***
Я принял эту жизнь всерьёз,
Ещё не думая о Слове,
При свете человечьих слёз,
При цвете человечьей крови.
Но Слово вещее всерьёз
Рвануло горло возле жилки! –
И кровь не отличить от слёз,
Улыбку боли – от ухмылки.
В БАНЬКЕ
Ай, как в баньке русской
– да татарский жар!
Жалится-покусывает
Змей-Горыныч-Пар...
Изморозь по коже… –
ладно, поглядим.
Ну, а Змей, похоже, –
Яро-невредим!
Страшно забираться,
братцы, на полок,
Да за ковшик браться,
В коем кипяток.
Как струёю узкой
в камешки плеснёшь
И листок капустный
К лысине прижмёшь...
Зашипит в каменьях
Змей – и в потолок!
Начинай сраженье
За родной полок!
Веничек, как сабля! –
жить ещё и жить!
Но рука ослабла
Пар кружить-крушить...
Не отдам ни пяди!
Но ярится Змей
И меня же ради –
Жарит-жалит злей.
Я ли не татарин –
русский-сибиряк?
До костей пропарен –
Парень-с-печки-бряк!
Ай! – желанна сеча!
Ой! – исхлестан весь...
Ай! – сугроб-предтеча
Недалече есть.
Выползу из баньки,
аж не чуя ног:
Ой запеленайте
В маменькин снежок...
МОЙ СТОЛ
Мой стол и столб,
И ствол животворящий,
И столп грядущего с листвою говорящей…
Вот муравей
Струится по стволу –
Прикована строкой моя рука к столу.
В оковах слов
Членится мысль моя,
Похожая на броне-муравья…
Щекочется,
И по листу бежит,
Как почерк мой – к венцу стиха спешит!
Мой стол и ствол,
И я, как муравей,
Вверх по стволу – бегу-бегу скорей…
Скорей… Скорей!
Но муравейник мой
В сто тысяч голосов зовёт: домой, домой.
Домой… домой…
И ночь в траве течёт,
Но муравейник звёзд меня влечёт.
Да кто же ты?
Каких таких кровей?
Твой братский муравейник – у корней…
Мой стол и ствол…
И я, пока могу, –
В ущелье муравьином вверх бегу…
Там вниз и вверх
Мерцают муравьи –
Божественные братики мои…
РАЙСКАЯ ЯГОДА
То ли милость Божия, то ли искушение:
В брошенной усадьбе зреет угощение…
Забрести так хочется с видом именинника
По коровьей просеке в марево малинника.
Грядки, одичавшие лебедой с ромашкою –
Алые клубничины забродили бражкою.
Цепью пёс не лязгает, не видать хозяина –
То ли рай потеряный, то ли так, окраина…
То ли попущение вышло мне Господнее –
Переспелой ягодой манит преисподняя.
И ограда ветхая… ветхая-заветная.
Красная смородина – ягода запретная!
Ягода запретная… яблоня нездешняя…
Кровоточит веточка вся невольно-грешная.
То ли кровь соседская, то ль добро природное:
Вызрело под солнышком – стало всенародное!
А в репье цыганится чёрная смородина.
То ли моя Родина, то ли я – уродина…
Жало оголённое проволоки ржавленой
Возле локтя дернется… – вздрогну, как ужаленный.
Обомлеет душенька древним Божьим ужасом –
Не ходи за ягодой по местам разрушенным.
Не прельщайся ягодой в час её падения –
Опустеет душенька в это же мгновение…
А полынь с ромашкою сад обжили благостно.
Это милость Божия… это птицам лакомство.
Ну, а станешь птичкою – птичкой-невеличкою,
Где увидишь – лакомься райскою клубничкою.
*
И умереть не страшно,
И на птиц не смотреть…
Вот она – рифма: пашня.
Это правда – на треть.
Две остальные рифмы
Пусть неизвестны мне –
Словно окурки «Примы»
Валяются на окне.
Словно простой окурок… –
На это похожа смерть.
Беги от него, придурок, –
Не трогай и эту треть.
А третия треть – простая:
Смерть – она просто дрожь.
Страницы судьбы листая,
И третию треть не трожь!
КЛЁН
Набухающий венами клён
Стрекозиную держит брошь.
Как Сергей – ни в кого влюблён,
На Есенина он похож.
Брошка крылышками верещит –
Галстук-бабочка на плече.
Сквозняком жёлтый лист пришит
На лице.
Он забыл навсегда Москву.
Ну кому он такой, зачем?
Ветерок трепыхнул листву –
И пиджак повис до колен.
А пиджак на нём – голубой,
Кровь рябиновая на рукаве…
Он забрызган мёртвой водой,
С колокольчиком в голове…
За окном пустой Ленинград,
Ну, а в комнате – губчека
Совершает ночной обряд
И в крови купает щенка.
Колокольчик звенит- звенит –
Словно в поле пасут телят.
И рванулись стихи в зенит,
Ну а там – журавли летят.
Синий-синий курлыкнул взор –
Он щенка потрепал рукой.
За окошком раненый бор
Поглядел на него с тоской.
Поглядел на излучья вен:
Как набухли!.. – и сдунул брошь.
Клён из времени перемен…
На Есенина он похож.
***
Черёмушник иссиня-чёрный –
В сиянье капель
Дождевых.
И листик рдяно-золочёный
На голой веточке
Затих.
Мы зимовать одни остались –
На даче,
В пасмурном бору.
Хвоинки к сыну прицеплялись.
Раздвоенные
На ветру.
Как иностранцы, мы гуляем,
Не узнавая
Летних мест,
И тишина собачьим лаем
Вдруг отзывается
Окрест.
За Томью – а облачном разрыве –
Имперский полыхнёт
Костёр,
А влажный ветер на обрыве
Целует нас
И гонит в бор,
В черёмушник иссиня-чёрный –
На дачу,
Где вскипает чай,
Где листик рвано-золочёный
На чай попался
Невзначай.
ПЕРЕД ВЫЗДОРОВЛЕНИЕМ
Сергею Донбаю
Как тропинки прогоркли:
Это оттепель – вдруг.
Запершит, точно в горле,
Птичий тающий звук.
И зажмуришься: Боже…
И в окне увидать:
Дни всё больше и больше –
Их так сладко вдыхать.
И деревья, деревья
В этом новом году
Тало-снежные перья
Отрясают в саду.
И дышать не больнее,
Чем прощать и любить.
Дни длиннее, длиннее –
Вот и жить бы и жить.
Я принял эту жизнь всерьёз,
Ещё не думая о Слове,
При свете человечьих слёз,
При цвете человечьей крови.
Но Слово вещее всерьёз
Рвануло горло возле жилки! –
И кровь не отличить от слёз,
Улыбку боли – от ухмылки.
В БАНЬКЕ
Ай, как в баньке русской
– да татарский жар!
Жалится-покусывает
Змей-Горыныч-Пар...
Изморозь по коже… –
ладно, поглядим.
Ну, а Змей, похоже, –
Яро-невредим!
Страшно забираться,
братцы, на полок,
Да за ковшик браться,
В коем кипяток.
Как струёю узкой
в камешки плеснёшь
И листок капустный
К лысине прижмёшь...
Зашипит в каменьях
Змей – и в потолок!
Начинай сраженье
За родной полок!
Веничек, как сабля! –
жить ещё и жить!
Но рука ослабла
Пар кружить-крушить...
Не отдам ни пяди!
Но ярится Змей
И меня же ради –
Жарит-жалит злей.
Я ли не татарин –
русский-сибиряк?
До костей пропарен –
Парень-с-печки-бряк!
Ай! – желанна сеча!
Ой! – исхлестан весь...
Ай! – сугроб-предтеча
Недалече есть.
Выползу из баньки,
аж не чуя ног:
Ой запеленайте
В маменькин снежок...
МОЙ СТОЛ
Мой стол и столб,
И ствол животворящий,
И столп грядущего с листвою говорящей…
Вот муравей
Струится по стволу –
Прикована строкой моя рука к столу.
В оковах слов
Членится мысль моя,
Похожая на броне-муравья…
Щекочется,
И по листу бежит,
Как почерк мой – к венцу стиха спешит!
Мой стол и ствол,
И я, как муравей,
Вверх по стволу – бегу-бегу скорей…
Скорей… Скорей!
Но муравейник мой
В сто тысяч голосов зовёт: домой, домой.
Домой… домой…
И ночь в траве течёт,
Но муравейник звёзд меня влечёт.
Да кто же ты?
Каких таких кровей?
Твой братский муравейник – у корней…
Мой стол и ствол…
И я, пока могу, –
В ущелье муравьином вверх бегу…
Там вниз и вверх
Мерцают муравьи –
Божественные братики мои…
РАЙСКАЯ ЯГОДА
То ли милость Божия, то ли искушение:
В брошенной усадьбе зреет угощение…
Забрести так хочется с видом именинника
По коровьей просеке в марево малинника.
Грядки, одичавшие лебедой с ромашкою –
Алые клубничины забродили бражкою.
Цепью пёс не лязгает, не видать хозяина –
То ли рай потеряный, то ли так, окраина…
То ли попущение вышло мне Господнее –
Переспелой ягодой манит преисподняя.
И ограда ветхая… ветхая-заветная.
Красная смородина – ягода запретная!
Ягода запретная… яблоня нездешняя…
Кровоточит веточка вся невольно-грешная.
То ли кровь соседская, то ль добро природное:
Вызрело под солнышком – стало всенародное!
А в репье цыганится чёрная смородина.
То ли моя Родина, то ли я – уродина…
Жало оголённое проволоки ржавленой
Возле локтя дернется… – вздрогну, как ужаленный.
Обомлеет душенька древним Божьим ужасом –
Не ходи за ягодой по местам разрушенным.
Не прельщайся ягодой в час её падения –
Опустеет душенька в это же мгновение…
А полынь с ромашкою сад обжили благостно.
Это милость Божия… это птицам лакомство.
Ну, а станешь птичкою – птичкой-невеличкою,
Где увидишь – лакомься райскою клубничкою.
*
И умереть не страшно,
И на птиц не смотреть…
Вот она – рифма: пашня.
Это правда – на треть.
Две остальные рифмы
Пусть неизвестны мне –
Словно окурки «Примы»
Валяются на окне.
Словно простой окурок… –
На это похожа смерть.
Беги от него, придурок, –
Не трогай и эту треть.
А третия треть – простая:
Смерть – она просто дрожь.
Страницы судьбы листая,
И третию треть не трожь!
КЛЁН
Набухающий венами клён
Стрекозиную держит брошь.
Как Сергей – ни в кого влюблён,
На Есенина он похож.
Брошка крылышками верещит –
Галстук-бабочка на плече.
Сквозняком жёлтый лист пришит
На лице.
Он забыл навсегда Москву.
Ну кому он такой, зачем?
Ветерок трепыхнул листву –
И пиджак повис до колен.
А пиджак на нём – голубой,
Кровь рябиновая на рукаве…
Он забрызган мёртвой водой,
С колокольчиком в голове…
За окном пустой Ленинград,
Ну, а в комнате – губчека
Совершает ночной обряд
И в крови купает щенка.
Колокольчик звенит- звенит –
Словно в поле пасут телят.
И рванулись стихи в зенит,
Ну а там – журавли летят.
Синий-синий курлыкнул взор –
Он щенка потрепал рукой.
За окошком раненый бор
Поглядел на него с тоской.
Поглядел на излучья вен:
Как набухли!.. – и сдунул брошь.
Клён из времени перемен…
На Есенина он похож.
***
Черёмушник иссиня-чёрный –
В сиянье капель
Дождевых.
И листик рдяно-золочёный
На голой веточке
Затих.
Мы зимовать одни остались –
На даче,
В пасмурном бору.
Хвоинки к сыну прицеплялись.
Раздвоенные
На ветру.
Как иностранцы, мы гуляем,
Не узнавая
Летних мест,
И тишина собачьим лаем
Вдруг отзывается
Окрест.
За Томью – а облачном разрыве –
Имперский полыхнёт
Костёр,
А влажный ветер на обрыве
Целует нас
И гонит в бор,
В черёмушник иссиня-чёрный –
На дачу,
Где вскипает чай,
Где листик рвано-золочёный
На чай попался
Невзначай.
ПЕРЕД ВЫЗДОРОВЛЕНИЕМ
Сергею Донбаю
Как тропинки прогоркли:
Это оттепель – вдруг.
Запершит, точно в горле,
Птичий тающий звук.
И зажмуришься: Боже…
И в окне увидать:
Дни всё больше и больше –
Их так сладко вдыхать.
И деревья, деревья
В этом новом году
Тало-снежные перья
Отрясают в саду.
И дышать не больнее,
Чем прощать и любить.
Дни длиннее, длиннее –
Вот и жить бы и жить.