От автора
Когда-то феерически знаменитый, а ныне весьма подзабытый «Бог погоды» А. В. Дьяков жил в п. Темиртау Таштагольского района. Очерк о нем и фото вместе с коровой на фоне башни астрономической обсерватории, опубликованные Юрием Ростом в «Литературной газете», стали как бы паспортом подвижника науки, живущего в сибирской глухомани, но умевшего делать то, чего не умел делать весь Гидрометцентр СССР с его академиками и космической техникой. Газетные статьи будоражили население страны, поднимая дух возмущения против бюрократов Академии наук, не признававших «шарлатана», чьи метеопрогнозы помогали земледельцам спасать урожаи.
В 1985 году А. В. Дьяков умер. Вскоре после его ухода из жизни автор этих строк общался со многими жителями п. Темиртау, знавшими Анатолия Витальевича, а позже исследовал документы, в том числе любезно предоставленные сыном ученого Камиллом. Важным источником является «Печальная повесть о Боге погоды», написанная
Геннадием Юровым.
БОГ ПОГОДЫ
За десятилетия своей истории поселок Темиртау, возникший в горной чаше с поросшими тайгой краями, разросся и застроился, в основном частным сектором.
От домика Дьяковых улица Садовая спускается под гору между штакетником заборов проселочной дорожкой, отсыпанной щебнем. Сонной летней ранью по ней бредут коровы и телята, обычно в здешних местах холеного вида. Внизу открывается панорама станции Ахпун с путями и составами. Перейдя рельсы, идущий вновь поднимается сначала к так называемой «нижней» дороге, застроенной по обочине домами, затем к улице Центральной. На ней асфальт, пятиэтажки, клуб в архаическом стиле 1960-х годов, ютящийся в комнатушках поссовет, почта и школа. Направо «Белый дом», то есть здание рудоуправления, с примыкающим к нему комплексом – гостиницей, одноэтажной коробкой столовой с уютным сквериком из реликтовых лип. Таким сложился облик поселка в годы его расцвета, 1960-1980-е. В 1930-40-е годы дорога чернела топкой грязью и вела, если идти налево, к лагерной зоне, расположенной там, где сейчас улица Октябрьская. Пешеходы месили сапогами слякоть деревянных тротуаров. В наше время здания бывшего рудоуправления и столовой арендуют фирмы, скверик бесследно исчез.
На протяжении полувека почти ежедневно, если не считать отъездов и выходных, Анатолий Витальевич Дьяков спускался в центр с неизменным портфелем в руке. На фоне серенько одетого населения он выделялся как сугубо инородное явление. Словно неотделимая от него свита, за ним всегда бежала с криками орава мальчишек.
- Бог погоды! Бог погоды!
- Бог погоды, дай дождя!
- Бог погоды знает все!
Кучки пацанов то разбегались, если Дьяков входил куда-нибудь, то вновь (уже другие) привязывались, когда он появлялся на улице. Анатолий Витальевич настолько привык к ним, что просто не замечал, поглощенный своими мыслями. Размахивая портфелем, он шел в узнаваемой всеми темирцами экстравагантной одежде и здоровался со знакомыми, раскланивался с теми, кого знал лучше. Невысокий, мощный, с широкими плечами, многим он казался просто полным и приземистым. Голову с длинными волосами венчала шляпа или, чаще, берет в темно-синюю шашечку. Шевелюра его блеском черноты настолько изумляла поселковых жителей, что ее хотелось проверить на ощупь – да не парик ли? Нет, парик не имеет свойства постепенно седеть.
Рубашка с курткой или пальто, бриджи с застежками на коленках, гетры на толстых икрах, импортные бутсы в качестве постоянной обуви. Нередко даже в холодную осеннюю погоду он ходил с голыми икрами. Летом предпочитал носить шорты. Если его видели с зонтиком и в галошах, то предполагали, что через полчаса пойдет дождь. Нередко он выходил в поселок босиком, неся обувь с собой и обуваясь перед входом в помещение.
Получая много корреспонденции, Анатолий Витальевич заходил на почту и непринужденно беседовал с работницами. С ним заговаривали женщины, стоявшие в очереди. Он мог легко разговориться, выйти на полную образных ассоциаций тему и тогда «весь дышал», поглядывая на окружающих, чтобы оценить производимое рассказом впечатление.
Зайдя в магазин, по-свойски шутил с продавцами, которые обычно оставляли ему тот или иной «дефицит» - в то время всегда что-то лежало на прилавке, а что-то и под ним.
- Дайте мне сыра, - просил он, временами грассируя. – Дайте, пожалуйста, рыбы…
Главным пунктом следования было рудоуправление. Дьяков входил в прямоугольно спроектированное здание, шел зигзагами коридора, тускло освещенного лампочками, поднимался на второй этаж в диспетчерскую и просил старшего диспетчера передать на КМК прогноз погоды. Документ, протянутый им, всегда подписывался полным титулом: «Заведующий Горношорской гелиометеорологической обсерваторией Анатолий Дьяков».
- Дмитрий Степанович, передайте, пожалуйста…
Диспетчер снимал телефонную трубку, диктовал данные и не раз слышал ироническую интонацию:
- Да пошел он!..
Бывало, Дьяков в диспетчерской садился в кресло и читал вслух «Юманите», тут же переводя. Посещал и другие кабинеты, бывал у директора и в парткоме.
После войны в руководстве рудоуправления (администрации, парткоме и профкоме, ОНОТИУ – отделе научной организации труда и управления) стояли по-советски респектабельные люди. Бывшие фронтовики, здравомыслящие, крепкие хозяйственники, но весьма далекие от абстрактных идей. Большинство из них просто не уважали Дьякова, возмущаясь ошибками в прогнозах погоды, и считали «дармоедом». Где-то в те времена ему и дали пренебрежительное прозвище «бога погоды», которое позже обрело противоположный, восторженный смысл.
Они хотели, чтобы прогнозы погоды всегда были безупречными. Иногда в глаза упрекали: а-а, вы опять ошиблись!
- Анатолий Витальевич, вы зря получаете деньги!
Он горячился и доказывал свою правоту. Ведь были и правильные прогнозы, каких больше, правильных или ошибочных?
Некоторые из руководителей рудоуправления всегда интересовались погодой перед рыбалкой или охотой.
- Анатолий Витальевич, какая будет погода?
- Поезжайте, хорошая.
Вернувшись, его благодарили за то, что он верно «угадал». Это словцо характерно. В разговоре с Анатолием Витальевичем оно, конечно, не произносилось, но подразумевалось. А по поселку ходили анекдоты вроде такого. Косят сено.
- Анатолий Витальевич, какая будет погода?
Дьяков задирает голову в небо.
- Дождь…
Через час пошел дождь. Дьяков прыгает и бьет себя руками по коленкам.
- Угадал! Угадал! Угадал!
В такой злоязычной среде жил Анатолий Витальевич. Однажды женщины на почте чуть не побили его за то, что он предсказал сухую, ясную осень, когда можно было не торопиться с копкой картошки, но рано пошел снег, который так и не растаял…
Сам Дьяков оценивал успешность своих прогнозов в 80% (в то время как Гидрометцентр не поднимался выше 60%). Но, как видим, даже 20% ошибок, а то и 10% могут приводить к драматическим последствиям в такой рискованной области предсказаний, как долгосрочная метеорология. Впрочем, руководство КМК в отличие от Темиртауского рудоуправления всегда с пониманием относилось к дьяковской работе и за всю историю их отношений выдавало только положительные отзывы.
В 1960-е годы случился взлет известности Дьякова. Предсказанные им засухи и ураганы вроде Инес, аномальные зимы в Европе поставили его фигуру в масштаб легендарности. Постепенно и «клерки» рудоуправления перестали смотреть на него косо, тем более что поколение за поколением люди менялись. Однако звание «бога погоды» в те годы в душе Анатолия Витальевича так и не прижилось.
Один приезжий спросил его на улице:
- Не знаете, как найти Бога погоды?
- Научитесь сначала разговаривать! – вспылил Дьяков.
Правда, вскоре смягчился и выслушал командированного, искавшего его по производственному делу.
ГРОЗНЫЕ ЮНЫЕ ГОДЫ
Некоторые знакомые Дьякова считали его «одесским евреем», но сам себя он называл «полугреком, полухохлом, полурусским», а в юровской «Печальной повести о Боге погоды» он говорит:
- Во мне всякая кровь. Украинская – от нее упрямство. Польская – от нее гордость. Греческая – от нее темперамент. Русская – от нее широта души.
Греческие корни имел его отец Виталий Аверинович (грек по своему отцу и украинец по матери). Он хорошо владел латынью и греческим языком, любил русскую литературу и читал Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Добролюбова, Чернышевского, Чехова… Среди его книг встречались также Маркс и Энгельс. Подобно большинству интеллигенции предреволюционного времени, отец исповедовал либеральные взгляды, сочувствуя угнетаемым и обездоленным людям.
Он запомнился сыну умом, начитанностью, знанием древних авторов, насмешливостью, кристальной честностью и абсолютным безразличием к материальным благам. Ироничность, склонность к едкому высмеиванию сочеталась в нем с некоторой мрачностью восприятия жизни, то есть пессимизмом.
Мать Анатолия Витальевича окончила в Елисаветграде женскую гимназию и свободно говорила по-французски, передав знание языка детям (у Толи были сестра Ольга и брат Борис). Происхождение мать имела полупольское-полуукраинское. Таким образом, если русская кровь и текла в жилах Анатолия Витальевича, то в пропорциях, соотносимых с более далекими предками.
«Польская гордость» матери выливалась, вероятно, в ее тираническую непреклонность, заставившую рассориться с сыном навсегда, когда, во-первых, он получил срок по 58 статье и, во-вторых, посетил ее по освобождении. Они увиделись тогда в последний раз в жизни. Умерла мать в Крыму в возрасте 82 лет.
Грабежи и убийства Гражданской войны на Украине (родине Дьякова) три года держали людей в напряжении. Отсутствие спичек, керосина, сахара, соли, нехватка одежды тоже не доставляли радости. Вечером приходилось сидеть при свете масляных коптилок и в холодное время обогреваться печками-буржуйками.
Тем не менее дети учились, а учителя самоотверженно работали в стылых и темных классах. Вместе с другими мальчишками и девчонками Толя подбегал босиком к школьному крыльцу, торопливо смывал с ног грязь ледяной водой из бочки, приготовленной сторожем, и спешил на урок. Босиком начиная с середины марта бегали все дети, не исключая богатеньких. Селянки тех лет тоже весело топтали чернозем украинских дорог ороговевшими подошвами. Толя с удовольствием наблюдал, как женщины шлепали по жирной грязи, перебрасываясь шутками, с голыми, красными от холода ногами в декабрьские и февральские оттепели.
Несколько раз возвращаться домой из школы ему приходилось под внезапной пальбой перестрелок и пение пуль над головой. Он учился не в Абисамке, где жил, а в школе-семилетке соседнего села.
После Гражданской войны экономическое положение еще более ухудшилось, голод и нищета обострились. В 1921 году небывалая засуха сгубила посевы в Поволжье, на Северном Кавказе, юге Украины и в Западной Сибири. Миллионы людей испытали муки голода и попали на грань смерти. Как живые скелеты, в домах и во дворах усадеб лежали умирающие дистрофики. Ради спасения от смерти поедалось все: собаки, кошки, падаль, мякина, жмых, полова и лебеда, корни и листья трав… Через год до сел Украины добрались грипп, свинка, тиф и холера, унеся в могилы бабушку Толи, ее брата и других родственников по линии бабушки.
В то же время случился богатейший урожай и свои результаты дала новая экономическая политика – НЭП. Жизнь стала входить в колею. Дьяковы переехали в город, до революции называвшийся Елисаветградом, затем Зиновьевском, Кирово и Кировоградом.
Толя Дьяков, окончивший семилетку, поступил в профтехшколу. Отсюда начинается его увлечение астрономией. Он записался в кружок мироведения (так тогда называлась астрономия). Особенное, прямо-таки магическое впечатление произвели на него «Популярная астрономия» и «Атмосфера» Камилла Фламмариона, которого он читал в подлиннике наряду с томами Жюля Верна.
В апреле 1925 года он наблюдал в телескоп потоки метеоров – «Персеид». 20 августа того же года ему открылось «волшебно красивое и величественное зрелище» пролетающего болида, подробные рисунки следа которого он отправил в бюро научных наблюдений Российского общества любителей мироведения (РОЛМ).
Зимой 1924-1925 годов учитель физики П. П. Пелехов организовал проведение популярных лекций для красноармейцев и рабочих Кировограда (тогда Зиновьевска). Толя Дьяков пришел на завод сельхозмашин «Красная Звезда» вместе с ассистентом-демонстратором из того же кружка. Он читал лекции на темы «Солнечная система», «Солнце – источник жизни», «Земля как мировое тело». Эмоции переполняли его. Он замечал смеющиеся, иронические огоньки в глазах 30-40-летних слушателей. Наверное, их настроил на забавный лад странный, говоривший взахлеб мальчик в блузе, белой рубашке с галстуком-бабочкой, вооруженный эпидиаскопом и атласом красочных картин. Но спустя некоторое время глаза слушателей загорелись интересом и восхищением, радостью открывшихся им знаний. А юный лектор испытал огромное моральное наслаждение от того, что удалось передать людям величественность, красоту и грациозность строения Космоса.
В отроческие годы кровь Толи будоражили не только метеоры. Много места в его воображении стала занимать Анюта Дубас. Она жила в семье Дьяковых и нянчила младшенькую Ольгу.
Это была гарная 18-летняя дивчина с ядреной, коренастой фигуркой, карими очами и черными бровями. Но главное, что привлекало мальчика в розовощекой Анюте, это ее крепкие босые ножки, которыми она лишь в зимние морозы влезала в чоботы. Девушка запомнилась ему навсегда.
Голые женские ступни интриговали и возбуждали Дьякова всю жизнь. Уже в Горной Шории он написал целый трактат на тему босости, связывая ее с мужским либидо как стимулом творчества в полном соответствии с Фрейдом. Г. Юров в «Печальной повести» проследил ряд писателей, начиная с Гоголя, из произведений которых Бог погоды черпал описания босых и потому влекущих к себе женщин.
После школы Дьяков поступил в Одесский институт народного образования (ИНО) и в 1932 году окончил его. На выпуске из ИНО, годом позже переименованного в Одесский университет, обрывается «Автобиография» Дьякова, написанная в 1968 году. Далее в его жизни идет смутная полоса, которую можно лишь отчасти восстановить по разрозненным сведениям.
ПАЛОЧНЫЙ СОЦИАЛИЗМ
После окончания института надо устраиваться на работу. В поисках достойного места выпускник едет по стране и… многое видит. 1933 – год голодомора на Украине. Когда ты едешь поездом мимо сел, выходишь на станциях, приезжаешь домой в Кировоград и слышишь то, о чем не пишут газеты, кровь стынет у тебя в жилах, тем более что твоим собственным пайком не насытится и кошка.
Мертвые тела лежали на улицах, на станционных перронах, кучки умирающих людей с молящими глазами попрошайничали в городе. Все вокруг знали, что то там, то сям возникали случаи людоедства. Матери съедали умерших детей. Некая женщина попросилась на ночлег и послужила пропитанием хозяевам…
Дьяков поехал в Ташкент – «город хлебный». Весной 1933 года Ташкентская астрономическая обсерватория объявила конкурс на замещение должности младшего астронома-астрофизика. Дьяков подал заявление и, к своему удивлению и радости, был принят. Однако выяснилось, что радость преждевременна. Обстановка его ожидала самая скверная. Директор по фамилии Теплов, плут и проходимец, окружал себя такими же. Под прикрытием научных интересов они обделывали свои делишки. Исполненный поначалу радужных надежд, молодой специалист чувствовал себя сиротой, жил на съемной квартире и, недополучая зарплату, отощал настолько, что врачи обнаружили у него явления дистрофии. Голод – страшная вещь. Всю дальнейшую жизнь он будет помнить эти дни, от которых веяло тоской смерти, и ценить естественное право насыщения. В Ташкенте Анатолий жил с апреля по июль.
В самый зной он перебрался в Сталинабад, где открылась астрономическая обсерватория. Голод и здесь не отпускал его, а еще и невыносимая жара и дизентерия заставили спасаться паническим бегствомиз Средней Азии.
Житейские перипетии привели искателя лучшей доли в столицу, где он начал зарабатывать на хлеб трудом лектора-демонстратора Московского планетария и поступил в МГУ.
Дьяков углубил знания по физике, механике, матанализу, прослушал курсы теоретической астрофизики у В. Г. Фесенкова, звездной статистике и космогонических гипотез у К. Ф. Огородникова. Надобно заметить, что новый студент учился добротно – без троек, но и без блеска. Единственное «отлично» он получил по философии, сводившейся тогда к предмету под названием «Диалектика природы». Философское осмысление научных истин очень интересовало его и лет через 20 пригодилось, когда пришлось думать над обоснованием новой метеорологии и отрицанием старой, стоявшей, по его убеждению, на позиции механического детерминизма.
С преподавателями Анатолий находился в теплых, человечных отношениях. Профессор Александр Александрович Михайлов иногда читал лекции в стенах Московской астрономической обсерватории. Дьяков после лекций оставался, беседуя с профессором на разные темы.
Накануне нового, 1935 года Анатолий приступил под руководством К. Ф. Огородникова к дипломной работе на тему «Природа зодиакального света». А 17 января он уже сидел на нарах и дышал спертым воздухом Бутырской тюрьмы.
Причиной послужил донос одного из «друзей»-студентов, в компании которых Дьяков прочитал свой ташкентский дневник, где описал кошмарные впечатления от путешествий по стране и выразил взгляд на строящийся в ней «палочный социализм». Когда люди в форме пришли на его квартиру, Анатолий сам вынес дневник, не затягивая с обыском.
В камере он сидел вместе с самой историей, так как в соседи ему и другим сокамерникам определили Емельянова, того самого, который укрывал Ленина в Разливе.
Весной 1935 года молодого заключенного этапировали из Москвы в Сиблаг, в город Мариинск Западно-Сибирского края.
ЛАГЕРНЫЕ БУДНИ
Теперь вместо Москвы и Фламмариона бывшего студента ожидали тачка и лопата, маты-перематы, вшивый барак и мысли о том, как не лишиться пайки и вообще – как остаться в живых. Хотя он работал учетчиком и ходил с теодолитом на рытье траншей, то есть физических сил затрачивал меньше, чем землекопы, питание нельзя было назвать нормальным. Оно состояло из хлеба и баланды. Контингент пестрый – колхозники, служащие, много московской профессуры, урки. По утрам из строя вызывали по 10 человек, которые бесследно исчезали. Подразумевалось, что их расстреливают. Однажды он тоже услышал:
- Дьяков, с вещами!
Все, конец. Простился со всеми и побрел навстречу неизбежности. Ему сказали, что отправляют в Темир. Он понял так: это сказка, чтобы по дороге - пулю в затылок. Оглянулся – нет, конвой идет спокойно. Страх все же не отпускал, сковывая жутким предчувствием. Однако его действительно отправили в Темир, на 400 километров южнее Мариинска.
Хозяева рабсилы весьма рационально стремились ее использовать, поэтому просто расстреливать зеков не имело смысла. Скорее всего, вывод из строя по 10 человек был связан с перекидыванием их на другие объекты. В Горной Шории разрабатывалась рудная база для КМК. Строилась железная дорога, чтобы вывозить руду. С этой целью специально создавался Горношорский лагерь – Горшорлаг, который первоначально подчинялся Сиблагу, а с апреля 1938 года вошел в непосредственное подчинение ГУЛАГу. Взрывались и срывались лопатами целые горы, заваливались грунтом низины и ущелья.
Главный инженер строительства Егоров объяснил цель перевода Дьякова в Темир:
- Вы будете главным метеорологом Горношорской железной дороги.
- Но я не метеоролог по образованию!
- Ничего. Астроном все-таки. С вашим личным делом я ознакомился. Те, кто работают сейчас, вообще никакого образования не имеют. Три станции ваши. Будете давать трехдневный прогноз.
Назначение заключенных-специалистов на итээровские должности было обычной практикой. В лагерных больницах работали зеки-врачи. Даже начальником телефонной станции Горшорлага работал зек, руководивший вольнонаемными телефонистками. Дьяков получил в свое распоряжение маленькую научную базу – флюгер, ящики на 4-х штырях, парографы, самописцы, снегомерные рейки и т.п.
Так началось полувековое дьяковское служение метеорологии. Первый прогноз он дал 12 июня 1936 года: «Малооблачная погода благоприятна для строительных работ».
Дьяков боялся за ошибки, чувствуя над собой Дамоклов меч, и впоследствии вспоминал, как по неопытности не учел инверсию температур – разницу на горе и внизу - и дал один из первых прогнозов неверно. Его страшило наказание, которое могло бы заключаться хотя бы в изгнании из метеослужбы на общие работы. В то же время душу полнили силы молодости, он романтически воспринимал мир и мог предаваться радужным мечтам.
Жил начинающий метеоролог теперь в одном из двух домиков, стоявших на горе. Во втором из них ютились зеки, работавшие в парниках по выращиванию цветов.
1936 год выдался с обильными осадками. Оставалось фиксировать, что небо затянуто тучами и снова будет дождь, дождь, дождь…
В 1937 году в Темире, как и всюду, людей брали массово и чаще всего безвозвратно. Так что статус заключенного, получившего свой «законный» срок, пожалуй, благоприятствовал спасению жизни. В 1938 году срок Анатолия Дьякова кончился.
УЧИТЕЛЬ ГЕОГРАФИИ
Директор школы Иван Тимофеевич Ситько любил юную поросль, которая платила ему тем же. Он вел математику и физику и казался идеалом учителя. Высокий, сдержанный в манерах, корректный в обращении с людьми, Иван Тимофеевич держал также марку рачительного хозяина. Его стараниями на пришкольном участке вырос роскошный сад, где работали школьники, труд которых вознаграждался плодами и ягодами.
Географию вел Анатолий Витальевич Дьяков. Переполненный знаниями, он жаждал излиться ученикам. На их головы обрушивалось такое количество фактов, что они не могли впитать все и утомлялись слушать. А географ не ведал меры. Прохаживался по классу с указкой и самозабвенно продолжал.
- Я расскажу вам, где мне пришлось побывать…
По стране он поездил и повидал немало, но рассказывать ему было нелегко. Класс кривлялся, строил рожи, шуршал, сопел, выкрикивал реплики… Иногда урок срывали очень просто – кто-нибудь поднимал руку и говорил, что у него не получилась задача по математике. Учитель подходил, вникал – и начинал водить мелом на доске: решение такое-то и такое-то. И весь урок объяснял математику – а географию потом сами прочитаете по учебнику.
Как бы ни безобразничали ученики, Дьяков никогда не наказывал их. Он не умел быть ни строгим, ни властным. После урока лишь выскажется:
- Я видел, как вы себя вели. Не хотел портить настроение и делать замечание – но знайте, что вели вы себя плохо.
Поиздевались же над ним. Детские забавы выводили Дьякова из себя. Объясняет материал, а граненый карандаш по полу трынь-трынь. Он подойдет и чуть ли не линейкой. Как бы замахивался, но никогда, конечно, не бил. Или стол намажут ему мелом, чтобы белая полоса на поясе.
Учитель просит повесить карту, а ученики не повесят. Он уже лет в 27-28 начал полнеть, одежда узкая, пусть потянется за картой, может быть, брюки лопнут!
С коллегами общался Анатолий Витальевич чересчур принципиально и если учитель чего-то не знает, то обязательно делал замечание, вздорил, неизбежно доказывая свою правоту, и со всеми в школе переругался.
Когда Дьяков в очередной раз уличил кого-то в невежестве, разобиженная коллега пожаловалась Ситько. Тот принял вызов. Разговор у них получился взволнованный и резкий. Школа пропиталась слухом об интеллигентном обмене фразами между ними.
Ситько сказал Дьякову прямо в глаза: никакой вы не ученый, а самый настоящий шарлатан!
Дьяков: А вы нищенская сума, набитая объедками!
Ситько: Вы мешок, набитый золотом!
Дьяков: Да вы просто овес, пропущенный через лошадь!
В итоге Дьяков ушел из школы, а Ивана Тимофеевича чуть не парализовало – у него начался тик на лице.
В 1972 году класс отмечал тридцатилетие выпуска. Многие мальчики погибли на фронте. Класс представляли в основном посолидневшие девочки. Из учителей в наличии оказались только двое – Шубодеров и Дьяков, который повел их на экскурсию. Показал в телескоп солнце. Экскурсанты по очереди посмотрели на солнечные пятна. Ученый рассказал о своих успехах. Как всегда, речь его звучала громко, создавая впечатление некоторой крикливости. И на груди его сиял орден, привинченный прямо к рабочей куртке. Широкий в теле, Бог погоды выглядел довольно комично в своей одежде – а тут еще орден прямо на куртке! Это поражало, резало глаз. Однако, какой бы смешной и нелепый он ни был, именно он, Анатолий Витальевич Дьяков, ставивший в своей фамилии ударение на последний слог, спас урожаи во Франции и Казахстане, спас, возможно, корабли от шторма в Карибском море, именно он создал феноменальную теорию атмосферы, тайну которой унес с собой в могилу.
НИТЬ АРИАДНЫ
Милая и странная женщина лет за тридцать, в пенсне, маленькая и худая, словно состояла из одних косточек, вела в школе немецкий, свободно владея языком, и математику, зная ее, очевидно, на высоком научном уровне.
Она вечно опаздывала на уроки. Звенит звонок, класс сидит, ждет. Учителя нет. А вот и Ариадна Ивановна. В окно видно, как она переходит с шага на бег в своей московской каракулевой шубке. Подбирает полы, садится на снег и съезжает с горки. Вот так вот садится и съезжает! И бежит дальше мелкими шажками.
Мокрый снег начала апреля. Ариадна Ивановна спешит в огромных подшитых валенках. Класс дивится и хохочет.
Или грязь. Щупленькая женщина в каракулевой дошке, полы расстегнуты, торопится с огромным портфелем. Вбегая в класс, бултых этот грязный портфель прямо на стол.
Тихая, застенчивая, близорукая, в длинной юбке, светлая шатенка с гладкими, зачесанными волосами, которые она закалывала, Ариадна Ивановна появлялась в классе при полной тишине. Ее уважали и никогда не передразнивали. Ученики замирали, когда она начинала говорить, рассказывая так, что ее заслушивались. Впрочем, тоже не всегда. Бывало, класс стоял на ушах. Как же стыдно станет им потом, взрослым женщинам, некоторые из которых сами пойдут по учительской стезе… Перепачканная мелом, потому что любила сесть и откинуться щекой на руку, овеянную меловой пылью, Ариадна Ивановна говорила:
- Девочки! Девочки и мальчики! Задумайтесь… Посмотрите… Подумайте…
Простая, безобидная, добрая, исключительного благородства, в быту она была настолько беспомощна, что, как замечали девочки, не то что за одеждой мужа следить, но и за своей не могла. Брюки мужу, Анатолию Витальевичу, она зашивала сеточкой, как носки (вместо заплатки), а у собственной юбки всегда оборка была вывернута.
По школе ходил анекдот, что свою корову они с Дьяковым кормят бутербродами.
Отец Ариадны Ивановны Невзоровой, генерал медслужбы, служил под началом известного Брусилова. Росла она где-то в Польше, единственным ребенком в семье, и воспитывалась при слугах.
Первый муж ее, тоже репрессированный, видимо, погиб в лагере.
С Дьяковым они познакомились в бытность его студентом МГУ. В конце его срока у них завязалась умная переписка – так они и сошлись. В 1938 году Ариадна Ивановна приехала из Москвы в Темир, привезя с собой дорогие ковры. Тех, кто входил в их убогую поселковую избушку, поражали сплошь завешенные стены.
Возможно, эта замечательная женщина спасла Дьякова от нового срока, удерживая его импульсивную натуру от опасных в то время высказываний. Она внушала ему, что он редкостно талантливый и может осуществить все свои замыслы. Так что поневоле он должен был почувствовать себя гением.
Как два чудака, далеких от практической жизни, они стоили друг друга. Оба не умели растопить печку, возделывать огород.
Ариадна Ивановна сама подала идею купить корову. Купить-то они ее купили. Но обращались с ней на «вы». Доили прямо в доме – заведут, подоят, выведут. Цедили сначала по кружке – из каждого соска, когда пить захотят.
К пастбищу водили на веревочке, накрыв буренку простыней, чтобы не было жарко и не кусали слепни, а после покоса (сено им косили соседи) сопровождали ее к стогу, нет чтобы сено домой привезти. Первое время Ариадна Ивановна прогуливалась при корове до таежного пастбища в белой шляпке: одевалась она временами элегантно. А Дьяков босиком, с подвернутыми штанами.
Позднее летом они оба ходили в поселке босиком. Следуя принятой им системе здоровья, он заставлял жену закаляться. В то время, теряя зрение, Ариадна Ивановна носила уже двойные очки. Осенью ее можно было увидеть в сапожищах, которые шлепали ей по коленкам.
В военные годы Дьяков жил в маленьком домике вместе с Ариадной Ивановной и, мурлыча романсы и оперные арии, педантично записывал данные метеонаблюдений, начитывал огромное количество научной литературы, которую выписывал отовсюду.
Зимой он любил сам делать наблюдения. И где-нибудь в солнечный день марта катился на лыжах со своей могучей шевелюрой и обнаженным волосатым торсом с горы Улудаг - таким он запомнился Анфисе Федоровне Локотко, работавшей на метеостанции наблюдателем. Анатолий Витальевич в совершенстве знал теорию лыжного спорта, но катался слабо. Теория – одно, практика – другое.
Дьяков подал заявление с просьбой отправить его на фронт – он мог бы служить в метеорологическом обеспечении. Ему отказали: вам целесообразнее работать в тылу, прогнозы погоды нужны для КМК. В шутку или всерьез Анатолий Витальевич разрывал сердце Ариадны на части эпатажными заявлениями:
- Вот возьму и уеду воевать!
Как-то он отправился в Кузедеево и к вечеру не вернулся. Неужели подал заявление в райвоенкомат и… Нет, она не выдержала бы этого. Пешком ушла Ариадна Ивановна в Кузедеево (сесть на поезд можно было только с медсправкой, через санпропускник, так как боялись эпидемий). Придя в райцентр, она начала искать мужа и открыла какую-то дверь – секретарь райкома ВЛКСМ Валентина Плеханова с изумлением посмотрела на худенькую босую женщину в очках. В другом месте Кузедеева любимый Толя благополучно нашелся, с ним ничего не случилось, он всего лишь задержался на одни сутки.
О, как любила его Ариадна Ивановна! Любовь ее не знала границ и преодолевала все – время, расстояния, материально-бытовые проблемы и, главное, нелюбовь мужа. Нет женщины, которая не почувствует, что ее не любят. Чувствовала и она. Да ведь не его вина, что ему не дано. Как известно, любовь не оформляется приказом с синей печатью.
Еще в начале 1941 года Дьяков выкупил у Горшорлага избушку, ту самую, где он жил и где находилась метеостанция. Ввиду ликвидации Горшорлага метеостанцию в Темире передали Горному управлению КМК с параллельным взаимодействием с Новосибирским управлением гидрометслужбы. «В связи с развитием геолого-разведочных работ» метеостанция должна была обслуживать прогнозами все хозорганизации КМК, Томской железной дороги «и прочие»… Возникла известная путаница ведомственной подчиненности, договорных и недоговорных отношений. Впрочем, в войну все это имело второстепенное значение.
Накануне войны метеостанция была неплохо укомплектована оборудованием, закупленным на деньги Главного управления Гидрометслужбы СССР. Материальная база заметно обновилась в 1940 году, когда Дьяков съездил в Москву, к начальнику ГУ ГМС Е. К. Федорову. Всю последующую жизнь Анатолий Витальевич вращался в орбите этого выдающегося деятеля метеослужбы. Евгений Константинович Федоров – геофизик-астроном дрейфующей станции «Северный полюс-1» (1937-1938), Герой Советского Союза, академик, носитель шести орденов Ленина и других, лауреат Сталинской и Государственной премий. Он изучал проблемы охраны окружающей среды при испытаниях ядерного оружия. Обобщал понятие «погоды» на состояния верхней атмосферы и околоземного космического пространства – «погоды в космосе». Считался организатором научных проектов и генератором идей, стремившимся объединять талантливых людей для решения той или иной проблемы. Роль академика Федорова в судьбе Дьякова и его солнечных идей неоднозначна – то положительна, то не очень.
Когда-то феерически знаменитый, а ныне весьма подзабытый «Бог погоды» А. В. Дьяков жил в п. Темиртау Таштагольского района. Очерк о нем и фото вместе с коровой на фоне башни астрономической обсерватории, опубликованные Юрием Ростом в «Литературной газете», стали как бы паспортом подвижника науки, живущего в сибирской глухомани, но умевшего делать то, чего не умел делать весь Гидрометцентр СССР с его академиками и космической техникой. Газетные статьи будоражили население страны, поднимая дух возмущения против бюрократов Академии наук, не признававших «шарлатана», чьи метеопрогнозы помогали земледельцам спасать урожаи.
В 1985 году А. В. Дьяков умер. Вскоре после его ухода из жизни автор этих строк общался со многими жителями п. Темиртау, знавшими Анатолия Витальевича, а позже исследовал документы, в том числе любезно предоставленные сыном ученого Камиллом. Важным источником является «Печальная повесть о Боге погоды», написанная
Геннадием Юровым.
БОГ ПОГОДЫ
За десятилетия своей истории поселок Темиртау, возникший в горной чаше с поросшими тайгой краями, разросся и застроился, в основном частным сектором.
От домика Дьяковых улица Садовая спускается под гору между штакетником заборов проселочной дорожкой, отсыпанной щебнем. Сонной летней ранью по ней бредут коровы и телята, обычно в здешних местах холеного вида. Внизу открывается панорама станции Ахпун с путями и составами. Перейдя рельсы, идущий вновь поднимается сначала к так называемой «нижней» дороге, застроенной по обочине домами, затем к улице Центральной. На ней асфальт, пятиэтажки, клуб в архаическом стиле 1960-х годов, ютящийся в комнатушках поссовет, почта и школа. Направо «Белый дом», то есть здание рудоуправления, с примыкающим к нему комплексом – гостиницей, одноэтажной коробкой столовой с уютным сквериком из реликтовых лип. Таким сложился облик поселка в годы его расцвета, 1960-1980-е. В 1930-40-е годы дорога чернела топкой грязью и вела, если идти налево, к лагерной зоне, расположенной там, где сейчас улица Октябрьская. Пешеходы месили сапогами слякоть деревянных тротуаров. В наше время здания бывшего рудоуправления и столовой арендуют фирмы, скверик бесследно исчез.
На протяжении полувека почти ежедневно, если не считать отъездов и выходных, Анатолий Витальевич Дьяков спускался в центр с неизменным портфелем в руке. На фоне серенько одетого населения он выделялся как сугубо инородное явление. Словно неотделимая от него свита, за ним всегда бежала с криками орава мальчишек.
- Бог погоды! Бог погоды!
- Бог погоды, дай дождя!
- Бог погоды знает все!
Кучки пацанов то разбегались, если Дьяков входил куда-нибудь, то вновь (уже другие) привязывались, когда он появлялся на улице. Анатолий Витальевич настолько привык к ним, что просто не замечал, поглощенный своими мыслями. Размахивая портфелем, он шел в узнаваемой всеми темирцами экстравагантной одежде и здоровался со знакомыми, раскланивался с теми, кого знал лучше. Невысокий, мощный, с широкими плечами, многим он казался просто полным и приземистым. Голову с длинными волосами венчала шляпа или, чаще, берет в темно-синюю шашечку. Шевелюра его блеском черноты настолько изумляла поселковых жителей, что ее хотелось проверить на ощупь – да не парик ли? Нет, парик не имеет свойства постепенно седеть.
Рубашка с курткой или пальто, бриджи с застежками на коленках, гетры на толстых икрах, импортные бутсы в качестве постоянной обуви. Нередко даже в холодную осеннюю погоду он ходил с голыми икрами. Летом предпочитал носить шорты. Если его видели с зонтиком и в галошах, то предполагали, что через полчаса пойдет дождь. Нередко он выходил в поселок босиком, неся обувь с собой и обуваясь перед входом в помещение.
Получая много корреспонденции, Анатолий Витальевич заходил на почту и непринужденно беседовал с работницами. С ним заговаривали женщины, стоявшие в очереди. Он мог легко разговориться, выйти на полную образных ассоциаций тему и тогда «весь дышал», поглядывая на окружающих, чтобы оценить производимое рассказом впечатление.
Зайдя в магазин, по-свойски шутил с продавцами, которые обычно оставляли ему тот или иной «дефицит» - в то время всегда что-то лежало на прилавке, а что-то и под ним.
- Дайте мне сыра, - просил он, временами грассируя. – Дайте, пожалуйста, рыбы…
Главным пунктом следования было рудоуправление. Дьяков входил в прямоугольно спроектированное здание, шел зигзагами коридора, тускло освещенного лампочками, поднимался на второй этаж в диспетчерскую и просил старшего диспетчера передать на КМК прогноз погоды. Документ, протянутый им, всегда подписывался полным титулом: «Заведующий Горношорской гелиометеорологической обсерваторией Анатолий Дьяков».
- Дмитрий Степанович, передайте, пожалуйста…
Диспетчер снимал телефонную трубку, диктовал данные и не раз слышал ироническую интонацию:
- Да пошел он!..
Бывало, Дьяков в диспетчерской садился в кресло и читал вслух «Юманите», тут же переводя. Посещал и другие кабинеты, бывал у директора и в парткоме.
После войны в руководстве рудоуправления (администрации, парткоме и профкоме, ОНОТИУ – отделе научной организации труда и управления) стояли по-советски респектабельные люди. Бывшие фронтовики, здравомыслящие, крепкие хозяйственники, но весьма далекие от абстрактных идей. Большинство из них просто не уважали Дьякова, возмущаясь ошибками в прогнозах погоды, и считали «дармоедом». Где-то в те времена ему и дали пренебрежительное прозвище «бога погоды», которое позже обрело противоположный, восторженный смысл.
Они хотели, чтобы прогнозы погоды всегда были безупречными. Иногда в глаза упрекали: а-а, вы опять ошиблись!
- Анатолий Витальевич, вы зря получаете деньги!
Он горячился и доказывал свою правоту. Ведь были и правильные прогнозы, каких больше, правильных или ошибочных?
Некоторые из руководителей рудоуправления всегда интересовались погодой перед рыбалкой или охотой.
- Анатолий Витальевич, какая будет погода?
- Поезжайте, хорошая.
Вернувшись, его благодарили за то, что он верно «угадал». Это словцо характерно. В разговоре с Анатолием Витальевичем оно, конечно, не произносилось, но подразумевалось. А по поселку ходили анекдоты вроде такого. Косят сено.
- Анатолий Витальевич, какая будет погода?
Дьяков задирает голову в небо.
- Дождь…
Через час пошел дождь. Дьяков прыгает и бьет себя руками по коленкам.
- Угадал! Угадал! Угадал!
В такой злоязычной среде жил Анатолий Витальевич. Однажды женщины на почте чуть не побили его за то, что он предсказал сухую, ясную осень, когда можно было не торопиться с копкой картошки, но рано пошел снег, который так и не растаял…
Сам Дьяков оценивал успешность своих прогнозов в 80% (в то время как Гидрометцентр не поднимался выше 60%). Но, как видим, даже 20% ошибок, а то и 10% могут приводить к драматическим последствиям в такой рискованной области предсказаний, как долгосрочная метеорология. Впрочем, руководство КМК в отличие от Темиртауского рудоуправления всегда с пониманием относилось к дьяковской работе и за всю историю их отношений выдавало только положительные отзывы.
В 1960-е годы случился взлет известности Дьякова. Предсказанные им засухи и ураганы вроде Инес, аномальные зимы в Европе поставили его фигуру в масштаб легендарности. Постепенно и «клерки» рудоуправления перестали смотреть на него косо, тем более что поколение за поколением люди менялись. Однако звание «бога погоды» в те годы в душе Анатолия Витальевича так и не прижилось.
Один приезжий спросил его на улице:
- Не знаете, как найти Бога погоды?
- Научитесь сначала разговаривать! – вспылил Дьяков.
Правда, вскоре смягчился и выслушал командированного, искавшего его по производственному делу.
ГРОЗНЫЕ ЮНЫЕ ГОДЫ
Некоторые знакомые Дьякова считали его «одесским евреем», но сам себя он называл «полугреком, полухохлом, полурусским», а в юровской «Печальной повести о Боге погоды» он говорит:
- Во мне всякая кровь. Украинская – от нее упрямство. Польская – от нее гордость. Греческая – от нее темперамент. Русская – от нее широта души.
Греческие корни имел его отец Виталий Аверинович (грек по своему отцу и украинец по матери). Он хорошо владел латынью и греческим языком, любил русскую литературу и читал Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Добролюбова, Чернышевского, Чехова… Среди его книг встречались также Маркс и Энгельс. Подобно большинству интеллигенции предреволюционного времени, отец исповедовал либеральные взгляды, сочувствуя угнетаемым и обездоленным людям.
Он запомнился сыну умом, начитанностью, знанием древних авторов, насмешливостью, кристальной честностью и абсолютным безразличием к материальным благам. Ироничность, склонность к едкому высмеиванию сочеталась в нем с некоторой мрачностью восприятия жизни, то есть пессимизмом.
Мать Анатолия Витальевича окончила в Елисаветграде женскую гимназию и свободно говорила по-французски, передав знание языка детям (у Толи были сестра Ольга и брат Борис). Происхождение мать имела полупольское-полуукраинское. Таким образом, если русская кровь и текла в жилах Анатолия Витальевича, то в пропорциях, соотносимых с более далекими предками.
«Польская гордость» матери выливалась, вероятно, в ее тираническую непреклонность, заставившую рассориться с сыном навсегда, когда, во-первых, он получил срок по 58 статье и, во-вторых, посетил ее по освобождении. Они увиделись тогда в последний раз в жизни. Умерла мать в Крыму в возрасте 82 лет.
Грабежи и убийства Гражданской войны на Украине (родине Дьякова) три года держали людей в напряжении. Отсутствие спичек, керосина, сахара, соли, нехватка одежды тоже не доставляли радости. Вечером приходилось сидеть при свете масляных коптилок и в холодное время обогреваться печками-буржуйками.
Тем не менее дети учились, а учителя самоотверженно работали в стылых и темных классах. Вместе с другими мальчишками и девчонками Толя подбегал босиком к школьному крыльцу, торопливо смывал с ног грязь ледяной водой из бочки, приготовленной сторожем, и спешил на урок. Босиком начиная с середины марта бегали все дети, не исключая богатеньких. Селянки тех лет тоже весело топтали чернозем украинских дорог ороговевшими подошвами. Толя с удовольствием наблюдал, как женщины шлепали по жирной грязи, перебрасываясь шутками, с голыми, красными от холода ногами в декабрьские и февральские оттепели.
Несколько раз возвращаться домой из школы ему приходилось под внезапной пальбой перестрелок и пение пуль над головой. Он учился не в Абисамке, где жил, а в школе-семилетке соседнего села.
После Гражданской войны экономическое положение еще более ухудшилось, голод и нищета обострились. В 1921 году небывалая засуха сгубила посевы в Поволжье, на Северном Кавказе, юге Украины и в Западной Сибири. Миллионы людей испытали муки голода и попали на грань смерти. Как живые скелеты, в домах и во дворах усадеб лежали умирающие дистрофики. Ради спасения от смерти поедалось все: собаки, кошки, падаль, мякина, жмых, полова и лебеда, корни и листья трав… Через год до сел Украины добрались грипп, свинка, тиф и холера, унеся в могилы бабушку Толи, ее брата и других родственников по линии бабушки.
В то же время случился богатейший урожай и свои результаты дала новая экономическая политика – НЭП. Жизнь стала входить в колею. Дьяковы переехали в город, до революции называвшийся Елисаветградом, затем Зиновьевском, Кирово и Кировоградом.
Толя Дьяков, окончивший семилетку, поступил в профтехшколу. Отсюда начинается его увлечение астрономией. Он записался в кружок мироведения (так тогда называлась астрономия). Особенное, прямо-таки магическое впечатление произвели на него «Популярная астрономия» и «Атмосфера» Камилла Фламмариона, которого он читал в подлиннике наряду с томами Жюля Верна.
В апреле 1925 года он наблюдал в телескоп потоки метеоров – «Персеид». 20 августа того же года ему открылось «волшебно красивое и величественное зрелище» пролетающего болида, подробные рисунки следа которого он отправил в бюро научных наблюдений Российского общества любителей мироведения (РОЛМ).
Зимой 1924-1925 годов учитель физики П. П. Пелехов организовал проведение популярных лекций для красноармейцев и рабочих Кировограда (тогда Зиновьевска). Толя Дьяков пришел на завод сельхозмашин «Красная Звезда» вместе с ассистентом-демонстратором из того же кружка. Он читал лекции на темы «Солнечная система», «Солнце – источник жизни», «Земля как мировое тело». Эмоции переполняли его. Он замечал смеющиеся, иронические огоньки в глазах 30-40-летних слушателей. Наверное, их настроил на забавный лад странный, говоривший взахлеб мальчик в блузе, белой рубашке с галстуком-бабочкой, вооруженный эпидиаскопом и атласом красочных картин. Но спустя некоторое время глаза слушателей загорелись интересом и восхищением, радостью открывшихся им знаний. А юный лектор испытал огромное моральное наслаждение от того, что удалось передать людям величественность, красоту и грациозность строения Космоса.
В отроческие годы кровь Толи будоражили не только метеоры. Много места в его воображении стала занимать Анюта Дубас. Она жила в семье Дьяковых и нянчила младшенькую Ольгу.
Это была гарная 18-летняя дивчина с ядреной, коренастой фигуркой, карими очами и черными бровями. Но главное, что привлекало мальчика в розовощекой Анюте, это ее крепкие босые ножки, которыми она лишь в зимние морозы влезала в чоботы. Девушка запомнилась ему навсегда.
Голые женские ступни интриговали и возбуждали Дьякова всю жизнь. Уже в Горной Шории он написал целый трактат на тему босости, связывая ее с мужским либидо как стимулом творчества в полном соответствии с Фрейдом. Г. Юров в «Печальной повести» проследил ряд писателей, начиная с Гоголя, из произведений которых Бог погоды черпал описания босых и потому влекущих к себе женщин.
После школы Дьяков поступил в Одесский институт народного образования (ИНО) и в 1932 году окончил его. На выпуске из ИНО, годом позже переименованного в Одесский университет, обрывается «Автобиография» Дьякова, написанная в 1968 году. Далее в его жизни идет смутная полоса, которую можно лишь отчасти восстановить по разрозненным сведениям.
ПАЛОЧНЫЙ СОЦИАЛИЗМ
После окончания института надо устраиваться на работу. В поисках достойного места выпускник едет по стране и… многое видит. 1933 – год голодомора на Украине. Когда ты едешь поездом мимо сел, выходишь на станциях, приезжаешь домой в Кировоград и слышишь то, о чем не пишут газеты, кровь стынет у тебя в жилах, тем более что твоим собственным пайком не насытится и кошка.
Мертвые тела лежали на улицах, на станционных перронах, кучки умирающих людей с молящими глазами попрошайничали в городе. Все вокруг знали, что то там, то сям возникали случаи людоедства. Матери съедали умерших детей. Некая женщина попросилась на ночлег и послужила пропитанием хозяевам…
Дьяков поехал в Ташкент – «город хлебный». Весной 1933 года Ташкентская астрономическая обсерватория объявила конкурс на замещение должности младшего астронома-астрофизика. Дьяков подал заявление и, к своему удивлению и радости, был принят. Однако выяснилось, что радость преждевременна. Обстановка его ожидала самая скверная. Директор по фамилии Теплов, плут и проходимец, окружал себя такими же. Под прикрытием научных интересов они обделывали свои делишки. Исполненный поначалу радужных надежд, молодой специалист чувствовал себя сиротой, жил на съемной квартире и, недополучая зарплату, отощал настолько, что врачи обнаружили у него явления дистрофии. Голод – страшная вещь. Всю дальнейшую жизнь он будет помнить эти дни, от которых веяло тоской смерти, и ценить естественное право насыщения. В Ташкенте Анатолий жил с апреля по июль.
В самый зной он перебрался в Сталинабад, где открылась астрономическая обсерватория. Голод и здесь не отпускал его, а еще и невыносимая жара и дизентерия заставили спасаться паническим бегствомиз Средней Азии.
Житейские перипетии привели искателя лучшей доли в столицу, где он начал зарабатывать на хлеб трудом лектора-демонстратора Московского планетария и поступил в МГУ.
Дьяков углубил знания по физике, механике, матанализу, прослушал курсы теоретической астрофизики у В. Г. Фесенкова, звездной статистике и космогонических гипотез у К. Ф. Огородникова. Надобно заметить, что новый студент учился добротно – без троек, но и без блеска. Единственное «отлично» он получил по философии, сводившейся тогда к предмету под названием «Диалектика природы». Философское осмысление научных истин очень интересовало его и лет через 20 пригодилось, когда пришлось думать над обоснованием новой метеорологии и отрицанием старой, стоявшей, по его убеждению, на позиции механического детерминизма.
С преподавателями Анатолий находился в теплых, человечных отношениях. Профессор Александр Александрович Михайлов иногда читал лекции в стенах Московской астрономической обсерватории. Дьяков после лекций оставался, беседуя с профессором на разные темы.
Накануне нового, 1935 года Анатолий приступил под руководством К. Ф. Огородникова к дипломной работе на тему «Природа зодиакального света». А 17 января он уже сидел на нарах и дышал спертым воздухом Бутырской тюрьмы.
Причиной послужил донос одного из «друзей»-студентов, в компании которых Дьяков прочитал свой ташкентский дневник, где описал кошмарные впечатления от путешествий по стране и выразил взгляд на строящийся в ней «палочный социализм». Когда люди в форме пришли на его квартиру, Анатолий сам вынес дневник, не затягивая с обыском.
В камере он сидел вместе с самой историей, так как в соседи ему и другим сокамерникам определили Емельянова, того самого, который укрывал Ленина в Разливе.
Весной 1935 года молодого заключенного этапировали из Москвы в Сиблаг, в город Мариинск Западно-Сибирского края.
ЛАГЕРНЫЕ БУДНИ
Теперь вместо Москвы и Фламмариона бывшего студента ожидали тачка и лопата, маты-перематы, вшивый барак и мысли о том, как не лишиться пайки и вообще – как остаться в живых. Хотя он работал учетчиком и ходил с теодолитом на рытье траншей, то есть физических сил затрачивал меньше, чем землекопы, питание нельзя было назвать нормальным. Оно состояло из хлеба и баланды. Контингент пестрый – колхозники, служащие, много московской профессуры, урки. По утрам из строя вызывали по 10 человек, которые бесследно исчезали. Подразумевалось, что их расстреливают. Однажды он тоже услышал:
- Дьяков, с вещами!
Все, конец. Простился со всеми и побрел навстречу неизбежности. Ему сказали, что отправляют в Темир. Он понял так: это сказка, чтобы по дороге - пулю в затылок. Оглянулся – нет, конвой идет спокойно. Страх все же не отпускал, сковывая жутким предчувствием. Однако его действительно отправили в Темир, на 400 километров южнее Мариинска.
Хозяева рабсилы весьма рационально стремились ее использовать, поэтому просто расстреливать зеков не имело смысла. Скорее всего, вывод из строя по 10 человек был связан с перекидыванием их на другие объекты. В Горной Шории разрабатывалась рудная база для КМК. Строилась железная дорога, чтобы вывозить руду. С этой целью специально создавался Горношорский лагерь – Горшорлаг, который первоначально подчинялся Сиблагу, а с апреля 1938 года вошел в непосредственное подчинение ГУЛАГу. Взрывались и срывались лопатами целые горы, заваливались грунтом низины и ущелья.
Главный инженер строительства Егоров объяснил цель перевода Дьякова в Темир:
- Вы будете главным метеорологом Горношорской железной дороги.
- Но я не метеоролог по образованию!
- Ничего. Астроном все-таки. С вашим личным делом я ознакомился. Те, кто работают сейчас, вообще никакого образования не имеют. Три станции ваши. Будете давать трехдневный прогноз.
Назначение заключенных-специалистов на итээровские должности было обычной практикой. В лагерных больницах работали зеки-врачи. Даже начальником телефонной станции Горшорлага работал зек, руководивший вольнонаемными телефонистками. Дьяков получил в свое распоряжение маленькую научную базу – флюгер, ящики на 4-х штырях, парографы, самописцы, снегомерные рейки и т.п.
Так началось полувековое дьяковское служение метеорологии. Первый прогноз он дал 12 июня 1936 года: «Малооблачная погода благоприятна для строительных работ».
Дьяков боялся за ошибки, чувствуя над собой Дамоклов меч, и впоследствии вспоминал, как по неопытности не учел инверсию температур – разницу на горе и внизу - и дал один из первых прогнозов неверно. Его страшило наказание, которое могло бы заключаться хотя бы в изгнании из метеослужбы на общие работы. В то же время душу полнили силы молодости, он романтически воспринимал мир и мог предаваться радужным мечтам.
Жил начинающий метеоролог теперь в одном из двух домиков, стоявших на горе. Во втором из них ютились зеки, работавшие в парниках по выращиванию цветов.
1936 год выдался с обильными осадками. Оставалось фиксировать, что небо затянуто тучами и снова будет дождь, дождь, дождь…
В 1937 году в Темире, как и всюду, людей брали массово и чаще всего безвозвратно. Так что статус заключенного, получившего свой «законный» срок, пожалуй, благоприятствовал спасению жизни. В 1938 году срок Анатолия Дьякова кончился.
УЧИТЕЛЬ ГЕОГРАФИИ
Директор школы Иван Тимофеевич Ситько любил юную поросль, которая платила ему тем же. Он вел математику и физику и казался идеалом учителя. Высокий, сдержанный в манерах, корректный в обращении с людьми, Иван Тимофеевич держал также марку рачительного хозяина. Его стараниями на пришкольном участке вырос роскошный сад, где работали школьники, труд которых вознаграждался плодами и ягодами.
Географию вел Анатолий Витальевич Дьяков. Переполненный знаниями, он жаждал излиться ученикам. На их головы обрушивалось такое количество фактов, что они не могли впитать все и утомлялись слушать. А географ не ведал меры. Прохаживался по классу с указкой и самозабвенно продолжал.
- Я расскажу вам, где мне пришлось побывать…
По стране он поездил и повидал немало, но рассказывать ему было нелегко. Класс кривлялся, строил рожи, шуршал, сопел, выкрикивал реплики… Иногда урок срывали очень просто – кто-нибудь поднимал руку и говорил, что у него не получилась задача по математике. Учитель подходил, вникал – и начинал водить мелом на доске: решение такое-то и такое-то. И весь урок объяснял математику – а географию потом сами прочитаете по учебнику.
Как бы ни безобразничали ученики, Дьяков никогда не наказывал их. Он не умел быть ни строгим, ни властным. После урока лишь выскажется:
- Я видел, как вы себя вели. Не хотел портить настроение и делать замечание – но знайте, что вели вы себя плохо.
Поиздевались же над ним. Детские забавы выводили Дьякова из себя. Объясняет материал, а граненый карандаш по полу трынь-трынь. Он подойдет и чуть ли не линейкой. Как бы замахивался, но никогда, конечно, не бил. Или стол намажут ему мелом, чтобы белая полоса на поясе.
Учитель просит повесить карту, а ученики не повесят. Он уже лет в 27-28 начал полнеть, одежда узкая, пусть потянется за картой, может быть, брюки лопнут!
С коллегами общался Анатолий Витальевич чересчур принципиально и если учитель чего-то не знает, то обязательно делал замечание, вздорил, неизбежно доказывая свою правоту, и со всеми в школе переругался.
Когда Дьяков в очередной раз уличил кого-то в невежестве, разобиженная коллега пожаловалась Ситько. Тот принял вызов. Разговор у них получился взволнованный и резкий. Школа пропиталась слухом об интеллигентном обмене фразами между ними.
Ситько сказал Дьякову прямо в глаза: никакой вы не ученый, а самый настоящий шарлатан!
Дьяков: А вы нищенская сума, набитая объедками!
Ситько: Вы мешок, набитый золотом!
Дьяков: Да вы просто овес, пропущенный через лошадь!
В итоге Дьяков ушел из школы, а Ивана Тимофеевича чуть не парализовало – у него начался тик на лице.
В 1972 году класс отмечал тридцатилетие выпуска. Многие мальчики погибли на фронте. Класс представляли в основном посолидневшие девочки. Из учителей в наличии оказались только двое – Шубодеров и Дьяков, который повел их на экскурсию. Показал в телескоп солнце. Экскурсанты по очереди посмотрели на солнечные пятна. Ученый рассказал о своих успехах. Как всегда, речь его звучала громко, создавая впечатление некоторой крикливости. И на груди его сиял орден, привинченный прямо к рабочей куртке. Широкий в теле, Бог погоды выглядел довольно комично в своей одежде – а тут еще орден прямо на куртке! Это поражало, резало глаз. Однако, какой бы смешной и нелепый он ни был, именно он, Анатолий Витальевич Дьяков, ставивший в своей фамилии ударение на последний слог, спас урожаи во Франции и Казахстане, спас, возможно, корабли от шторма в Карибском море, именно он создал феноменальную теорию атмосферы, тайну которой унес с собой в могилу.
НИТЬ АРИАДНЫ
Милая и странная женщина лет за тридцать, в пенсне, маленькая и худая, словно состояла из одних косточек, вела в школе немецкий, свободно владея языком, и математику, зная ее, очевидно, на высоком научном уровне.
Она вечно опаздывала на уроки. Звенит звонок, класс сидит, ждет. Учителя нет. А вот и Ариадна Ивановна. В окно видно, как она переходит с шага на бег в своей московской каракулевой шубке. Подбирает полы, садится на снег и съезжает с горки. Вот так вот садится и съезжает! И бежит дальше мелкими шажками.
Мокрый снег начала апреля. Ариадна Ивановна спешит в огромных подшитых валенках. Класс дивится и хохочет.
Или грязь. Щупленькая женщина в каракулевой дошке, полы расстегнуты, торопится с огромным портфелем. Вбегая в класс, бултых этот грязный портфель прямо на стол.
Тихая, застенчивая, близорукая, в длинной юбке, светлая шатенка с гладкими, зачесанными волосами, которые она закалывала, Ариадна Ивановна появлялась в классе при полной тишине. Ее уважали и никогда не передразнивали. Ученики замирали, когда она начинала говорить, рассказывая так, что ее заслушивались. Впрочем, тоже не всегда. Бывало, класс стоял на ушах. Как же стыдно станет им потом, взрослым женщинам, некоторые из которых сами пойдут по учительской стезе… Перепачканная мелом, потому что любила сесть и откинуться щекой на руку, овеянную меловой пылью, Ариадна Ивановна говорила:
- Девочки! Девочки и мальчики! Задумайтесь… Посмотрите… Подумайте…
Простая, безобидная, добрая, исключительного благородства, в быту она была настолько беспомощна, что, как замечали девочки, не то что за одеждой мужа следить, но и за своей не могла. Брюки мужу, Анатолию Витальевичу, она зашивала сеточкой, как носки (вместо заплатки), а у собственной юбки всегда оборка была вывернута.
По школе ходил анекдот, что свою корову они с Дьяковым кормят бутербродами.
Отец Ариадны Ивановны Невзоровой, генерал медслужбы, служил под началом известного Брусилова. Росла она где-то в Польше, единственным ребенком в семье, и воспитывалась при слугах.
Первый муж ее, тоже репрессированный, видимо, погиб в лагере.
С Дьяковым они познакомились в бытность его студентом МГУ. В конце его срока у них завязалась умная переписка – так они и сошлись. В 1938 году Ариадна Ивановна приехала из Москвы в Темир, привезя с собой дорогие ковры. Тех, кто входил в их убогую поселковую избушку, поражали сплошь завешенные стены.
Возможно, эта замечательная женщина спасла Дьякова от нового срока, удерживая его импульсивную натуру от опасных в то время высказываний. Она внушала ему, что он редкостно талантливый и может осуществить все свои замыслы. Так что поневоле он должен был почувствовать себя гением.
Как два чудака, далеких от практической жизни, они стоили друг друга. Оба не умели растопить печку, возделывать огород.
Ариадна Ивановна сама подала идею купить корову. Купить-то они ее купили. Но обращались с ней на «вы». Доили прямо в доме – заведут, подоят, выведут. Цедили сначала по кружке – из каждого соска, когда пить захотят.
К пастбищу водили на веревочке, накрыв буренку простыней, чтобы не было жарко и не кусали слепни, а после покоса (сено им косили соседи) сопровождали ее к стогу, нет чтобы сено домой привезти. Первое время Ариадна Ивановна прогуливалась при корове до таежного пастбища в белой шляпке: одевалась она временами элегантно. А Дьяков босиком, с подвернутыми штанами.
Позднее летом они оба ходили в поселке босиком. Следуя принятой им системе здоровья, он заставлял жену закаляться. В то время, теряя зрение, Ариадна Ивановна носила уже двойные очки. Осенью ее можно было увидеть в сапожищах, которые шлепали ей по коленкам.
В военные годы Дьяков жил в маленьком домике вместе с Ариадной Ивановной и, мурлыча романсы и оперные арии, педантично записывал данные метеонаблюдений, начитывал огромное количество научной литературы, которую выписывал отовсюду.
Зимой он любил сам делать наблюдения. И где-нибудь в солнечный день марта катился на лыжах со своей могучей шевелюрой и обнаженным волосатым торсом с горы Улудаг - таким он запомнился Анфисе Федоровне Локотко, работавшей на метеостанции наблюдателем. Анатолий Витальевич в совершенстве знал теорию лыжного спорта, но катался слабо. Теория – одно, практика – другое.
Дьяков подал заявление с просьбой отправить его на фронт – он мог бы служить в метеорологическом обеспечении. Ему отказали: вам целесообразнее работать в тылу, прогнозы погоды нужны для КМК. В шутку или всерьез Анатолий Витальевич разрывал сердце Ариадны на части эпатажными заявлениями:
- Вот возьму и уеду воевать!
Как-то он отправился в Кузедеево и к вечеру не вернулся. Неужели подал заявление в райвоенкомат и… Нет, она не выдержала бы этого. Пешком ушла Ариадна Ивановна в Кузедеево (сесть на поезд можно было только с медсправкой, через санпропускник, так как боялись эпидемий). Придя в райцентр, она начала искать мужа и открыла какую-то дверь – секретарь райкома ВЛКСМ Валентина Плеханова с изумлением посмотрела на худенькую босую женщину в очках. В другом месте Кузедеева любимый Толя благополучно нашелся, с ним ничего не случилось, он всего лишь задержался на одни сутки.
О, как любила его Ариадна Ивановна! Любовь ее не знала границ и преодолевала все – время, расстояния, материально-бытовые проблемы и, главное, нелюбовь мужа. Нет женщины, которая не почувствует, что ее не любят. Чувствовала и она. Да ведь не его вина, что ему не дано. Как известно, любовь не оформляется приказом с синей печатью.
Еще в начале 1941 года Дьяков выкупил у Горшорлага избушку, ту самую, где он жил и где находилась метеостанция. Ввиду ликвидации Горшорлага метеостанцию в Темире передали Горному управлению КМК с параллельным взаимодействием с Новосибирским управлением гидрометслужбы. «В связи с развитием геолого-разведочных работ» метеостанция должна была обслуживать прогнозами все хозорганизации КМК, Томской железной дороги «и прочие»… Возникла известная путаница ведомственной подчиненности, договорных и недоговорных отношений. Впрочем, в войну все это имело второстепенное значение.
Накануне войны метеостанция была неплохо укомплектована оборудованием, закупленным на деньги Главного управления Гидрометслужбы СССР. Материальная база заметно обновилась в 1940 году, когда Дьяков съездил в Москву, к начальнику ГУ ГМС Е. К. Федорову. Всю последующую жизнь Анатолий Витальевич вращался в орбите этого выдающегося деятеля метеослужбы. Евгений Константинович Федоров – геофизик-астроном дрейфующей станции «Северный полюс-1» (1937-1938), Герой Советского Союза, академик, носитель шести орденов Ленина и других, лауреат Сталинской и Государственной премий. Он изучал проблемы охраны окружающей среды при испытаниях ядерного оружия. Обобщал понятие «погоды» на состояния верхней атмосферы и околоземного космического пространства – «погоды в космосе». Считался организатором научных проектов и генератором идей, стремившимся объединять талантливых людей для решения той или иной проблемы. Роль академика Федорова в судьбе Дьякова и его солнечных идей неоднозначна – то положительна, то не очень.
| Далее