Во мне струится свет щемящий
Похожий на воспоминанье…
Похожий на другое время,
Когда мы были дураками
И с ангелами пили чай.
Но свет струился невозможно,
И свет такой необъяснимый,
И свет такой потусторонний,
Что замирали чашки с чаем
И озирались дураки…
И свет струится в чашке чая,
И свет такой неосторожный,
И свет такой недолговечный,
Что ангелы, забыв о крыльях,
Выбрасываются из окна…
А свет сиял потусторонний,
И было видно до озноба,
Как с этой стороны прощались,
И целовались перед смертью
И ангелы и дураки…
И падали косые тени
На чашку и на подоконник,
С той стороны… И было поздно
Сказать: люблю… люблю – навеки!
И таял тополиный снег…
И пух летел, не понимая,
В глаза влипал, едва касаясь…
Но кто-то отдавал приказы
На нас внезапных… И готовых
Не убивать своих врагов…
Когда вернулся я в мой город -
В мой город нежно-тополиный,
В мой город снежно-тополиный…
Июньские стояли ветры
И тополиный пух летел…
И десять лет как не бывало!
И тополиный снег струился…
И только призрак Джомолунгмы,
Обрыв сияющий Белухи,
И перелунная Катунь…
И десять лет, как не бывало!
Друзья застывшие в разбеге…
И пух летел в глаза ночные…
Друзья себе добыли место,
Которого я избежал…
И мы с Наташею стояли,
И было зябко-непривычно,
И было зыбко-непривычно
Смотреть, как падают снежинки
И тополиный пух ловить…
Мы любовались снегопадом,
Который прямо с неба падал,
Который прямо в небо падал…
Летели хрупкие снежинки
И разбивались о стекло…
Открыв отвесное окошко,
Совсем по летнему одеты…
Совсем по-летнему раздеты
Мы тополиный снег ловили,
И целовали снежный пух…
Так мы стояли прямо в кухне -
И снегопад стоял, как праздник.
На нашей кухоньке двуместной,
Снежинки нежно трепетали
На уровне цветущих глаз…
Но где-то свыше – объявили
Священную войну деревьям,
Последнюю войну деревьям…
Простые парни подъезжали
На фронтовых грузовиках.
Простые парни подъезжали
В руках у них дымились пилы,
В руках у них ревели пилы,
И ветви опадали наземь,
И людям было все равно…
И ноги – ветви обходили,
И школьники шли на уроки,
Уже небесные уроки…
Студенты допивали пиво
И шли на лекции скучать.
Не объявили забастовку
Забушевавшие шахтеры.
И не легли они на шпалы,
И жены их не провожали
На справедливую войну.
Тогда стояло это время -
И в мужиках клубилось нечто -
Потусторонний свет щемящий!
Они могли бы, если б знали…
Но ничего никто не знал.
Ну, как же так? И сокрушалась
Стена последнего Берлина,
И лязгали на переплавку
Стальные танковые части…
И выл обиженный Урал.
И по Арбату мы гуляли,
И страстно верили генсеку,
И собирались, как на праздник,
У ног великого поэта
И Пушкин заживо мерцал…
Но никому уже не верил
Мой друг по юности вчерашней -
Парчевский Саша… Пил и трезво
Про пятнолобого генсека:
«Еще дождетесь…» - говорил.
И мы дождались… Как листовки,
Газеты по рукам ходили,
И падал снег необъяснимый!
И пили, будто перед смертью
Шальную водку мужики…
И церковь русская из пепла
Восстала, словно птица Феникс.
И шли, и шли простолюдины,
Министры, бабушки и дети
К иконе, что в углу цвела…
Тогда страна перевернулась
И маршала в Кремле убили…
И маршала в себе убила,
И от раскаянья не взвыла
Полубандитская страна…
И новый вождь ломал границы
Своих воспоминаний детских,
Своих порывов безнадежных,
И растопыривая пальцы
Он все же залезал на танк…
И следом лезли генералы,
И ангелы, и проходимцы,
И снег летел с ветвей небесных,
И пух сиял в кольце Садовом,
И каждый шел, куда он шел…
Еще ранения мерцали
Медалями на гимнастерках,
На обезумевших афганцах…
Но рядом зрела-нарывала
Уже Чеченская война…
Тогда девчонки уходили
На заработок самый древний.
Они курили и смеялись,
И на обочинах стояли
И зазывали упырей…
А может быть они такие…
На самом деле были… Были.
И шли по рваной автостраде,
И тополиный снег ловили,
И зелень прятали в чулки…
И мы в оптическом прицеле
Держали девочек любимых,
Болтая с ними напоследок…
И мужиков в прицел ловили,
И нажимали на курок…
И падали враги на землю,
На выщербленные тротуары…
И падал снег непоправимый,
И пух летел нежнее пуха,
И ухо нежно щекотал…
Мы никого не убивали…
Но столько развелось оружья,
Но столько развелось наганов,
И столько развелось народу,
Кто становился поперек!
И убивали мы… Как будто,
Мы никого не убивали.
Мы никогда не убивали!
Из окон лунных вездеходов,
Расстреливая не друзей…
И пух летел в садах афганских,
И снег стоял в садах чеченских,
И пух такой необъяснимый,
И снег такой потусторонний,
И шла Гражданская война…
А мы о ней совсем не знали,
О нашей личной и Гражданской,
Мы выходили в старых джинсах,
В кроссовках, и бронежелетах
И занимали ближний банк…
А нас встречали только пули,
Но мы имели этот опыт,
И снег летел потусторонний…
Но по-чеченски мы стреляли,
И добивали пацанов…
И кровь сочилась из экранов,
Кровь капала с газет столичных,
И снег газет провинциальных
Лежал на столике кофейном,
И алым соком набухал…
Меня встречали на базаре
Знакомые полукалеки,
Когда-то я учился с ними!
Они здоровались со мною,
И руку подавали мне…
Вот Леха шел, держась за палку,
А с ним Серега – всюду вместе!
Они как братья проходили,
Они взволнованно дышали,
И говорили мне: Привет!
Поддерживая друг друга,
Они как дети улыбались,
Они стояли полупьяно,
Они надеялись на милость,
Они прошли сей мир насквозь…
Но я писал стихи и думал
О нашей, Боже мой, Вселенной…
И было у меня всего-то
На три молочные пакета
И булку хлеба… в этот раз.
И мне не нравились ладони,
Которые просили денег,
Которые просили денег,
Которые просили денег,
Которые просили на…
И снег летел такой прощальный,
А пух летел такой прощальный,
Потусторонний и нездешний,
Как будто он прощался с нами,
Как будто нищету прощал…
И ничего не понимая,
Я говорил, что нету денег,
Я объяснял, что нету денег …
А снег летел необъяснимый,
Неповторимый и сквозной…
И снежным пухом все заносит,
И до колен растут сугробы…
И я бы дал им – сколько просят.
Но их не видно на базаре,
И на Весенней нету их…
И где сейчас Парчевский Саша?
И где стоит Евсеев Гоша?
И где молчит Борис Сидельцев?
Где Саша Конушкин? Скажите?
И Колмогоров Коля… где?
И где Володя Небогатов
Свою растапливает баньку?
И где Юртай – боксер бессмертный?
Кого он ловит смутным взглядом?
И где Олежка – братик мой?
Где Юра Кузнецов? – на даче?
Где Башунов молчит, так громко?
Где Толя Кобенков… в Париже?
И где Уколов ищет травку,
И падает сквозь легкий пух?
И снег летит потусторонний,
Тревожный и неизъяснимый…
И мы с Наташею гуляем
По Набережной и Весенней,
И здравствуй – некому сказать…
И где Левшов лежит в сугробе,
И пальцы Жени почернели…
И пух летит с ветвей родимых
На рощицу крестов весенних,
На рощу раннюю крестов…
Как Саша умер? – я не знаю.
Взорвался Гоша от инфаркта.
Бориса опухоль подъела.
И в тридцать три изъяли Сашу
Наркотики из бытия…
Стихи, как Игорь – пишет Игорь,
И пьет, как Игорь, ту же влагу…
Как царь распахивает окна,
И безысходно смотрит сверху
На рельсы Млечного Пути…
Флакон стихов забыто-нежных
Вдова достанет… так щемяще -
Она достанет, это слово,
Она достанет эти строки,
Она достанет… Ну и что?
Пришло другое поколенье,
И никого они не знают,
И ничего они не помнят,
Они вдыхают – вертикальный
Стоящий нежно снегопад…
А в нем струится свет щемящий,
Похожий на воспоминанье…
И снежный пух летит незримо
Из голубых садов Афгана,
Похожих на сады Чечни…
И пух летит непобедимый,
И снег идет неотвратимый,
Он сквозняком струится в щели
Моих полуоткрытых окон,
И окликает из зеркал…
Тогда я выхожу на площадь,
Где Пушкин бронзовый томится,
А Саша – быстро так! - заходит
В подъезд, где мы зимой стояли
И говорили о любви…
А Гоша вечно пропадает
У лодки в гавани притомской…
Давлетшин Игорь едет к маме,
Казанцев Саша взял корзинку
И по грибы с женой ушел…
А Михаил Орлов и Вета
Калину с веток обирают,
И Буравлев следит неспешно,
И сигарету в пальцах держит,
И так небесно он красив…
И мы гулять идем с Наташей
По Набережной и Весенней,
А Саша на проспект выходит,
Затем спускается в пивную,
И мы не встретимся никак…
За что? За что мы умираем?
Так просто и так безнадежно?
За что? Так больно и невнятно?
В ночной рулетке Зодиака
С бессмертием напополам…
Уже бессмертные навечно,
Мы умираем бескорыстно
В Непале или на Алтае…
И нас лавинами целует
И комкает в руке К-2*
И мы навзрыд орали в звезды,
И поднимали вертикально
Свое лицо нагое к небу,
И сотрясались от рыданий…
И говорили: слава Бо…
Как дураки, мы уходили
Из нашей кухоньки двуместной,
Заглядывая в чашку чая,
Чтобы увидеть непреложно
Чаинки и свою судьбу…
И ангелы, склонясь над нами,
Струили свет нерукотворный,
И перемешивали звезды,
Чтобы встречались на Весенней
Чаинки и смешные мы…
Мы говорили: Слава Богу!
Когда рождались наши дети.
Мы говорили: Слава Богу!
Когда споткнувшись о пылинку
Мы насмерть падали на снег…
Мы говорили: Слава Богу!
За Всё? – спросил монах Печерский.
Остановившись в изумленье,
На самом краешке Вселенной
Мы отвечали: да, за Всё…
И это было выше смерти,
И это было выше жизни,
И это было, как бессмертье,
Сияющее перед каждым…
И Слава Богу… и за Всё!
Когда вернулся я в мой город,
Струился ветер тополиный,
Струился свет непостижимый
И пух летел непобедимый,
И слезно залетал в глаза…
И слезы застилали землю,
И слезы застилали небо,
И мы рыдали безотчетно,
И звезды трогали руками -
И ангелы и дураки…
20 мая – 24 мая 2009
Похожий на воспоминанье…
Похожий на другое время,
Когда мы были дураками
И с ангелами пили чай.
Но свет струился невозможно,
И свет такой необъяснимый,
И свет такой потусторонний,
Что замирали чашки с чаем
И озирались дураки…
И свет струится в чашке чая,
И свет такой неосторожный,
И свет такой недолговечный,
Что ангелы, забыв о крыльях,
Выбрасываются из окна…
А свет сиял потусторонний,
И было видно до озноба,
Как с этой стороны прощались,
И целовались перед смертью
И ангелы и дураки…
И падали косые тени
На чашку и на подоконник,
С той стороны… И было поздно
Сказать: люблю… люблю – навеки!
И таял тополиный снег…
И пух летел, не понимая,
В глаза влипал, едва касаясь…
Но кто-то отдавал приказы
На нас внезапных… И готовых
Не убивать своих врагов…
Когда вернулся я в мой город -
В мой город нежно-тополиный,
В мой город снежно-тополиный…
Июньские стояли ветры
И тополиный пух летел…
И десять лет как не бывало!
И тополиный снег струился…
И только призрак Джомолунгмы,
Обрыв сияющий Белухи,
И перелунная Катунь…
И десять лет, как не бывало!
Друзья застывшие в разбеге…
И пух летел в глаза ночные…
Друзья себе добыли место,
Которого я избежал…
И мы с Наташею стояли,
И было зябко-непривычно,
И было зыбко-непривычно
Смотреть, как падают снежинки
И тополиный пух ловить…
Мы любовались снегопадом,
Который прямо с неба падал,
Который прямо в небо падал…
Летели хрупкие снежинки
И разбивались о стекло…
Открыв отвесное окошко,
Совсем по летнему одеты…
Совсем по-летнему раздеты
Мы тополиный снег ловили,
И целовали снежный пух…
Так мы стояли прямо в кухне -
И снегопад стоял, как праздник.
На нашей кухоньке двуместной,
Снежинки нежно трепетали
На уровне цветущих глаз…
Но где-то свыше – объявили
Священную войну деревьям,
Последнюю войну деревьям…
Простые парни подъезжали
На фронтовых грузовиках.
Простые парни подъезжали
В руках у них дымились пилы,
В руках у них ревели пилы,
И ветви опадали наземь,
И людям было все равно…
И ноги – ветви обходили,
И школьники шли на уроки,
Уже небесные уроки…
Студенты допивали пиво
И шли на лекции скучать.
Не объявили забастовку
Забушевавшие шахтеры.
И не легли они на шпалы,
И жены их не провожали
На справедливую войну.
Тогда стояло это время -
И в мужиках клубилось нечто -
Потусторонний свет щемящий!
Они могли бы, если б знали…
Но ничего никто не знал.
Ну, как же так? И сокрушалась
Стена последнего Берлина,
И лязгали на переплавку
Стальные танковые части…
И выл обиженный Урал.
И по Арбату мы гуляли,
И страстно верили генсеку,
И собирались, как на праздник,
У ног великого поэта
И Пушкин заживо мерцал…
Но никому уже не верил
Мой друг по юности вчерашней -
Парчевский Саша… Пил и трезво
Про пятнолобого генсека:
«Еще дождетесь…» - говорил.
И мы дождались… Как листовки,
Газеты по рукам ходили,
И падал снег необъяснимый!
И пили, будто перед смертью
Шальную водку мужики…
И церковь русская из пепла
Восстала, словно птица Феникс.
И шли, и шли простолюдины,
Министры, бабушки и дети
К иконе, что в углу цвела…
Тогда страна перевернулась
И маршала в Кремле убили…
И маршала в себе убила,
И от раскаянья не взвыла
Полубандитская страна…
И новый вождь ломал границы
Своих воспоминаний детских,
Своих порывов безнадежных,
И растопыривая пальцы
Он все же залезал на танк…
И следом лезли генералы,
И ангелы, и проходимцы,
И снег летел с ветвей небесных,
И пух сиял в кольце Садовом,
И каждый шел, куда он шел…
Еще ранения мерцали
Медалями на гимнастерках,
На обезумевших афганцах…
Но рядом зрела-нарывала
Уже Чеченская война…
Тогда девчонки уходили
На заработок самый древний.
Они курили и смеялись,
И на обочинах стояли
И зазывали упырей…
А может быть они такие…
На самом деле были… Были.
И шли по рваной автостраде,
И тополиный снег ловили,
И зелень прятали в чулки…
И мы в оптическом прицеле
Держали девочек любимых,
Болтая с ними напоследок…
И мужиков в прицел ловили,
И нажимали на курок…
И падали враги на землю,
На выщербленные тротуары…
И падал снег непоправимый,
И пух летел нежнее пуха,
И ухо нежно щекотал…
Мы никого не убивали…
Но столько развелось оружья,
Но столько развелось наганов,
И столько развелось народу,
Кто становился поперек!
И убивали мы… Как будто,
Мы никого не убивали.
Мы никогда не убивали!
Из окон лунных вездеходов,
Расстреливая не друзей…
И пух летел в садах афганских,
И снег стоял в садах чеченских,
И пух такой необъяснимый,
И снег такой потусторонний,
И шла Гражданская война…
А мы о ней совсем не знали,
О нашей личной и Гражданской,
Мы выходили в старых джинсах,
В кроссовках, и бронежелетах
И занимали ближний банк…
А нас встречали только пули,
Но мы имели этот опыт,
И снег летел потусторонний…
Но по-чеченски мы стреляли,
И добивали пацанов…
И кровь сочилась из экранов,
Кровь капала с газет столичных,
И снег газет провинциальных
Лежал на столике кофейном,
И алым соком набухал…
Меня встречали на базаре
Знакомые полукалеки,
Когда-то я учился с ними!
Они здоровались со мною,
И руку подавали мне…
Вот Леха шел, держась за палку,
А с ним Серега – всюду вместе!
Они как братья проходили,
Они взволнованно дышали,
И говорили мне: Привет!
Поддерживая друг друга,
Они как дети улыбались,
Они стояли полупьяно,
Они надеялись на милость,
Они прошли сей мир насквозь…
Но я писал стихи и думал
О нашей, Боже мой, Вселенной…
И было у меня всего-то
На три молочные пакета
И булку хлеба… в этот раз.
И мне не нравились ладони,
Которые просили денег,
Которые просили денег,
Которые просили денег,
Которые просили на…
И снег летел такой прощальный,
А пух летел такой прощальный,
Потусторонний и нездешний,
Как будто он прощался с нами,
Как будто нищету прощал…
И ничего не понимая,
Я говорил, что нету денег,
Я объяснял, что нету денег …
А снег летел необъяснимый,
Неповторимый и сквозной…
И снежным пухом все заносит,
И до колен растут сугробы…
И я бы дал им – сколько просят.
Но их не видно на базаре,
И на Весенней нету их…
И где сейчас Парчевский Саша?
И где стоит Евсеев Гоша?
И где молчит Борис Сидельцев?
Где Саша Конушкин? Скажите?
И Колмогоров Коля… где?
И где Володя Небогатов
Свою растапливает баньку?
И где Юртай – боксер бессмертный?
Кого он ловит смутным взглядом?
И где Олежка – братик мой?
Где Юра Кузнецов? – на даче?
Где Башунов молчит, так громко?
Где Толя Кобенков… в Париже?
И где Уколов ищет травку,
И падает сквозь легкий пух?
И снег летит потусторонний,
Тревожный и неизъяснимый…
И мы с Наташею гуляем
По Набережной и Весенней,
И здравствуй – некому сказать…
И где Левшов лежит в сугробе,
И пальцы Жени почернели…
И пух летит с ветвей родимых
На рощицу крестов весенних,
На рощу раннюю крестов…
Как Саша умер? – я не знаю.
Взорвался Гоша от инфаркта.
Бориса опухоль подъела.
И в тридцать три изъяли Сашу
Наркотики из бытия…
Стихи, как Игорь – пишет Игорь,
И пьет, как Игорь, ту же влагу…
Как царь распахивает окна,
И безысходно смотрит сверху
На рельсы Млечного Пути…
Флакон стихов забыто-нежных
Вдова достанет… так щемяще -
Она достанет, это слово,
Она достанет эти строки,
Она достанет… Ну и что?
Пришло другое поколенье,
И никого они не знают,
И ничего они не помнят,
Они вдыхают – вертикальный
Стоящий нежно снегопад…
А в нем струится свет щемящий,
Похожий на воспоминанье…
И снежный пух летит незримо
Из голубых садов Афгана,
Похожих на сады Чечни…
И пух летит непобедимый,
И снег идет неотвратимый,
Он сквозняком струится в щели
Моих полуоткрытых окон,
И окликает из зеркал…
Тогда я выхожу на площадь,
Где Пушкин бронзовый томится,
А Саша – быстро так! - заходит
В подъезд, где мы зимой стояли
И говорили о любви…
А Гоша вечно пропадает
У лодки в гавани притомской…
Давлетшин Игорь едет к маме,
Казанцев Саша взял корзинку
И по грибы с женой ушел…
А Михаил Орлов и Вета
Калину с веток обирают,
И Буравлев следит неспешно,
И сигарету в пальцах держит,
И так небесно он красив…
И мы гулять идем с Наташей
По Набережной и Весенней,
А Саша на проспект выходит,
Затем спускается в пивную,
И мы не встретимся никак…
За что? За что мы умираем?
Так просто и так безнадежно?
За что? Так больно и невнятно?
В ночной рулетке Зодиака
С бессмертием напополам…
Уже бессмертные навечно,
Мы умираем бескорыстно
В Непале или на Алтае…
И нас лавинами целует
И комкает в руке К-2*
И мы навзрыд орали в звезды,
И поднимали вертикально
Свое лицо нагое к небу,
И сотрясались от рыданий…
И говорили: слава Бо…
Как дураки, мы уходили
Из нашей кухоньки двуместной,
Заглядывая в чашку чая,
Чтобы увидеть непреложно
Чаинки и свою судьбу…
И ангелы, склонясь над нами,
Струили свет нерукотворный,
И перемешивали звезды,
Чтобы встречались на Весенней
Чаинки и смешные мы…
Мы говорили: Слава Богу!
Когда рождались наши дети.
Мы говорили: Слава Богу!
Когда споткнувшись о пылинку
Мы насмерть падали на снег…
Мы говорили: Слава Богу!
За Всё? – спросил монах Печерский.
Остановившись в изумленье,
На самом краешке Вселенной
Мы отвечали: да, за Всё…
И это было выше смерти,
И это было выше жизни,
И это было, как бессмертье,
Сияющее перед каждым…
И Слава Богу… и за Всё!
Когда вернулся я в мой город,
Струился ветер тополиный,
Струился свет непостижимый
И пух летел непобедимый,
И слезно залетал в глаза…
И слезы застилали землю,
И слезы застилали небо,
И мы рыдали безотчетно,
И звезды трогали руками -
И ангелы и дураки…
20 мая – 24 мая 2009