В концлагере
Ты все поймешь - вон какой взрослый!
В школу бы... В сентябре...
Мы - как деревья, нам вырежут звезды,
Ножиком по коре.
Знаешь, там наверху - беспечно,
Печи - это ведь грех,
Мальчик, деревья уходят в печи,
Чтобы попасть наверх.
Видишь, звезды горят, не тают,
Это наши значки!
Знаешь, а внизу попадают
В печи истопники...
Тополиный пух
Тополь стоял у дома, рос до седьмого пота,
- Такая доля, - любил шелестеть - такая работа.
Порой говорил с пролетающим свежим остом,
Мол, Землю и дом тяну, приближаю к звездам.
А ветер дул и смеялся, дул и смеялся на это.
- Ты, - говорил, - почти грузовая ракета,
Только гляди, как бы топливо не засохло,
Эй, погоди, а ну покажи, где сопло...
А после тополь спилили, и ветер заплакал,
А может, совпало, и просто дождик закапал,
Нет - плакал ветер на листики на скелете,
Плач Ярославны по с неба упавшей ракете,
И кажется даже, плакал не ост, а осты,
И кажется также, стали чуть выше звезды.
Такая весна
Холодный ветер. Сверкает, гремит Афанасий Фет,
Подходит чайка, важная, как доктор наук,
Говорит: Я даю один, только один совет -
Мажешься дегтем, валяешься в перьях, летишь на юг.
И тотчас под куполом нервно звякает гонг,
Журавли подбивают клинья, летят (натурально весьма),
Я говорю себе: Тихо, парень! Это какой-то гон,
Это весна, не осень; не осень - такая весна!
Рыбак латает лодку; по борту надпись «Лукойл»;
Дыру затыкает сетью, изолентой крепит мотор;
Откидывает капюшон, мигает, машет рыбацкой рукой,
Подхожу, подаю изоленту - новый моток.
Рыбак говорит: В пучине, там, где полно путан,
Где всякую пакость со дна наверх в ночи поднимает сеть,
Глотает людей, дома, машины Рыба-кит-депутат,
Так что плыть не советую... Лучше того... - лететь.
Смотрю на березы, некто ставит на них штрихи,
На белых стволах когтями. И надо же, каждый год
Бродят поэты стайкой, запоем читают стихи,
Думают, что стихи читают, но это - штрих-код.
Крепок, по-русски крепок в мае березовый сок!
Ждут и рыбак, и чайка, на юге сверкает блесна,
Хрен - говорю - вам, ребята, это у вас заскок,
Это весна, не осень; не осень - такая весна!
Пианино и старик
Пианино выносили в подъезд,
Вчетвером тащили, пятый рулил,
Иногда вставлял словечко the best,
Иногда всех четверых материл.
Пианино провожали часы
(Стрелки носиками жались к стеклу),
Фотовспышки недалекой грозы,
И старик на табуретке в углу.
Пианино раздувало бока,
Словно лошадь, сторонилось пути,
Ни за так, ни за понюх табака,
Пианино не хотело идти.
И за это - шпоры глубже ему,
И по клавишам - сиречь по зубам,
Пианино выводили во тьму,
Под веселый тарарам-парарам.
И старик, который вовсе зачах,
Вдруг подумал отчего-то: Потом
Пианино понесут на плечах
И уложат под дубовым крестом,
Будто музыка послышалась... Григ?
Ну, по крайней мере, не из попсы,
И сидел на табуретке старик,
И почти остановились часы.
Барсучий тракт
Идут, идут и идут на барсучий лад,
Бесконечной колонной, тесно сомкнув ряды,
Разносится топот дружных когтистых лап,
Трамбующих древний хребет Уральской гряды.
Выходит один из строя - потрепан, суров,
С коротким хвостом (похоже, кто-то отгрыз),
- Ну что, - говорит, - Гаммельнский крысолов,
Решил и до нас добраться? Мало детей и крыс?
Вот я и думаю: Что же сказать в ответ?
А он смотрит мимо, как из-подо льда минтай.
- Нет, - говорю, - у меня ведь и дудочки нет -
Только свисток затоптанного мента.
Кивает, прячет нож движеньем одним -
Не углядеть, в стычках наловчился поди.
Я говорю ему: Слушай, зачем тебе снова к ним?
Разве ты знаешь, что там в конце пути?
Он думает, головой мотает: Нет, ни хрена...
Кажется только - хорошее-то не ждет...
Но ты посмотри на них - это идет страна,
Это моя страна идет, это мой народ!
И покуда я буду в силах - с ними пойду,
И боюсь не того, кто приходит в ночи как тать,
Но боюсь, что останусь здесь, а они - пропадут,
А вместе совсем не страшно и пропадать.
И я смотрю на них, на него дураком дурак
(Так смотрит на курицу изделие Фаберже),
И я понимаю, что этот барсучий тракт
Когтями царапает в черствой моей душе.
Ты все поймешь - вон какой взрослый!
В школу бы... В сентябре...
Мы - как деревья, нам вырежут звезды,
Ножиком по коре.
Знаешь, там наверху - беспечно,
Печи - это ведь грех,
Мальчик, деревья уходят в печи,
Чтобы попасть наверх.
Видишь, звезды горят, не тают,
Это наши значки!
Знаешь, а внизу попадают
В печи истопники...
Тополиный пух
Тополь стоял у дома, рос до седьмого пота,
- Такая доля, - любил шелестеть - такая работа.
Порой говорил с пролетающим свежим остом,
Мол, Землю и дом тяну, приближаю к звездам.
А ветер дул и смеялся, дул и смеялся на это.
- Ты, - говорил, - почти грузовая ракета,
Только гляди, как бы топливо не засохло,
Эй, погоди, а ну покажи, где сопло...
А после тополь спилили, и ветер заплакал,
А может, совпало, и просто дождик закапал,
Нет - плакал ветер на листики на скелете,
Плач Ярославны по с неба упавшей ракете,
И кажется даже, плакал не ост, а осты,
И кажется также, стали чуть выше звезды.
Такая весна
Холодный ветер. Сверкает, гремит Афанасий Фет,
Подходит чайка, важная, как доктор наук,
Говорит: Я даю один, только один совет -
Мажешься дегтем, валяешься в перьях, летишь на юг.
И тотчас под куполом нервно звякает гонг,
Журавли подбивают клинья, летят (натурально весьма),
Я говорю себе: Тихо, парень! Это какой-то гон,
Это весна, не осень; не осень - такая весна!
Рыбак латает лодку; по борту надпись «Лукойл»;
Дыру затыкает сетью, изолентой крепит мотор;
Откидывает капюшон, мигает, машет рыбацкой рукой,
Подхожу, подаю изоленту - новый моток.
Рыбак говорит: В пучине, там, где полно путан,
Где всякую пакость со дна наверх в ночи поднимает сеть,
Глотает людей, дома, машины Рыба-кит-депутат,
Так что плыть не советую... Лучше того... - лететь.
Смотрю на березы, некто ставит на них штрихи,
На белых стволах когтями. И надо же, каждый год
Бродят поэты стайкой, запоем читают стихи,
Думают, что стихи читают, но это - штрих-код.
Крепок, по-русски крепок в мае березовый сок!
Ждут и рыбак, и чайка, на юге сверкает блесна,
Хрен - говорю - вам, ребята, это у вас заскок,
Это весна, не осень; не осень - такая весна!
Пианино и старик
Пианино выносили в подъезд,
Вчетвером тащили, пятый рулил,
Иногда вставлял словечко the best,
Иногда всех четверых материл.
Пианино провожали часы
(Стрелки носиками жались к стеклу),
Фотовспышки недалекой грозы,
И старик на табуретке в углу.
Пианино раздувало бока,
Словно лошадь, сторонилось пути,
Ни за так, ни за понюх табака,
Пианино не хотело идти.
И за это - шпоры глубже ему,
И по клавишам - сиречь по зубам,
Пианино выводили во тьму,
Под веселый тарарам-парарам.
И старик, который вовсе зачах,
Вдруг подумал отчего-то: Потом
Пианино понесут на плечах
И уложат под дубовым крестом,
Будто музыка послышалась... Григ?
Ну, по крайней мере, не из попсы,
И сидел на табуретке старик,
И почти остановились часы.
Барсучий тракт
Идут, идут и идут на барсучий лад,
Бесконечной колонной, тесно сомкнув ряды,
Разносится топот дружных когтистых лап,
Трамбующих древний хребет Уральской гряды.
Выходит один из строя - потрепан, суров,
С коротким хвостом (похоже, кто-то отгрыз),
- Ну что, - говорит, - Гаммельнский крысолов,
Решил и до нас добраться? Мало детей и крыс?
Вот я и думаю: Что же сказать в ответ?
А он смотрит мимо, как из-подо льда минтай.
- Нет, - говорю, - у меня ведь и дудочки нет -
Только свисток затоптанного мента.
Кивает, прячет нож движеньем одним -
Не углядеть, в стычках наловчился поди.
Я говорю ему: Слушай, зачем тебе снова к ним?
Разве ты знаешь, что там в конце пути?
Он думает, головой мотает: Нет, ни хрена...
Кажется только - хорошее-то не ждет...
Но ты посмотри на них - это идет страна,
Это моя страна идет, это мой народ!
И покуда я буду в силах - с ними пойду,
И боюсь не того, кто приходит в ночи как тать,
Но боюсь, что останусь здесь, а они - пропадут,
А вместе совсем не страшно и пропадать.
И я смотрю на них, на него дураком дурак
(Так смотрит на курицу изделие Фаберже),
И я понимаю, что этот барсучий тракт
Когтями царапает в черствой моей душе.