* * *
Лишь только несмело забрезжит, как,
где омуты не глубоки,
серебряным бреднем старик-рыбак
водит по дну реки.
Вдоль кромки плещет сырая тьма,
и на поверхность воды
стекает густой – молоком – туман
с его седой бороды.
Но утро уходит стайкой мальков
сквозь серебро прорех…
И всё-то счастье, и весь улов –
лукавый русалочий смех!
ВЕЧЕРНЯЯ СКАЗКА
Накид. Лицевая. Накид.
Поехал он левой дорогой,
где конь его будет убит,
вдруг видит в избушке убогой
Яга Костяная Нога:
«От дела, царевич, лытаешь?»
Опять разыгралась пурга.
Ну что же ты не засыпаешь?
Куда ж твой отец запропал?
Погода сегодня шальная…
И дальше Иван поскакал.
Изнаночная. Лицевая.
* * *
До самой последней разлуки
почти пересчитаны дни.
Лежат безнадёжные руки
поверх голубой простыни.
В палате прохладно и сыро.
В разводах пустая стена.
Бутылочка из-под кефира
на тумбочке возле окна.
Лекарствами пахнет с порога
и хлоркою – от половиц.
Как трогательна и убога
стерильность районных больниц!
А дни всё короче, короче.
И думаешь – может, пора?
Но страшно. И ласкова очень
дежурная в ночь медсестра...
* * *
Под зелёным стёклышком секрет –
бусинка и фантик от конфеты.
Лето. Полдень. Шесть, наверно, лет.
Мам, купи мне куклу, как у Светы,
чтоб умела глазки закрывать,
по слогам выкрикивала «мам-ма»!
Я учусь, как взрослая, читать:
мама, Мила, мыла, Рома, рама.
Шмель над медуницей: жу-жу-жу!
Бусинка – из красного коралла.
Ни за что я Свете не скажу,
где в саду секретик закопала!
А нас печальные дела,
плакала на кухне тётя Гапа,
будто тётя Зоя умерла…
Но бессмертны мамочка и папа!
«СУРОК»
Я помню, как урок простой
давался мне с тоскою:
«Из края в край иду с сумой,
и мой сурок со мною».
Зря обижались на меня
счастливые подружки,
пока упорствовала я
на скрипке-четвертушке.
Сердито закусив губу,
забыв о доле лучшей,
тянула – через не могу –
мизинец непослушный.
И было, слёз не удержать,
жаль маленьких скитальцев
и больно – струны прижимать
подушечками пальцев…
Но вот, как будто на парад,
меня с утра собрали,
а на макушке белый бант
огромный завязали.
Концерт ударных школьных сил
в районной шёл столице.
Учитель терпеливый был
доволен ученицей.
Прости, не вышло из меня
скрипачки знаменитой,
но мне понравилось стоять,
сиянием залитой,
у дня и мира на виду…
С тех пор своей судьбою
иду сквозь радость и беду,
и мой «Сурок» со мною.
* * *
Опять в своей хламиде пёстрой,
сбежав из дома налегке,
он что-то чертит щепкой острой,
зажатой в потном кулаке.
Его – соседи и родные
привычно кличут дурачком,
и дразнят мальчики чужие,
когда приходят в этот дом.
Не излечим и не вменяем,
он злых сторонится детей.
Он в мире этом – только краем
счастливой сущности своей.
Обидчив, мнителен и робок
иной действительности сын,
и до седых волос – ребёнок,
и с детства самого – один.
Сморгнут белёсые ресницы,
улыбка разворотит рот,
и мыслей медленные птицы
бесстрашно канут в небосвод.
Зачем он – здесь? Он сам не знает.
Душой, затерянной во мгле,
о чём с улыбкой вспоминает?
Что чертит щепкой на земле?
Посмотрит с ласковым упреком,
и ты не спросишь ничего,
чтоб не нарушить ненароком
сосредоточенность его.