – разве могли такое подумать! Язык бы не повернулся такое сказать!
-Зачем пугаться? – спокойно продолжал Мамедов, уловив Мишкино настроение. – У вас свои законы, у нас свои законы. Вы же наших законов не слушаетесь, а почему я должен ваших слушаться?
-Так ведь законы – для всей страны, – сказал Силин. – Ты, может, хотел сказать про обычаи?
-Ну да, обычай. У нас обычай совсем не такой. Ты женат, нет?
-Нет.
-И я нет. А будешь жениться – жена тебе бесплатно будет. У нас калым надо платить.
-И много калыма?
-У кого как, когда три, четыре, а то и шесть тысяч. Когда и больше платят.
-Ничего себе!
-Мне после службы надо еще зарабатывать калым.
-А родня не может помочь?
-Вы вот думаете, что все мы богатые. У нас тоже разные есть. Был бы богатый, сюда бы не попал. Тут наших богатых нету.
-А как же ты от службы хотел откупиться, раз такой бедный?
-Мало-мало е-есть!..
Да-а! Дела! Что имеем – не ценим. А ведь на Маше Параваевой он может запросто жениться, и никакого калыма не надо... Нет, лучше про нее не думать... Как ни умотал сегодняшний день, но вспомнив Машу, Миша растревожился, постепенно охватывающая дремота куда-то исчезла. И он стал про себя считать, чтобы отвлечься. И уже совсем было заснул, когда зашумели в том крыле, где койки еще оставшихся дембелей. Силин прислушался, – наверное, напились и будет драка. Но что-то непохоже.
-Дневальный! Свет!
Во всей казарме зажглись лампочки. Силин зажмурился. Уж не могли только в своем крыле зажечь.
-Е-е-есть, падла!
В том конце началась суматошная возня. Кто из призывников, умаявшись, спал, а кто, вроде Силина, лежал прислушивался и ждал дальнейших событий.
-Э, а чего это салаги лежат? Дневальный, подыми!
-Рота, подъем! – заорал дневальный. – Карантин, подъем!
Пока еще никто особо не шевелился, – ребята только что с гражданки, присягу не принимали, дембеля им особо не указ.
-Че лежите, вшей кормите!
Откуда в наше время в армии вши? Это в первую мировую, в гражданскую да еще в период разрухи – были вши, вспомнил историю Силин. Хотя!.. Ведь только что в подмышках пару раз чесанулся, но мало ли что – может, новое исподнее притирает или просто нерв какой разгулялся. Глянул вокруг – парни некоторые уже разделись и в белье рассматривают.
-Есть!
-Бляха-муха, о, какой БТР!
Неужели вши! Ведь только что из бани и чистое все надели – невероятно! Силин торопливо скинул рубашку и кальсоны, вывернул наизнанку и начал осматривать... Ничего, вроде, нет...
И в это время раздался смачный хруст снизу, от Мамедова.
-Убил, – сказал он спокойно.
-У меня, кажется, нет, – сказал Силин, продолжая осматривать белье.
Что это! В рубахе за швом затаилась здоровенная вошь! Теперь понятно, почему бельевых вшей прозвали БТРами, – они в несколько раз больше обычной этой твари. И еще! Силин скорее достал спички, чиркнул и прямо на коробке сжег эти чудовища. Потом торопливо скинул кальсоны и тоже стал осматривать. Ничего больше не нашел. Уже все успокоились, дневальный потушил свет, но Миша лежал с открытыми глазами и прислушивался к телу – не зазудится ли где. Понял, что подобное состояние и у других ребят. Несколько раз помстилось ему, что серые гадины принялись сосать кровь. Он, как и некоторые другие, вскакивал, осматривался при зажженной спичке, пока дембеля их не обматерили и с их стороны не прилетел сапог, который шмякнулся о перегородку. Силин затих. И вскоре провалился в сон.
...Вернулся Мишка в свою Сосновку. За околицей на горе встречают солдата друзья и родственники – мать, отец, бывшие однокашники Федя Комаров, Серега Согрин, дядя Фрол Кузьмич, двоюродный брат Вася Елизаров с Нового Света с матерью, тетей Прасковьей, председатель колхоза Клим Иванович... – много народу. Тетя Дуся, секретарша правления колхоза, низко кланяется, подносит хлеб-соль.
-Добро пожаловать Михаил-свет-Иванович! – говорит председатель. – С благополучным прибытием, защитник ты наш. Заждались мы тебя!
Хорошо и легко Мишке! Он снова в родном краю благословенном. И ждет его здесь долгая и счастливая жизнь... Уважаемый он человек, вот и собрались все его привечать. Оттого и радость внутри. Ценят его и любят. А Маша любит? Где она? Миша оглядывает население Сосновки и нигде ее не видит. Грустно, тревожно и обидно. Как она не почувствовала сердцем его возвращения и не догадалась встретить? Где она? “А ты какое такое богатство нажил, чтоб тебя встречать?” – слышится Машин голос... Действительно, какое? Мамедов придет к невесте с калымом. А он? Мишка оглядывается и видит, что тащит за собой армейскую вошь! Вот почему ему было так тяжело шагать! А ведь это она, вошь, тащит его назад! “Пойдем!” – упирается вошь, не пуская его к своим деревенским. Мишка упрямится, не хочет идти. Он же в деревню уже прибыл. Вот и председатель сказал: “С прибытием!..” Так он же, вроде, в армию прибыл!.. “Пойдем!..” Чего так разоралась вошь проклятая!.. Да он же сейчас не дома, а в армии! Сон вмиг слетел!
-Подъем! – орет дневальный. – Рота, подъем!
Мишка быстро соскочил и начал торопливо одеваться, как и все кругом.
-Рота, строиться!
На ходу застегивая гимнастерку, стал в строй.
-Отставить! – сказал старшина Ревко. – Отбой!
Мамедов кинулся к кровати, Мишка за ним. Разделись, легли. Снова команда:
-Подъем!
И всё сначала. Как ни старался Мишка, но не поспевал за проворным Мамедовым.
-Ну и шустрый же ты! – похвалил его.
-Зачем штаны – на пуговицы? Зачем портянки мотаешь? Старшина тебе в ширинку или в сапог полезет? – подсказал Курбан.
При очередной команде старшины Мишка тоже создал показуху и стал в строй одним из первых.
Оказалось, за ними уже наблюдает заступивший на службу прапорщик Зубко. Он вышел вперед, вытащил из кармана спички, зажег одну и поднял ее:
-Всё внимание сюда!
Но ребята и так уже уставились на спичку.
-При подъеме вы должны стать в строй до того, как погаснет спичка. Поняли? До того! А теперь всем надеть шинели и снова в строй!
Шинель, или Прочие телодвижения
Оделись, выстроились.
– ...твою мать! – восхитился Зубко и ещё раз пробежал глазами вдоль строя. При этом взгляд его шнырял по ногам, будто перед ним красавицы на конкурсе красоты.
Зубко ещё раз подкрепил восхищение трехэтажным матом. Кто-то хохотнул. Миша не утерпел, высунулся и поглядел на строй. Действительно, было на что поглядеть: на многих шинели свисали почти до пола. Да и на нем – до пяток.
-Выйти из строя! – приказал прапорщик и указал пальцем, кто это должен сделать.
-Как фамилия?
-Ермилов.
На Ермилове шинель сидела ладно, была укорочена до колена, да и форма военная ему шла. Молодец Ермилов – уже и шинель успел подогнать и смотрится браво! Сейчас его прапор в пример всем поставит.
– ...твою мать! Чурка с глазами! – заорал прапорщик. – Это кто ж тебя надоумил шинель обкорнать?
И тут Силин понял, что Ермилов сегодня вовсе не герой дня, а совсем даже наоборот. Ермилов, естественно, не выдал, – кто его надоумил шинель обкорнать. Что он – дурак, самого себя выдавать! Он молча потупился.
-Что такое шинель для солдата? – вперился в Ермилова Зубко, а затем прострочил строй вопрошающим взглядом.
Всем известно, что такое шинель, именно потому тут кроется, может, подвох, и никто не спешит прапорщику отвечать. Зубко выдержал паузу, чтобы все осознали, что он сейчас изречет нечто особо важное:
-Шинель для солдата – верная подруга. Мать умрет, жена изменит, а винтовка никогда! Вот так и шинель. Когда солдат ночует в поле, чем он кроется?
-Матом, – тихо ответил Кривцов.
-Разговоры в строю! Шинелью кроется!
-После марш-броска на привале куда он ляжет?
-К бабе под бочок, – сказал кто-то слева. Видимо, ребятам становилось интересно отвечать на вопросы прапорщика. Но, к счастью, тот не услышал.
-Когда хлещет дождь, град, опять же – чем он кроется?
-Опять тем же, – заметил и Силин.. Его тоже захватила эта игра в вопросы-ответы.
-Так что же ты издеваешься над своей шинелью? – обратился Зубко к Ермилову. – Запомните все! Больше повторять не буду! Шинель должна быть 28 сантиметров от пола – достаточно длинной, но и удобной при ходьбе, беге и прочих телодвижениях.
-Товарищ прапорщик, вопрос можно? – понесло Мишку.
-Можно. Только в следующий будешь обращаться по всей форме: “Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!” Говори!
– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!
-Разрешаю. Говори.
-А что это за “прочие телодвижения”?
-Фамилия?
– Силин.
-Рядовой Силин, выйти из строя!
Мишка этого не ожидал. Он думал, прапорщик будет терпеливо объяснять, а тем временем ребята от души повеселятся. А теперь в центре внимания он оказывается. Пришлось выйти из строя.
-Так вот! – сказал прапорщик. – Сейчас рядовой Силин служит нам наглядным пособием и изобразит прочие телодвижения. Рядовой Силин, ложись!
Мишка опешил. Он ожидал всего, но только не этого. После сальных реплик на вопросы прапорщика уже само слово “ложись” звучит более чем двусмысленно. Не уподобляется ли Мишка тому, с кем можно ложиться солдату на шинель? Ведь тогда на смех поднимут! Прилепят какую кликуху – век не отмоешься. Иди потом доказывай, что ты не верблюд. Нет, лучше не выполнять команду. Силин продолжал стоять.
-Рядовой Силин, почему не выполняете команду? – наступал на него прапорщик.
Силин молчал. Прапорщик хотел было влепить ему пару нарядов вне очереди, но вспомнил, что это еще только курсы молодого бойца, парни ещё не принимали присягу, поэтому за невыполнение приказа нельзя спросить по всей строгости воинской присяги, да и наказать нельзя, и если сейчас он будет настаивать, а новобранец заупрямится, тут ничего не поделаешь, и его авторитет очень даже может пострадать. Он отступил, приказал Силину снова стать в строй. Но в такой ситуации дело все-таки надо было довести до конца. Прапорщик прошелся вдоль строя и указал пальцем, кому выйти из строя. Вышел Вася Сидоров.
-Рядовой Сидоров, ложись!
Сидоров лег плашмя лицом вниз на казарменный пол.
-Рядовой Сидоров, перед вами стоит задача – достичь по-пластунски и закидать гранатами огневую точку противника.
Лежащий смотрел на прапорщика, но ползти и не думал.
-Рядовой Сидоров, приказ слышали? – подал голос старшина Ревко. – Исполнять!
Сидоров, видно, нутром понял, что первейший отец для солдата – это непосредственный командир, т.е. старшина Ревко. Лучше отца родного ослушаться, чем его. И пополз. Но через пару метров его ноги запутались в полах шинели и дальше он забуксовал. Сколько ни перебирал ногами, носки его сапог цеплялись не за пол, а елозили по шинели.
-Вот вам в натуральном виде и прочие телодвижения! – сказал довольный результатом прапорщик. – Что и требовалось доказать! А все почему? Потому что шинель у Сидорова длиннее положенного. Ермилов – тот наоборот, в чистом поле замерз бы в коротышке-шинели. Сидоров и Ермилов, поменяться шинелями!
Низкорослый Сидоров и Ермилов поменялись шинелями, после чего Зубко снова обрел довольное выражение лица:
-А теперь всем заняться подгонкой шинели! Разойдись!..
Подошло время обеда. Строем дошли до столовой. Первая смена еще не отобедала, поэтому дали пару кругов с песнями вокруг столовой. В одних гимнастерках потом еще стояли у входа и мерзли... Пока пообедали да пришли в казарму, прошло прилично времени. В казарме выяснилось, что пропали три шинели, – их подменили затасканными старыми. Пропала и Мишина шинель. Взамен оставили какую-то помятую, в рыжих масляных разводах.
-В этой дерюге мне теперь всю службу и ходить? – завозмущался Силин.
-А у меня какая, видел? – подал голос Мамедов и развернул перед Мишей свою – тоже видавшую виды.
-Как же в них мы теперь домой поедем? – всё ещё сокрушался Силин.
-Я тоже так думал, – подал голос Мамедов.
-А сейчас по-другому думаешь?
-Ага. Домой поедем, – у салаг шинели новые возьмем. Тут все, говорят, так делают. Мы же дембеля будем!
-Так ты же поедешь домой еще до срока, там и останешься. Сам же говорил!
-Говорил, но может и не выйти. Кушать хочешь, нет?
-Еще спрашиваешь! У тебя запас, что ли?
Если по приезду после бани натрескались с добавкой от души, то больше такого обилия уже не перепадало. Теперь миски на десятерых за одним столом явно не хватало.
-В армейском магазине конскую тушенку продают. Мы неделю уже берем.
Ребята надели шинели и кинулись в магазин, пока он не закрылся на обед.
Конина в металлических банках была мерзлой. Развели за казармой костер и покидали банки в пламя. Потом, обжигая пальцы, открыли горячую тушенку.
-И чем только в столовой кормят! – возмущался Ермилов, наворачивая конину. – Я не смог в столовой разжевать даже, прямо так проглотил. Верблюжатина, что ли?
Поговаривали, что да, – верблюжатина. Может, и так. Потому что эта жилистая масса все равно как следует не разжевывалась, а потом желудок выталкивал его наружу... Миша вспомнил недавно услышанный и всем понравившийся анекдот.
-Как вас кормят, товарищи гвардейцы,? – спросил командирским тоном Силин.
-Командир сказал, что хорошо! – гаркнули все разом...
Поэма прапорщика Зубко о пехоте
Силин не очень-то обрадовался, когда узнал, что будет служить в пехоте. Вспомнил, как в деревне парни, служившие в других родах войск, похлопывали по плечу какого-нибудь неудачника и при этом приговаривали снисходительно: “Эх ты, пехота!” И это звучало почти что как: “Эх, шляпа!” К тому же пришивать надо красные погоны, какие носят внутренние войска, охраняющие зеков. Пехота она и есть пехота...
Но совершенно другого мнения был прапорщик Зубко. Он прямо-таки влюблен в пехоту. Он прочитал новобранцам длинную поэму о пехоте. При этом прохаживался взад-вперед перед строем и как бы рассуждал с собой, не обращая внимания на окружающих.
По словам прапорщика выходило, что кое у кого сложилось нехорошее и глубоко ошибочное мнение, что пехота – бросовая часть армии. “Мысли, что ли, он читает?” – подумал Мишка. Конечно, пехота будет бросовой частью армии, продолжал Зубко, если сюда будут присылать пижонов вроде Ермилова, не исполняющих приказы вроде Силина, недоучившихся вроде Кривцова. Если будут присылать всяких недоумков, дегенератов, откуда же тогда взяться из таких солдат Кутузовым, Суворовым и прочим другим видным военачальникам? Тогда, конечно, пехота станет отхожим местом Вооруженных Сил, бросовой частью армии. Но глубоко, очень глубоко ошибается тот, кто так думает. Я не буду говорить о том, что пехота – самая древняя армия у всех народов. И только по одному этому уже служить в пехоте – великая честь.
Но возьмем другую сторону вопроса, продолжал Зубко. Можно разгромить всю технику, всю боевую мощь врага, но если будет сохранена боеспособная пехота – поражения нет. Вот почему противник стремится в первую очередь поразить живую силу – пехоту, вот почему командующий стремится избежать потерь в живой силе.
Что бы там ни ждало впереди, ясно одно: прежней жизни уже не будет! Это – как оторвали пуповину, как отлучили от мамкиной груди. Нет, обидно все-таки, что сейчас никого из близких рядом. Ни в вагоне, ни там – на удаляющемся вокзале.
Покурив, пошел из тамбура на свое место, чтобы больше не поддаваться черным мыслям и унылому настроению.
И снова – гомон, смех под звон стаканов и кружек. Деланное веселье. Разве можно радоваться отъезду в неизвестность?
Без охоты поддержал компанию, чтоб не косились, что, мол, за бука –такой нелюдимый? Потом забрался на верхнюю полку и не заметил, как заснул...
Утром как заново народился! И чтоб в голову не лезло что ни попадя, под перестук колес смотрел и смотрел в окно...
Поезд катил четвертые сутки. Уже и виды за окном приелись: не на Юг ехали – к теплу, а на Восток – под зиму...
Поначалу Миша не отрывался от окна. День смотрел, другой смотрел – глядеть надоело: все те же поля вперемежку с березняками. Но чем дальше ехали, тем больше редела тайга, на горных кряжах она проглядывалась насквозь. Изредка попадались мосты и тоннели.
На станциях выскакивали поразмяться, купить курево, сбросить письмецо.
Перезнакомились, натравились анекдотов, нарезались в карты, надремались – голова стала ватной.
В одном вагоне вместе с Мишей ехали в основном те, кому была отсрочка до окончания института. Им служить год. С ним едет Денис Кривцов, отчисленный из вуза. Ему тоже служить два года, как и Михаилу Силину. Почему он отчислен – молчит. Ну да Бог с ним! Мишка такой: – раз человек не хочет сам говорить, пытать разговором не станет. И пусть Кривцов не думает, что Силин мылится к нему. Он просто так задал вопрос. Не хочешь говорить – не надо, своих забот полон рот. Он часто обращается к Денису, потому что земляки все-таки и срок службы у них одинаков. Авось, вместе будут!.. После того, как пробежала тень между ними, Мишка обращаться к Кривцову стал редко. Ну и у Дениса, видать, к нему интерес – стал сам первый заговаривать. Только Мишка никак не поймет его, – говорит иронично, как бы свысока. И все-то для него не так. Заговорили про армию – и ее обложил. Еще пороху не нюхал, а уже обложил! А что до Мишки – он воспринимает армию как школу мужества, которую должен пройти каждый мужчина. Но особо возражать Кривцову, говорить вслух этого не стал, слишком бы это прозвучало по-мальчишески запальчиво. Приедем – увидим. Денис с этим тоже согласился – и вообще теперь у них общий язык. С остальными ребятами тоже сдружился, с ним в одном купе Коля Ермилов и Вася Сидоров.
Вчера объявили: утром прибудем. Выспаться бы как следует, но как ни рано лег Михаил Силин, а не мог заснуть.
Казалось, вот-вот сомкнул глаза, как раздалась команда “Подъем!” Мишка по-быстрому собрался, схватил рюкзачишко и ступил на незнакомую землю.
Приехали
Шел снег. Но не такой, как на родине, в Кузбассе. Мишка всегда радовался первому свежевыпавшему снегу под ноябрьские праздники – легкому, пушистому, с ядреным холодком зимы. Выехали из дому, было еще тепло, а тут настоящая зима, ветерок зло продувает. Идет снег, похожий скорее на крупчатку.
-В две шеренги становись! – раздалась команда. – Равняйсь! Смирно!
Призывники не спеша, нехотя образовали подобие строя. Конец его терялся где-то в утренних сумерках. Много, значит, понацепляли вагонов к их эшелону, пока сюда добирались.
-Напра-во! Шагом марш!
Ребята потопали в сторону военного городка. Земляки шагают рядом, от этого не так уныло на душе. Но доведется ли вместе служить или разбросают по разным подразделениям?
Остались позади сооружения станции. Посветлело. И тут увидел Силин, что нет здесь даже прежнего редколесья, видного из окна вагона, а – безжизненное пространство и кругом – сопки, сопки, сопки...
Строй призывников шагал вдоль нескончаемого забора. Вот прошли мимо одних ворот, мимо вторых, третьих...
-Стой!
Отъехали в сторону ворота, строй вошел на территорию. За контрольно-пропускным пунктом – четырехэтажные здания вроде общежитий, но ребят провели мимо них в овальному зданию из серебристого рифленого металла, похожего на ангар для самолета. Это оказался клуб. Внутри вдоль стен скамьи. Но прибывшие ранее ребята, видать, насиделись и теперь слонялись из угла в угол. От беспрестанного ли открывания дверей, или топили плохо, но в помещении зябко, как на улице.
Силина позабавило одеяние раньше них прибывших призывников, они были больше похожи на беспризорников: кто-то в армейской шапке, словно подобранной на помойке, кто в драном ватнике и штанах замусоленных. А другие вызывающе разрезали полосками свои куртки, и ленточки эти свисали чуть не до пола. От этих полос одежда смахивала на арестантскую форму.
Надо бы разведать обстановку. Мишка выцелил среди бесцельно бродящих одного, на ком полная затасканная солдатская экипировка, – видать, солдат бывалый.
-Давно служишь? – спросил для начала.
-Да я сам вчера только что приехал, – был ответ.
-В армейской одежде?– усмехнулся Миша.
-Нет конечно.
-А где тогда достал? – поддел Силин.
-Погоди! И тебе достанут! – ухмыльнулся тот, отходя в сторону.
Мишка пошел к своим. Везде беспрестанно курили. Пол весь заплеван и забросан окурками. “Купцы”, те, кто разбирают новобранцев по воинским частям, всё не шли. Призывники предоставлены самим себе.
Но вот в дверях стали появляться военные. Значит, неопределенность кончилась. Но эти пришли совсем с другой целью. Они шныряли между призывниками. Миша стоял у окна напротив входной двери и наблюдал., как они подходили то к одному, то к другому новобранцу, о чем-то просили. Стало понятно, о чем, когда некоторые стали обмениваться одеждой. Подошел один и к Мишке?
-Обменяемся?
-А зачем?
-Тебе все равно сегодня все солдатское выдадут, новенькое.
Силин поменялся с ним одеждой.
Одиноко Мишке в этой толпе. Земляков хоть и прибыло полный вагон, но это совсем не то. Вот если бы попал служить со своими одноклассниками или с кем-то из своей Сосновки – совсем другое дело.
-Молодец, Миш, не скучаешь! – неожиданно объявился Кривцов.
-Сколько, интересно, нас тут будут мытарить? – обратился к нему Мишка.
-Какая разница! – махнул рукой Денис. – Время идет и ладно. Ну и как тебе врата в нашу доблестную армию, эту школу доблести и мужества, как ты тогда выразился?
Крицов как бы продолжал начатый в поезде разговор. Но Мишке чем парировать? Он только молча улыбнулся... Вот открылась дверь, и парень пронес мимо них к азербайджанцам замысловатой формы кувшин.
-Молодцы! Не теряются! – заметил Кривцов. – Вот у кого надо учиться. За кипятком бегал, сейчас начнут чаи гонять.
-Они что – эту штуку с собой привезли?
-Ну да. Я ходил к их “годичнику”. Какой-то чистюля с собой кумган прихватил для омовений, а его, видишь, приспособили для более насущных потребностей. Ну ничего, мы тоже что-нибудь придумаем. Емкость есть какая?
-Да нет.
-Жаль, что бутылки повыбрасывали.
По дороге на станциях прихватывали вино, и сейчас бы действительно порожние бутылки пригодились, но кто же потащит в воинскую часть пустую посуду?
-Ребята, у кого есть емкость под кипяток? – крикнул Денис.
Вася Сидоров извлек из рюкзака побитую шахтерскую фляжку.
-Миш, будь другом, сбегай за кипятком, – предложил Денис.
А почему я, подумал Силин, почему не он сам и никто другой? Что выражает его обращение? Мнение ли Кривцова, что он, Силин, ниже его по социальному статусу и должен подчиниться ему, и подтверждение своего мнения Денис демонстрирует сейчас публично? Может, ему да и всем годичникам кажется, раз они учились в вузе, то он и должен пойти за кипятком? А если это просто Мишкина мнительность? Ведь к кому-то Денис должен был обратиться с этим предложением, хотя мог бы и сам сходить. Но раз его инициатива, выходит, он вроде бы свою часть общего дела выполнил. И, конечно, он обратился к Силину, с которым чаще всего и общался в дороге. Это вполне естественно. Миша взял фляжку и пошел за кипятком в столовую.
-Спроси там, собираются они нас когда-нибудь покормить? – донеслось вслед.
Ну и что решает на всех эта фляжка кипятку? По глотку – и то не достанется. Но возвращаться уже поздно, подумают, что струсил, да и самому любопытно, что это за армейская столовая. Кипяток ему отпустили и хлеба дали.
-Когда призывников будут кормить, не знаете? – спросил он в окно хлеборезки.
-Ишь, салага! “Кормить!” Обойдешься! – и окошко захлопнулось.
Удивило ожесточение, с которым были сказаны слова.
Миша пошел обратно в клуб. Парни уже составили вместе две скамейки, образовали подобие стола, открыли консервы и прочую оставшуюся снедь. Заморили червячка. При этом кипятка, конечно, не хватило – бегали по очереди Ермилов и Кривцов.
После столовой многие солдаты заваливались в клуб, не шмон наводить, как те, по утрянке, а земляков искать.
Отыскался их земляк – Саша Грибанов.
-Обшмонали уже? – спросил Саша, глядя на одеяние Силина.
-Да ходили тут. Пришел бы пораньше, тебе отдал бы.
-А я давно запасся, – успокоил его Грибанов. – Как-никак уже год прослужил.
-Да если бы и не год, у тебя еще время есть, – заметил Силин.
Грибанов поглядел на него непонимающе.
-Вы ведь собираете одежду на дембель, – стал пояснять Мишка. – А тебе еще год служить, так что время, выходит, есть.
Ах, какую ошибку и бестактность допустил Силин! Обидел он Грибанова, обидел! И себя профаном выставил! Грибанов отношение изменил, как хамелеон окраску. Если до этого он разговаривал с Мишкой как с равным, как с земляком, одним словом, по-человечески, то теперь он для этого без году дембеля превратился в обыкновенного салагу, зеленку, с которым не больно-то стоит чикаться. В глазах Грибанова вдруг увидел оттенок превосходства, и понял Мишка: при других обстоятельствх, солдат не стал бы считаться с чувством землячества, он для Грибанова в эту минуту – как все молодые, которыми можно помыкать как угодно. Но пока они в разных ипостасях: Мишка по существу не расстался с гражданской жизнью, так что не вступили в силу взаимоотношения по негласным солдатским законам. Вот когда оба будут в армейской форме, то тогда!..
-Запомни, одежда нужна солдату для самоволки, – сказал Грибанов с расстановкой, прежде чем уйти.
Жаль, что так получилось. А ведь Мишка хотел расспросить его про армейские порядки и в какое подразделение лучше проситься служить да и про многое другое. Но разговора не получилось. Сам виноват, – посчитал солдат, собирающих одежду у призывников, крохоборами. Вот Грибанов и обиделся... Лучше больше запоминать, мотать на ус, а меньше говорить...
Вот и обеденное время подоспело, а призывники все еще слоняются из угла в угол. Они смотрели в окна: то один солдатский строй, то другой с песнями топает в столовую и обратно.
После обеда стали выкликать и выводить группами, но ни Силин, ни его земляки в этих списках не значились.
Уже стемнело, когда Силина, Кривцова, Ермилова и Сидорова дислоцировали на другую станцию... Привезли в часть, завели снова в клуб. Вооруженные Силы здесь представляли старшина Ревко и прапорщик Зубко.
Прапорщик выстроил прибывших и объявил, что они могут сдать вещи в каптерку и получить после бани, а потом отправить домой. Желающих сдавать было что-то немного.
С амбарной книгой перед ними предстал старшина Ревко.
-Внимание! – сказал он. Сейчас каждый пофамильно называет размер своей одежды, обуви и головного убора! Обувь берет на размер больше.
-Заостряю ваше внимание, – перебил его прапорщик. – Именно обувь и именно на размер больше! Понятно! А то есть некоторые пижоны, думают, они на смотрины наряжаются – берут сапоги впритык!
-Товарищ прапорщик, когда нас покормят? С утра морят, – раздался голос.
-Разговоры в строю!
-Вот разговорами и кормят, – поддакнул Мишка.
-Разве вас еще не кормили? – смилостивился Зубко.
-Целый день голодные!
-Теперь уж до бани все равно не покормят. Столовая закрыта. А теперь – баня!
Баня, сон Миши и подъем с раздеванием
До бани шагали километра два. Темь. Холод. Пронизывающий ветер. Снег. Замерзли, как цуцики... Наконец достигли цели. Из ледяных окошек одноэтажного здания тускло пробивался свет. Над окнами свисали здоровенные сосульки. Эх, скорее бы внутрь – не помыться, так согреться! Вошли – обычная гражданская баня, только разов в десять хуже, чем у Мишки в райцентре. В бане чуть только теплее, чем в предбаннике. Вместо горячей воды – теплая. В парной, конечно, пара нет. Веников тоже. И мыться в этой обстановке расхотелось. Не успели как следует согреться, как уже приказание освободить баню. Выскочили в предбанник – что такое! И предбанник совсем другой , и одежды нет вовсе, а из окошек выдают всё армейское: в одном – кальсоны и рубашку, в другом – сапоги, брюки, гимнастерку, в третьем – шинели и шапки.
Раздались возмущенные голоса.
-Что за шум? – грозно спросил сопровождающий.
-Да кальсоны напялить не могу! – раздался голос от окошка.
-Это неважно. В казарме разберетесь.
-Но ведь я размеры называл, когда записывали! Где я в казарме-то другие возьму?
Силин тоже получил исподнее и примеривал на себя. Рубаха почти впору, а вот кальсоны – до подмышек.
-Возьми мои! – не растерялся Мишка, крикнул тому, у окошка. – В самый раз тебе! Гулливеровские!
Кто-то засмеялся. Поменялись. Теперь эти кальсоны и Мишке оказались чуть коротковатыми, но дальше выбирать не стал – все равно по размеру здесь тебе никто ничего не приготовил, не дома. А другие новобранцы упрямо подходят заменить, но неизменно из окошка доносится:
-Отойди, салага!
Пока навели порядок, наиболее рьяные успели схлопотать по уху.
Кто оделся, тех, чтобы освободить предбанник, тотчас повыгоняли на улицу. Стояли на морозе и ждали, пока остальные вымоются и оденутся... От нечего делать Мишка расхаживался, разыскивая в толпе своих знакомых. Где же они? Ермилов и Сидоров, вроде бы, одевались при нем. А где они теперь? Все в сером. Все в этих сумерках вроде на одно лицо. Наконец узнали друг друга. Оказывается, уже проходил мимо них пару раз да не признал. Они дурашливо, с прибауточками оглядывали друг друга – все лучше, чем стоят и киснуть.
Из бани – прямым ходом до столовой, когда уже время перевалило за восемь вечера. Меню – кастрюля каши со свиным салом на десятерых. Каша оказалась перловой. Хотя Миша ее на гражданке не очень уважал, но после такого дня зауважаешь! Проголодавшимся призывникам дали еще и добавки...
Привели в казарму. Здесь ранее прибывшие призывники уже начали проходить курс молодого бойца, в обиходе называемый карантином. Помещение огромное, заполненное двухъярусными кроватями. Силину досталось место наверху, внизу лежали те, кто приехал днями раньше. Ну и ладно. Спокойнее. В этот призыв сюда большой группой попали азербайджанцы. Мишиным соседом оказался Мамедов Курбан.
-Мне бы только в отпуск попасть домой, – сказал мечтательно Мамедов перед отбоем, потирая облупленный нос. Когда уж он успел обморозиться, еще ведь и морозов-то настоящих не было? – Я бы хрен сюда вернулся!
-Как это! – удивился Миша.
-Помер бы кто-нибудь, отец, мать там, сестра...
-Типун тебе на язык! Разве так можно про родственников?
-Так они бы для начальства померли, – меланхолично протянул Мамедов. Потом из-под сталинских усов обозначилась улыбка. – Дать кому надо в военкомате или еще где – будет шито-крыто.
Силин подивился строю мыслей Мамедова. И этот туда же! Еще пороху не нюхал, а уже лыжи навострил! Мишка бы никогда до такого не додумался. Что ты! Не дай Бог – на родню беду еще накличешь! И будешь потом всю жизнь себя корить. Да и друзья его сосновские – Серега Согрин, Федька Комаров – разве могли такое подумать! Язык бы не повернулся такое сказать!
-Зачем пугаться? – спокойно продолжал Мамедов, уловив Мишкино настроение. – У вас свои законы, у нас свои законы. Вы же наших законов не слушаетесь, а почему я должен ваших слушаться?
-Так ведь законы – для всей страны, – сказал Силин. – Ты, может, хотел сказать про обычаи?
-Ну да, обычай. У нас обычай совсем не такой. Ты женат, нет?
-Нет.
-И я нет. А будешь жениться – жена тебе бесплатно будет. У нас калым надо платить.
-И много калыма?
-У кого как, когда три, четыре, а то и шесть тысяч. Когда и больше платят.
-Ничего себе!
-Мне после службы надо еще зарабатывать калым.
-А родня не может помочь?
-Вы вот думаете, что все мы богатые. У нас тоже разные есть. Был бы богатый, сюда бы не попал. Тут наших богатых нету.
-А как же ты от службы хотел откупиться, раз такой бедный?
-Мало-мало е-есть!..
Да-а! Дела! Что имеем – не ценим. А ведь на Маше Параваевой он может запросто жениться, и никакого калыма не надо... Нет, лучше про нее не думать... Как ни умотал сегодняшний день, но вспомнив Машу, Миша растревожился, постепенно охватывающая дремота куда-то исчезла. И он стал про себя считать, чтобы отвлечься. И уже совсем было заснул, когда зашумели в том крыле, где койки еще оставшихся дембелей. Силин прислушался, – наверное, напились и будет драка. Но что-то непохоже.
-Дневальный! Свет!
Во всей казарме зажглись лампочки. Силин зажмурился. Уж не могли только в своем крыле зажечь.
-Е-е-есть, падла!
В том конце началась суматошная возня. Кто из призывников, умаявшись, спал, а кто, вроде Силина, лежал прислушивался и ждал дальнейших событий.
-Э, а чего это салаги лежат? Дневальный, подыми!
-Рота, подъем! – заорал дневальный. – Карантин, подъем!
Пока еще никто особо не шевелился, – ребята только что с гражданки, присягу не принимали, дембеля им особо не указ.
-Че лежите, вшей кормите!
Откуда в наше время в армии вши? Это в первую мировую, в гражданскую да еще в период разрухи – были вши, вспомнил историю Силин. Хотя!.. Ведь только что в подмышках пару раз чесанулся, но мало ли что – может, новое исподнее притирает или просто нерв какой разгулялся. Глянул вокруг – парни некоторые уже разделись и в белье рассматривают.
-Есть!
-Бляха-муха, о, какой БТР!
Неужели вши! Ведь только что из бани и чистое все надели – невероятно! Силин торопливо скинул рубашку и кальсоны, вывернул наизнанку и начал осматривать... Ничего, вроде, нет...
И в это время раздался смачный хруст снизу, от Мамедова.
-Убил, – сказал он спокойно.
-У меня, кажется, нет, – сказал Силин, продолжая осматривать белье.
Что это! В рубахе за швом затаилась здоровенная вошь! Теперь понятно, почему бельевых вшей прозвали БТРами, – они в несколько раз больше обычной этой твари. И еще! Силин скорее достал спички, чиркнул и прямо на коробке сжег эти чудовища. Потом торопливо скинул кальсоны и тоже стал осматривать. Ничего больше не нашел. Уже все успокоились, дневальный потушил свет, но Миша лежал с открытыми глазами и прислушивался к телу – не зазудится ли где. Понял, что подобное состояние и у других ребят. Несколько раз помстилось ему, что серые гадины принялись сосать кровь. Он, как и некоторые другие, вскакивал, осматривался при зажженной спичке, пока дембеля их не обматерили и с их стороны не прилетел сапог, который шмякнулся о перегородку. Силин затих. И вскоре провалился в сон.
...Вернулся Мишка в свою Сосновку. За околицей на горе встречают солдата друзья и родственники – мать, отец, бывшие однокашники Федя Комаров, Серега Согрин, дядя Фрол Кузьмич, двоюродный брат Вася Елизаров с Нового Света с матерью, тетей Прасковьей, председатель колхоза Клим Иванович... – много народу. Тетя Дуся, секретарша правления колхоза, низко кланяется, подносит хлеб-соль.
-Добро пожаловать Михаил-свет-Иванович! – говорит председатель. – С благополучным прибытием, защитник ты наш. Заждались мы тебя!
Хорошо и легко Мишке! Он снова в родном краю благословенном. И ждет его здесь долгая и счастливая жизнь... Уважаемый он человек, вот и собрались все его привечать. Оттого и радость внутри. Ценят его и любят. А Маша любит? Где она? Миша оглядывает население Сосновки и нигде ее не видит. Грустно, тревожно и обидно. Как она не почувствовала сердцем его возвращения и не догадалась встретить? Где она? “А ты какое такое богатство нажил, чтоб тебя встречать?” – слышится Машин голос... Действительно, какое? Мамедов придет к невесте с калымом. А он? Мишка оглядывается и видит, что тащит за собой армейскую вошь! Вот почему ему было так тяжело шагать! А ведь это она, вошь, тащит его назад! “Пойдем!” – упирается вошь, не пуская его к своим деревенским. Мишка упрямится, не хочет идти. Он же в деревню уже прибыл. Вот и председатель сказал: “С прибытием!..” Так он же, вроде, в армию прибыл!.. “Пойдем!..” Чего так разоралась вошь проклятая!.. Да он же сейчас не дома, а в армии! Сон вмиг слетел!
-Подъем! – орет дневальный. – Рота, подъем!
Мишка быстро соскочил и начал торопливо одеваться, как и все кругом.
-Рота, строиться!
На ходу застегивая гимнастерку, стал в строй.
-Отставить! – сказал старшина Ревко. – Отбой!
Мамедов кинулся к кровати, Мишка за ним. Разделись, легли. Снова команда:
-Подъем!
И всё сначала. Как ни старался Мишка, но не поспевал за проворным Мамедовым.
-Ну и шустрый же ты! – похвалил его.
-Зачем штаны – на пуговицы? Зачем портянки мотаешь? Старшина тебе в ширинку или в сапог полезет? – подсказал Курбан.
При очередной команде старшины Мишка тоже создал показуху и стал в строй одним из первых.
Оказалось, за ними уже наблюдает заступивший на службу прапорщик Зубко. Он вышел вперед, вытащил из кармана спички, зажег одну и поднял ее:
-Всё внимание сюда!
Но ребята и так уже уставились на спичку.
-При подъеме вы должны стать в строй до того, как погаснет спичка. Поняли? До того! А теперь всем надеть шинели и снова в строй!
Шинель, или Прочие телодвижения
Оделись, выстроились.
– ...твою мать! – восхитился Зубко и ещё раз пробежал глазами вдоль строя. При этом взгляд его шнырял по ногам, будто перед ним красавицы на конкурсе красоты.
Зубко ещё раз подкрепил восхищение трехэтажным матом. Кто-то хохотнул. Миша не утерпел, высунулся и поглядел на строй. Действительно, было на что поглядеть: на многих шинели свисали почти до пола. Да и на нем – до пяток.
-Выйти из строя! – приказал прапорщик и указал пальцем, кто это должен сделать.
-Как фамилия?
-Ермилов.
На Ермилове шинель сидела ладно, была укорочена до колена, да и форма военная ему шла. Молодец Ермилов – уже и шинель успел подогнать и смотрится браво! Сейчас его прапор в пример всем поставит.
– ...твою мать! Чурка с глазами! – заорал прапорщик. – Это кто ж тебя надоумил шинель обкорнать?
И тут Силин понял, что Ермилов сегодня вовсе не герой дня, а совсем даже наоборот. Ермилов, естественно, не выдал, – кто его надоумил шинель обкорнать. Что он – дурак, самого себя выдавать! Он молча потупился.
-Что такое шинель для солдата? – вперился в Ермилова Зубко, а затем прострочил строй вопрошающим взглядом.
Всем известно, что такое шинель, именно потому тут кроется, может, подвох, и никто не спешит прапорщику отвечать. Зубко выдержал паузу, чтобы все осознали, что он сейчас изречет нечто особо важное:
-Шинель для солдата – верная подруга. Мать умрет, жена изменит, а винтовка никогда! Вот так и шинель. Когда солдат ночует в поле, чем он кроется?
-Матом, – тихо ответил Кривцов.
-Разговоры в строю! Шинелью кроется!
-После марш-броска на привале куда он ляжет?
-К бабе под бочок, – сказал кто-то слева. Видимо, ребятам становилось интересно отвечать на вопросы прапорщика. Но, к счастью, тот не услышал.
-Когда хлещет дождь, град, опять же – чем он кроется?
-Опять тем же, – заметил и Силин.. Его тоже захватила эта игра в вопросы-ответы.
-Так что же ты издеваешься над своей шинелью? – обратился Зубко к Ермилову. – Запомните все! Больше повторять не буду! Шинель должна быть 28 сантиметров от пола – достаточно длинной, но и удобной при ходьбе, беге и прочих телодвижениях.
-Товарищ прапорщик, вопрос можно? – понесло Мишку.
-Можно. Только в следующий будешь обращаться по всей форме: “Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!” Говори!
– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!
-Разрешаю. Говори.
-А что это за “прочие телодвижения”?
-Фамилия?
– Силин.
-Рядовой Силин, выйти из строя!
Мишка этого не ожидал. Он думал, прапорщик будет терпеливо объяснять, а тем временем ребята от души повеселятся. А теперь в центре внимания он оказывается. Пришлось выйти из строя.
-Так вот! – сказал прапорщик. – Сейчас рядовой Силин служит нам наглядным пособием и изобразит прочие телодвижения. Рядовой Силин, ложись!
Мишка опешил. Он ожидал всего, но только не этого. После сальных реплик на вопросы прапорщика уже само слово “ложись” звучит более чем двусмысленно. Не уподобляется ли Мишка тому, с кем можно ложиться солдату на шинель? Ведь тогда на смех поднимут! Прилепят какую кликуху – век не отмоешься. Иди потом доказывай, что ты не верблюд. Нет, лучше не выполнять команду. Силин продолжал стоять.
-Рядовой Силин, почему не выполняете команду? – наступал на него прапорщик.
Силин молчал. Прапорщик хотел было влепить ему пару нарядов вне очереди, но вспомнил, что это еще только курсы молодого бойца, парни ещё не принимали присягу, поэтому за невыполнение приказа нельзя спросить по всей строгости воинской присяги, да и наказать нельзя, и если сейчас он будет настаивать, а новобранец заупрямится, тут ничего не поделаешь, и его авторитет очень даже может пострадать. Он отступил, приказал Силину снова стать в строй. Но в такой ситуации дело все-таки надо было довести до конца. Прапорщик прошелся вдоль строя и указал пальцем, кому выйти из строя. Вышел Вася Сидоров.
-Рядовой Сидоров, ложись!
Сидоров лег плашмя лицом вниз на казарменный пол.
-Рядовой Сидоров, перед вами стоит задача – достичь по-пластунски и закидать гранатами огневую точку противника.
Лежащий смотрел на прапорщика, но ползти и не думал.
-Рядовой Сидоров, приказ слышали? – подал голос старшина Ревко. – Исполнять!
Сидоров, видно, нутром понял, что первейший отец для солдата – это непосредственный командир, т.е. старшина Ревко. Лучше отца родного ослушаться, чем его. И пополз. Но через пару метров его ноги запутались в полах шинели и дальше он забуксовал. Сколько ни перебирал ногами, носки его сапог цеплялись не за пол, а елозили по шинели.
-Вот вам в натуральном виде и прочие телодвижения! – сказал довольный результатом прапорщик. – Что и требовалось доказать! А все почему? Потому что шинель у Сидорова длиннее положенного. Ермилов – тот наоборот, в чистом поле замерз бы в коротышке-шинели. Сидоров и Ермилов, поменяться шинелями!
Низкорослый Сидоров и Ермилов поменялись шинелями, после чего Зубко снова обрел довольное выражение лица:
-А теперь всем заняться подгонкой шинели! Разойдись!..
Подошло время обеда. Строем дошли до столовой. Первая смена еще не отобедала, поэтому дали пару кругов с песнями вокруг столовой. В одних гимнастерках потом еще стояли у входа и мерзли... Пока пообедали да пришли в казарму, прошло прилично времени. В казарме выяснилось, что пропали три шинели, – их подменили затасканными старыми. Пропала и Мишина шинель. Взамен оставили какую-то помятую, в рыжих масляных разводах.
-В этой дерюге мне теперь всю службу и ходить? – завозмущался Силин.
-А у меня какая, видел? – подал голос Мамедов и развернул перед Мишей свою – тоже видавшую виды.
-Как же в них мы теперь домой поедем? – всё ещё сокрушался Силин.
-Я тоже так думал, – подал голос Мамедов.
-А сейчас по-другому думаешь?
-Ага. Домой поедем, – у салаг шинели новые возьмем. Тут все, говорят, так делают. Мы же дембеля будем!
-Так ты же поедешь домой еще до срока, там и останешься. Сам же говорил!
-Говорил, но может и не выйти. Кушать хочешь, нет?
-Еще спрашиваешь! У тебя запас, что ли?
Если по приезду после бани натрескались с добавкой от души, то больше такого обилия уже не перепадало. Теперь миски на десятерых за одним столом явно не хватало.
-В армейском магазине конскую тушенку продают. Мы неделю уже берем.
Ребята надели шинели и кинулись в магазин, пока он не закрылся на обед.
Конина в металлических банках была мерзлой. Развели за казармой костер и покидали банки в пламя. Потом, обжигая пальцы, открыли горячую тушенку.
-И чем только в столовой кормят! – возмущался Ермилов, наворачивая конину. – Я не смог в столовой разжевать даже, прямо так проглотил. Верблюжатина, что ли?
Поговаривали, что да, – верблюжатина. Может, и так. Потому что эта жилистая масса все равно как следует не разжевывалась, а потом желудок выталкивал его наружу... Миша вспомнил недавно услышанный и всем понравившийся анекдот.
-Как вас кормят, товарищи гвардейцы,? – спросил командирским тоном Силин.
-Командир сказал, что хорошо! – гаркнули все разом...
Поэма прапорщика Зубко о пехоте
Силин не очень-то обрадовался, когда узнал, что будет служить в пехоте. Вспомнил, как в деревне парни, служившие в других родах войск, похлопывали по плечу какого-нибудь неудачника и при этом приговаривали снисходительно: “Эх ты, пехота!” И это звучало почти что как: “Эх, шляпа!” К тому же пришивать надо красные погоны, какие носят внутренние войска, охраняющие зеков. Пехота она и есть пехота...
Но совершенно другого мнения был прапорщик Зубко. Он прямо-таки влюблен в пехоту. Он прочитал новобранцам длинную поэму о пехоте. При этом прохаживался взад-вперед перед строем и как бы рассуждал с собой, не обращая внимания на окружающих.
По словам прапорщика выходило, что кое у кого сложилось нехорошее и глубоко ошибочное мнение, что пехота – бросовая часть армии. “Мысли, что ли, он читает?” – подумал Мишка. Конечно, пехота будет бросовой частью армии, продолжал Зубко, если сюда будут присылать пижонов вроде Ермилова, не исполняющих приказы вроде Силина, недоучившихся вроде Кривцова. Если будут присылать всяких недоумков, дегенератов, откуда же тогда взяться из таких солдат Кутузовым, Суворовым и прочим другим видным военачальникам? Тогда, конечно, пехота станет отхожим местом Вооруженных Сил, бросовой частью армии. Но глубоко, очень глубоко ошибается тот, кто так думает. Я не буду говорить о том, что пехота – самая древняя армия у всех народов. И только по одному этому уже служить в пехоте – великая честь.
Но возьмем другую сторону вопроса, продолжал Зубко. Можно разгромить всю технику, всю боевую мощь врага, но если будет сохранена боеспособная пехота – поражения нет. Вот почему противник стремится в первую очередь поразить живую силу – пехоту, вот почему командующий стремится избежать потерь в живой силе.
| Далее