Всюду жизнь привольна и широка,
Словно Волга полная течёт.
Молодым везде у нас дорога…
(Из песни советских времён)
-1-
Имя и фамилия у него были исконно русскими – Велимир Бортников. И отчество не подкачало – Иванович. Да и родился Велимир в самой серёдке двадцатого столетия, в Сибири, крупном областном и научном центре Старореченске, на могучей Реке, что делила город на две части.
Отец Велимира, Иван Бортников, прошедший дорогами войны с полковым миномётом-самоваром от Сталинграда и до самой Вены, в Старореченске оказался после госпиталя. Погожим апрельским утром, на подступах к столице Австрии, накрыло расчёт старшего сержанта Бортникова вражеским снарядом. А когда очнулся Иван в полевом медсанбате, гудело не только в голове, словно в ней варили брагу после окончания колхозной посевной, но и дышалось совсем худо. И было от чего: хирург-военврач, располосовав грудную клетку Ивана, едва ли не половину задетого осколком лёгкого оттяпал. Это если не считать мелких осколочных ранений.
Весть о Победе встретил Иван Бортников уже в санитарном эшелоне, увозившем его на восток. Вот только куда – было пока неизвестно. Поговаривали, будто, в Старореченск. Более года мыкался Иван по больничным госпитальным койкам, кровеня и без того застиранные и порыжевшие простыни. Едва справляясь со слабостью и отступавшими на время болями, химическим карандашом писал письма домой, в Нарымье, куда был сослан ещё в тридцатом году с отцовской семьёй.
Поправляясь, хотя и медленно, начал Иван втихаря сбегать из опостылевшего госпиталя: то просто прогуляться по городским улочкам, то на базар-толкучку – продать или выменять что из скудных трофеев.
И как-то случайно, весной, в один из таких походов, приметил Иван на барахолке молодую женщину, лет двадцати пяти, примерно его же возраста. В беретике, вязаной кофте, плиссированной длинной тёмно-синей юбке, хромовых сапожках – застенчиво стояла она среди гомонливой толпы и продавала мужской китель довоенного пошива. Иван подошел к ней. Поинтересовался ценой, да как-то незаметно и разговорились. До отцовского кителя женщину нужда довела. И то сказать – ни к чему он теперь тому, скончался с месяц назад от рака желудка. Познакомились. Та Лидией Васильевной назвалась. И оказалась учительницей школьной, русский язык с литературой преподавала.
Запала на сердце Ивану Лидия Васильевна. Договорились о встрече. Пару раз навестила Ивана в госпитале. Потом к себе, в тесную комнатёнку пригласила, в барачишке, что стоял на окраине Старореченска со смешным и несколько необычным названием Тускрет.
Расставаясь после выписки из госпиталя, Иван обещал Лидии вернуться: вот только отца с сестрёнкой попроведает и назад, к ней. И Лидия, похоже, вовсе непротив была. Без мужика осталась, война окаянная забрала. Под Прохоровкой в танке сгорел. Похоронка была ещё в сорок третьем. Да не верила всё, ждала попервости: вдруг да ошибка случилась, мало ли. Но только за это время и все жданки уже порастеряла.
Погостив дома пару недель, повидавшись с роднёй да селянами, пображничав по случаю возвращения с войны победителем, отметившись в военкомате, почти втихаря, попутками сбежал Иван из своего села. Обратно, как и обещал Лидии, в Старореченск подался.
Кочегаром устроился в горшечную артель, невдалеке от барака Лидии, чтобы почаще видеться. Комнатёнку снимал у стариков в ветхом домишке. А вскоре и в ЗАГС сходили с Лидией. Расписались. Свадебку нешумную сладили. Перебрался Иван со съёмной квартиры в барачную клетушку Лидии Васильевны, где в подполье да в насыпных стенах крысы вовсю хозяйничали. Правда, обещали будто бы сломать бараки и переселить всех в благоустроенные квартиры строящихся на жилмассиве многоэтажек. Более двух лет прожили Иван с Лидией душа в душу. Одного не хватало – детей.
Видать, Бог услыхал молитвы молодых да за кроткий нрав послал им весной пятидесятого года первенца. И первый разлад между супругами случился – из-за имени сына.
– Вовкой назовём, – предлагал Иван,– в честь деда по матери моей.
– Нет, Велимиром,– подала голос протеста Лидия.
– Как, как? – не расслышал Иван.
– Велимиром,– повторила жена.
– Ещё чего?! – возразил отец младенца.– Может, ещё Ошминальдом каким-нибудь предложишь?! Или Сытрунаром? Прости, Господи, язык сломаешь, пока такую собачью кличку выговоришь.
– И не клички то вовсе, – возразила Лидия,– сокращения. Ошминальд – Отто Шмидт на льдине. А Сытрунар – сын трудового народа.
– Во-во… трудового народа. Нет, уж – мой, наш сын. Нам и называть его. И никаких Даздрапермов!
– Между прочим, Велимир – очень даже русское, славянское имя. Почти, как и Владимир, только покрасивее будет, и редкое теперь.
Лукавила Лидия Васильевна. Бредила она ещё со студенческой скамьи учительского института стихами опального поэта-отшельника серебряного века Велимира Хлебникова. Вот и настаивала теперь назвать первенца этим, и впрямь редким, именем.
– Как говоришь, Велимир? А, похоже, и впрямь, имя-то русское. Ладно, пусть будет по-твоему: Велимир, так Велимир. А как мальца-то кликать станем?
– Велей, – умилилась Лидия Васильевна, глядя в голубые глазёнки спеленатого сына.– Величка, Велинька…
-2-
Уже к самой школе Вели получили Иван с Лидией Васильевной отдельную комнату в коммунальной квартире на первом этаже, аж целых двадцать квадратных метров. Отгородили ширмой закуток сыну – с небольшим столиком и узкой металлической кроватью да пружинистой панцирной сеткой.
Учился Велимир без напряжения. Всё ему давалось легко, схватывал на лету. Особенно математику и физику с химией. Литературу и русский язык, что преподавала у него в классе Лидия Васильевна, он был просто обязан знать, чтобы не слыть среди однокашной шпаны учительским любимчиком и маменькиным сынком.
При этом проявлялась строптивость Вели, какие-то патологические упрямство и настырность, с непременным последним словом за ним. При решении задач по физике и математике ему всегда скучновато было идти общепринятым путём. Частенько пытался отыскать что-то своё, оригинальное. И чем заковыристее и сложнее было такое решение, чем труднее оно ему давалось, тем сильнее проявлялись его норов и то самое упрямство. Случалось, за такое ставили Веле оценку ниже положенной, с лапидарной пометкой учителя «не рационально». Но это как раз и обескураживало нашего Величку менее всего: главное – сам, важно – что нестандартно, не как все.
А в середине девятого класса, как и требовала того природа, Велимир влюбился. Правда, скорее потому, чтобы не выделяться среди сверстников и хоть в этом не быть белой вороной. В их сборном Б-классе появилась со второй четверти новенькая – Ленка Сухова – не то перевелась из другой школы, не то вообще приехала из другого города. Круглолицая, смугловатая, с пышными тёмно-русыми волосами, длинными ресницами и глазищами – как на картинках. Говорила она, слегка шепелявя – так, самую малость, что придавало её взволнованно-застенчивой речи какой-то особый шарм. Как обычно, новенькой, на зависть всем остальным девчонкам класса, ребята стали уделять повышенное внимание. Не явился исключением и Веля. И уже после первой школьной вечеринки, где приглашал Веля свою избранницу не только на вальсы, но и на появившиеся в ту пору модные твист и даже шейк, напросился к ней в провожатые до самого дома. И уже потом его, как магнитом, поворачивало именно в ту сторону, где оказывалась Ленка. Первые целомудренные поцелуи, бессонные ночи, тайные записочки и стишки, размолвки и примирения…
Кто знает, чем бы завершилась в дальнейшем эта влюблённость. Но неизбежно подкатила пора окончания школы. Последний звонок – под запоздалое кипенное цветение черёмухи. Волнения на школьных экзаменах, незабываемый выпускной вечер. А там, после небольшой передышки, опять испытания, но уже в виде вступительных в институты. Именно в институты, разные, коих только в одном Старореченске насчитывалось более десятка.
В отличие от Вели, Ленку Сухову мало интересовали точные науки. Однако и историко-филологический факультет Старореченского университета для неё стал неподъёмным. По крайней мере, по первому заходу – сказался конкурсный наплыв прошлогоднего сдвоенного выпуска десяти– одиннадцатиклассников.
Свой выбор Велимир Бортников сделал в пользу электротехнического института, без особых усилий сдав все экзамены на «отлично». Сиял Веля, в противовес Ленке, словно бронзовый пятак, только что отчеканенный монетным двором.
Новая обстановка, учёба, отличающаяся от школьной, незнакомые красивые девушки, несомненно, более доступные, чем Ленка, всё сильнее разъединяли их. К тому же, перебралась Лена Сухова в соседний город Щегловск, к старшей сестре, и устроилась там работать на комбинат шелковых тканей – ученицей самой модной специальности ткача. Жила в одной комнате рабочего общежития со старшей сестрой, обзаводясь новыми подружками и даже парнями. Вскоре, однако, поняла, что ткачиха – не её призвание. А тут как раз и открыли на следующий год в Щегловске институт искусств, где и оказалась она в числе первопроходцев.
-3-
Всё реже вспоминали друг о друге Лена с Велимиром, да и то по случаю: то во сне привидятся в каком-то невероятии, то фотография под руку подвернётся, где они сняты вместе, то от разочарования или разрыва с очередным поклонником. Виделись и того реже – обычно на зимних каникулах, когда собирались где-нибудь в Старореченске остатки их бывшего класса. И те былые чувства влюблённости постепенно зарубцовывались, сглаживались, будто швы от операции по удалению аппендицита. Да настолько, что уже к последнему курсу института Ленка Сухова засобиралась замуж, напрочь забыв о Велимире Бортникове.
Свадьбу наметила Ленка Сухова в Старореченске, у родителей. Тут и вспомнила она про своих однокашников, рассылая пригласительные открытки на свадьбу. Среди адресов в потёртой записной книжке Лены оказался и полузабытый – Велин, когда писала она ещё ему письма из Щегловска в Старореченск. А, – и его до кучи, сюда же. Ну, и что с того, что в школе «любовь крутили»?!
А свидетельницей со своей стороны она пригласила подружку по институтскому общежитию, одногруппницу Анну Фомину. Хохотушку-веселушку, с покладистым и добрым характером, что не мешало ей быть в институте и на факультете Ленинским стипендиатом, почти все называли Аней.
Свадьба у Лены Суховой с Николаем (так звали её избранника) получилась весёлой, студенческой – с попытками возобновить некоторые элементы старинных свадебных обрядов, чему мимоходом учили и в институте искусств. Праздновали её в одной из общепитовских столовых, кои в Старореченске в начале семидесятых годов были едва ли не на каждом перекрёстке. Человек шестьдесят собралось – и молодёжи, и пожилых родственников со стороны жениха с невестой.
Поздравляя молодоженов, с бокалом на высокой тонкой ножке, наполненном десертным тёмно-бордовым «Кюрдамюром», оказался Велимир рядом с Ленкиной свидетельницей. И уже чуть позднее, поправив пальцем очки, слегка смущаясь, подал Веля руку Анне, приглашая на вальс.
Аня поднялась из-за стола, оказавшись едва ли не выше Вели ростом. Это немного смутило не только её, но и Велю. Однако Велимиру сей факт как раз и послужил первотолчком строптивого упрямца – покорить и завоевать новенькую. А уж чем и как – должно было прийти по «ходу решения».
Поправив узел широкого галстука – в крупную бело-голубую клетку, подчёркнуто галантно положив левую ладонь на талию девушки под прозрачной и тонкой кофточкой из шифона, правой рукой взяв её трепетную ладонь, уверенно повёл Веля свою избранницу по ещё незаполненному танцующимися кругу. Аня отозвалась легко и непринужденно. Вальсировать с нею было несложно. Разве что излишне раскраснелась от выпитого вина. И рука у неё от волнения была слегка влажноватой.
Её рост пропорционально компенсировался остальными частями тела, отчего девушка казалась стройной. Широковатое улыбчивое лицо, с добрыми голубыми глазами, обрамлённое пышными каштановыми волосами, и впрямь находилось на уровне Велиного. На румяных щеках едва заметно проявлялись ямочки.
Он переводил свой взгляд из-под очков с её глаз на слегка напомаженные полноватые губы. Потом скользил по шее, где отливались перламутром бусы из искусственного, в горошину, жемчуга. Устремлялся ниже, в декольтированный вырез шифоновой кофточки. Вдыхал тонкий аромат необычных польских духов – с инверсионным названием – не то «Может быть», не то «Быть может».
Наклоняясь к ушку избранницы, преодолевая грохот колонок усилителя, Веля представился:
– А меня зовут Велимиром.
– Как-как? Не расслышала,– смущаясь, отозвалась девушка.
– Велимиром, можно просто Велей,– повторил он. – А вас как?
– Анна, можно просто Аней, – в тон кавалеру ответила девушка. – Странное какое-то и редкое имя у вас.
– А ничего странного, мама так захотела. Может, слышали про такого поэта на Руси – Велимира Хлебникова?
– Да, проходили в институте и читала его стихи, только вот необычный он какой-то.
– Вот и я таков же! Видать – в него, – усмехнувшись, поддержал разговор партнёр.– Говорят, что уже одно имя как-то предопределяет судьбу его носителя и даже характер… А вы что, с Ленкой вместе учитесь?
– Да, – ответила Аня, – с Леной. И даже в одной группе. И живём… жили, в одной комнате общежития почти три года.
– А у меня ведь с Ленкой школьный роман был, – уже после третьего танцевального тура, улыбаясь, признался Анне Веля.
– Так это тебе она всё письма писала? – игриво спросила девушка, переходя на «ты».
– Не знаю, мне ли одному или ещё кому, но получал попервости…
– А ты что, до сих пор её ещё любишь?
– Не думаю, – сделавшись серьёзным, ответил Веля. – По крайней мере, ни ревности, ни зависти никакой не испытываю. Да мало ли что по молодости не случалось…
– Ой, – старик, «по молодости», – улыбнулась Аня. – Самому-то сколько теперь?
– Много, – уклончиво отозвался Веля.– Ещё год – и инженер с верхним образованием. Считай, сто двадцать рэ в кармане.
– Нам столько не обещают…
– А я и сейчас повышенный стипон получаю. А у вас сколько платят?
– Обычная – двадцать восемь рублей. Только у меня всё равно поболее твоей, пожалуй, выходит, – интригующе сказала девушка.
– Это как же так?
– А догадайся, раз и ты – такой неординарный. Нестандартный, – поправилась она.
Отстранив Аню от себя на вытянутую руку, Веля удивлённо посмотрел на неё:
– Хозстипендиатка, колхозница, что ли?
– Теплее, но всё ещё далеко, – отозвалась Аня.
– А, должно быть, ты где-нибудь подрабатываешь? Уборщицей или няней ночной в детсадике?
– Совсем холодно, – хохотнула Аня.
– Ну, не миллионеры же у тебя родители? Или тётя богатенькая за границей?
– Да нет же…– и сдалась, смущаясь: – Ленинскую стипендию получаю…
– Оп-па-на, – отреагировал Веля и, дурачась: – Тогда я – пас. Перехожу на «Вы».
– Что, напугала? А ещё недавно хвалился своей нестандартностью.
– Ну, что Вы… Наоборот. А мне, между прочим, – и аспирантуру даже предлагают после окончания института.
– И у нас такая перспектива имеется, – парировала девушка.– Собственные кадры, из своих же выпускников ректорат ковать намеревается. А у вас где аспирантура?
– Не понял.
– Ну, в каком городе?
– Как в каком? Здесь, в Старореченске. На своей же кафедре…
– А по нашим специальностям – в Москве и Ленинграде. И то – по целевым только местам.
– А парень-то у тебя есть? Или ты, может, уже замужем? ... Так, понятно. Будем считать, что ты – свободна,– резюмировал Велимир.
– Я этого не говорила.
– Но ведь и не отрицала… А мы – «пскопские», то бишь, старореченские…
И почему-то вопреки всему серьёзному так тепло и комфортно сделалось Велимиру с этой совсем малознакомой девушкой, что у него промелькнули даже бредовые мысли: «Вот на тебе-то я и женюсь – не будь я Велимиром Бортниковым!»
Весь оставшийся вечер Велимир старался оказываться рядом с Анной, потеснив даже свидетеля со стороны жениха и перебравшись за столом поближе к молодоженам. Он оживлённо рассказывал Анне о своём институте, о себе, своих родителях, строительных отрядах, в которых проработал уже три лета, о друзьях-товарищах. Взамен и Анна делилась эпизодами из своей жизни.
Словно Волга полная течёт.
Молодым везде у нас дорога…
(Из песни советских времён)
-1-
Имя и фамилия у него были исконно русскими – Велимир Бортников. И отчество не подкачало – Иванович. Да и родился Велимир в самой серёдке двадцатого столетия, в Сибири, крупном областном и научном центре Старореченске, на могучей Реке, что делила город на две части.
Отец Велимира, Иван Бортников, прошедший дорогами войны с полковым миномётом-самоваром от Сталинграда и до самой Вены, в Старореченске оказался после госпиталя. Погожим апрельским утром, на подступах к столице Австрии, накрыло расчёт старшего сержанта Бортникова вражеским снарядом. А когда очнулся Иван в полевом медсанбате, гудело не только в голове, словно в ней варили брагу после окончания колхозной посевной, но и дышалось совсем худо. И было от чего: хирург-военврач, располосовав грудную клетку Ивана, едва ли не половину задетого осколком лёгкого оттяпал. Это если не считать мелких осколочных ранений.
Весть о Победе встретил Иван Бортников уже в санитарном эшелоне, увозившем его на восток. Вот только куда – было пока неизвестно. Поговаривали, будто, в Старореченск. Более года мыкался Иван по больничным госпитальным койкам, кровеня и без того застиранные и порыжевшие простыни. Едва справляясь со слабостью и отступавшими на время болями, химическим карандашом писал письма домой, в Нарымье, куда был сослан ещё в тридцатом году с отцовской семьёй.
Поправляясь, хотя и медленно, начал Иван втихаря сбегать из опостылевшего госпиталя: то просто прогуляться по городским улочкам, то на базар-толкучку – продать или выменять что из скудных трофеев.
И как-то случайно, весной, в один из таких походов, приметил Иван на барахолке молодую женщину, лет двадцати пяти, примерно его же возраста. В беретике, вязаной кофте, плиссированной длинной тёмно-синей юбке, хромовых сапожках – застенчиво стояла она среди гомонливой толпы и продавала мужской китель довоенного пошива. Иван подошел к ней. Поинтересовался ценой, да как-то незаметно и разговорились. До отцовского кителя женщину нужда довела. И то сказать – ни к чему он теперь тому, скончался с месяц назад от рака желудка. Познакомились. Та Лидией Васильевной назвалась. И оказалась учительницей школьной, русский язык с литературой преподавала.
Запала на сердце Ивану Лидия Васильевна. Договорились о встрече. Пару раз навестила Ивана в госпитале. Потом к себе, в тесную комнатёнку пригласила, в барачишке, что стоял на окраине Старореченска со смешным и несколько необычным названием Тускрет.
Расставаясь после выписки из госпиталя, Иван обещал Лидии вернуться: вот только отца с сестрёнкой попроведает и назад, к ней. И Лидия, похоже, вовсе непротив была. Без мужика осталась, война окаянная забрала. Под Прохоровкой в танке сгорел. Похоронка была ещё в сорок третьем. Да не верила всё, ждала попервости: вдруг да ошибка случилась, мало ли. Но только за это время и все жданки уже порастеряла.
Погостив дома пару недель, повидавшись с роднёй да селянами, пображничав по случаю возвращения с войны победителем, отметившись в военкомате, почти втихаря, попутками сбежал Иван из своего села. Обратно, как и обещал Лидии, в Старореченск подался.
Кочегаром устроился в горшечную артель, невдалеке от барака Лидии, чтобы почаще видеться. Комнатёнку снимал у стариков в ветхом домишке. А вскоре и в ЗАГС сходили с Лидией. Расписались. Свадебку нешумную сладили. Перебрался Иван со съёмной квартиры в барачную клетушку Лидии Васильевны, где в подполье да в насыпных стенах крысы вовсю хозяйничали. Правда, обещали будто бы сломать бараки и переселить всех в благоустроенные квартиры строящихся на жилмассиве многоэтажек. Более двух лет прожили Иван с Лидией душа в душу. Одного не хватало – детей.
Видать, Бог услыхал молитвы молодых да за кроткий нрав послал им весной пятидесятого года первенца. И первый разлад между супругами случился – из-за имени сына.
– Вовкой назовём, – предлагал Иван,– в честь деда по матери моей.
– Нет, Велимиром,– подала голос протеста Лидия.
– Как, как? – не расслышал Иван.
– Велимиром,– повторила жена.
– Ещё чего?! – возразил отец младенца.– Может, ещё Ошминальдом каким-нибудь предложишь?! Или Сытрунаром? Прости, Господи, язык сломаешь, пока такую собачью кличку выговоришь.
– И не клички то вовсе, – возразила Лидия,– сокращения. Ошминальд – Отто Шмидт на льдине. А Сытрунар – сын трудового народа.
– Во-во… трудового народа. Нет, уж – мой, наш сын. Нам и называть его. И никаких Даздрапермов!
– Между прочим, Велимир – очень даже русское, славянское имя. Почти, как и Владимир, только покрасивее будет, и редкое теперь.
Лукавила Лидия Васильевна. Бредила она ещё со студенческой скамьи учительского института стихами опального поэта-отшельника серебряного века Велимира Хлебникова. Вот и настаивала теперь назвать первенца этим, и впрямь редким, именем.
– Как говоришь, Велимир? А, похоже, и впрямь, имя-то русское. Ладно, пусть будет по-твоему: Велимир, так Велимир. А как мальца-то кликать станем?
– Велей, – умилилась Лидия Васильевна, глядя в голубые глазёнки спеленатого сына.– Величка, Велинька…
-2-
Уже к самой школе Вели получили Иван с Лидией Васильевной отдельную комнату в коммунальной квартире на первом этаже, аж целых двадцать квадратных метров. Отгородили ширмой закуток сыну – с небольшим столиком и узкой металлической кроватью да пружинистой панцирной сеткой.
Учился Велимир без напряжения. Всё ему давалось легко, схватывал на лету. Особенно математику и физику с химией. Литературу и русский язык, что преподавала у него в классе Лидия Васильевна, он был просто обязан знать, чтобы не слыть среди однокашной шпаны учительским любимчиком и маменькиным сынком.
При этом проявлялась строптивость Вели, какие-то патологические упрямство и настырность, с непременным последним словом за ним. При решении задач по физике и математике ему всегда скучновато было идти общепринятым путём. Частенько пытался отыскать что-то своё, оригинальное. И чем заковыристее и сложнее было такое решение, чем труднее оно ему давалось, тем сильнее проявлялись его норов и то самое упрямство. Случалось, за такое ставили Веле оценку ниже положенной, с лапидарной пометкой учителя «не рационально». Но это как раз и обескураживало нашего Величку менее всего: главное – сам, важно – что нестандартно, не как все.
А в середине девятого класса, как и требовала того природа, Велимир влюбился. Правда, скорее потому, чтобы не выделяться среди сверстников и хоть в этом не быть белой вороной. В их сборном Б-классе появилась со второй четверти новенькая – Ленка Сухова – не то перевелась из другой школы, не то вообще приехала из другого города. Круглолицая, смугловатая, с пышными тёмно-русыми волосами, длинными ресницами и глазищами – как на картинках. Говорила она, слегка шепелявя – так, самую малость, что придавало её взволнованно-застенчивой речи какой-то особый шарм. Как обычно, новенькой, на зависть всем остальным девчонкам класса, ребята стали уделять повышенное внимание. Не явился исключением и Веля. И уже после первой школьной вечеринки, где приглашал Веля свою избранницу не только на вальсы, но и на появившиеся в ту пору модные твист и даже шейк, напросился к ней в провожатые до самого дома. И уже потом его, как магнитом, поворачивало именно в ту сторону, где оказывалась Ленка. Первые целомудренные поцелуи, бессонные ночи, тайные записочки и стишки, размолвки и примирения…
Кто знает, чем бы завершилась в дальнейшем эта влюблённость. Но неизбежно подкатила пора окончания школы. Последний звонок – под запоздалое кипенное цветение черёмухи. Волнения на школьных экзаменах, незабываемый выпускной вечер. А там, после небольшой передышки, опять испытания, но уже в виде вступительных в институты. Именно в институты, разные, коих только в одном Старореченске насчитывалось более десятка.
В отличие от Вели, Ленку Сухову мало интересовали точные науки. Однако и историко-филологический факультет Старореченского университета для неё стал неподъёмным. По крайней мере, по первому заходу – сказался конкурсный наплыв прошлогоднего сдвоенного выпуска десяти– одиннадцатиклассников.
Свой выбор Велимир Бортников сделал в пользу электротехнического института, без особых усилий сдав все экзамены на «отлично». Сиял Веля, в противовес Ленке, словно бронзовый пятак, только что отчеканенный монетным двором.
Новая обстановка, учёба, отличающаяся от школьной, незнакомые красивые девушки, несомненно, более доступные, чем Ленка, всё сильнее разъединяли их. К тому же, перебралась Лена Сухова в соседний город Щегловск, к старшей сестре, и устроилась там работать на комбинат шелковых тканей – ученицей самой модной специальности ткача. Жила в одной комнате рабочего общежития со старшей сестрой, обзаводясь новыми подружками и даже парнями. Вскоре, однако, поняла, что ткачиха – не её призвание. А тут как раз и открыли на следующий год в Щегловске институт искусств, где и оказалась она в числе первопроходцев.
-3-
Всё реже вспоминали друг о друге Лена с Велимиром, да и то по случаю: то во сне привидятся в каком-то невероятии, то фотография под руку подвернётся, где они сняты вместе, то от разочарования или разрыва с очередным поклонником. Виделись и того реже – обычно на зимних каникулах, когда собирались где-нибудь в Старореченске остатки их бывшего класса. И те былые чувства влюблённости постепенно зарубцовывались, сглаживались, будто швы от операции по удалению аппендицита. Да настолько, что уже к последнему курсу института Ленка Сухова засобиралась замуж, напрочь забыв о Велимире Бортникове.
Свадьбу наметила Ленка Сухова в Старореченске, у родителей. Тут и вспомнила она про своих однокашников, рассылая пригласительные открытки на свадьбу. Среди адресов в потёртой записной книжке Лены оказался и полузабытый – Велин, когда писала она ещё ему письма из Щегловска в Старореченск. А, – и его до кучи, сюда же. Ну, и что с того, что в школе «любовь крутили»?!
А свидетельницей со своей стороны она пригласила подружку по институтскому общежитию, одногруппницу Анну Фомину. Хохотушку-веселушку, с покладистым и добрым характером, что не мешало ей быть в институте и на факультете Ленинским стипендиатом, почти все называли Аней.
Свадьба у Лены Суховой с Николаем (так звали её избранника) получилась весёлой, студенческой – с попытками возобновить некоторые элементы старинных свадебных обрядов, чему мимоходом учили и в институте искусств. Праздновали её в одной из общепитовских столовых, кои в Старореченске в начале семидесятых годов были едва ли не на каждом перекрёстке. Человек шестьдесят собралось – и молодёжи, и пожилых родственников со стороны жениха с невестой.
Поздравляя молодоженов, с бокалом на высокой тонкой ножке, наполненном десертным тёмно-бордовым «Кюрдамюром», оказался Велимир рядом с Ленкиной свидетельницей. И уже чуть позднее, поправив пальцем очки, слегка смущаясь, подал Веля руку Анне, приглашая на вальс.
Аня поднялась из-за стола, оказавшись едва ли не выше Вели ростом. Это немного смутило не только её, но и Велю. Однако Велимиру сей факт как раз и послужил первотолчком строптивого упрямца – покорить и завоевать новенькую. А уж чем и как – должно было прийти по «ходу решения».
Поправив узел широкого галстука – в крупную бело-голубую клетку, подчёркнуто галантно положив левую ладонь на талию девушки под прозрачной и тонкой кофточкой из шифона, правой рукой взяв её трепетную ладонь, уверенно повёл Веля свою избранницу по ещё незаполненному танцующимися кругу. Аня отозвалась легко и непринужденно. Вальсировать с нею было несложно. Разве что излишне раскраснелась от выпитого вина. И рука у неё от волнения была слегка влажноватой.
Её рост пропорционально компенсировался остальными частями тела, отчего девушка казалась стройной. Широковатое улыбчивое лицо, с добрыми голубыми глазами, обрамлённое пышными каштановыми волосами, и впрямь находилось на уровне Велиного. На румяных щеках едва заметно проявлялись ямочки.
Он переводил свой взгляд из-под очков с её глаз на слегка напомаженные полноватые губы. Потом скользил по шее, где отливались перламутром бусы из искусственного, в горошину, жемчуга. Устремлялся ниже, в декольтированный вырез шифоновой кофточки. Вдыхал тонкий аромат необычных польских духов – с инверсионным названием – не то «Может быть», не то «Быть может».
Наклоняясь к ушку избранницы, преодолевая грохот колонок усилителя, Веля представился:
– А меня зовут Велимиром.
– Как-как? Не расслышала,– смущаясь, отозвалась девушка.
– Велимиром, можно просто Велей,– повторил он. – А вас как?
– Анна, можно просто Аней, – в тон кавалеру ответила девушка. – Странное какое-то и редкое имя у вас.
– А ничего странного, мама так захотела. Может, слышали про такого поэта на Руси – Велимира Хлебникова?
– Да, проходили в институте и читала его стихи, только вот необычный он какой-то.
– Вот и я таков же! Видать – в него, – усмехнувшись, поддержал разговор партнёр.– Говорят, что уже одно имя как-то предопределяет судьбу его носителя и даже характер… А вы что, с Ленкой вместе учитесь?
– Да, – ответила Аня, – с Леной. И даже в одной группе. И живём… жили, в одной комнате общежития почти три года.
– А у меня ведь с Ленкой школьный роман был, – уже после третьего танцевального тура, улыбаясь, признался Анне Веля.
– Так это тебе она всё письма писала? – игриво спросила девушка, переходя на «ты».
– Не знаю, мне ли одному или ещё кому, но получал попервости…
– А ты что, до сих пор её ещё любишь?
– Не думаю, – сделавшись серьёзным, ответил Веля. – По крайней мере, ни ревности, ни зависти никакой не испытываю. Да мало ли что по молодости не случалось…
– Ой, – старик, «по молодости», – улыбнулась Аня. – Самому-то сколько теперь?
– Много, – уклончиво отозвался Веля.– Ещё год – и инженер с верхним образованием. Считай, сто двадцать рэ в кармане.
– Нам столько не обещают…
– А я и сейчас повышенный стипон получаю. А у вас сколько платят?
– Обычная – двадцать восемь рублей. Только у меня всё равно поболее твоей, пожалуй, выходит, – интригующе сказала девушка.
– Это как же так?
– А догадайся, раз и ты – такой неординарный. Нестандартный, – поправилась она.
Отстранив Аню от себя на вытянутую руку, Веля удивлённо посмотрел на неё:
– Хозстипендиатка, колхозница, что ли?
– Теплее, но всё ещё далеко, – отозвалась Аня.
– А, должно быть, ты где-нибудь подрабатываешь? Уборщицей или няней ночной в детсадике?
– Совсем холодно, – хохотнула Аня.
– Ну, не миллионеры же у тебя родители? Или тётя богатенькая за границей?
– Да нет же…– и сдалась, смущаясь: – Ленинскую стипендию получаю…
– Оп-па-на, – отреагировал Веля и, дурачась: – Тогда я – пас. Перехожу на «Вы».
– Что, напугала? А ещё недавно хвалился своей нестандартностью.
– Ну, что Вы… Наоборот. А мне, между прочим, – и аспирантуру даже предлагают после окончания института.
– И у нас такая перспектива имеется, – парировала девушка.– Собственные кадры, из своих же выпускников ректорат ковать намеревается. А у вас где аспирантура?
– Не понял.
– Ну, в каком городе?
– Как в каком? Здесь, в Старореченске. На своей же кафедре…
– А по нашим специальностям – в Москве и Ленинграде. И то – по целевым только местам.
– А парень-то у тебя есть? Или ты, может, уже замужем? ... Так, понятно. Будем считать, что ты – свободна,– резюмировал Велимир.
– Я этого не говорила.
– Но ведь и не отрицала… А мы – «пскопские», то бишь, старореченские…
И почему-то вопреки всему серьёзному так тепло и комфортно сделалось Велимиру с этой совсем малознакомой девушкой, что у него промелькнули даже бредовые мысли: «Вот на тебе-то я и женюсь – не будь я Велимиром Бортниковым!»
Весь оставшийся вечер Велимир старался оказываться рядом с Анной, потеснив даже свидетеля со стороны жениха и перебравшись за столом поближе к молодоженам. Он оживлённо рассказывал Анне о своём институте, о себе, своих родителях, строительных отрядах, в которых проработал уже три лета, о друзьях-товарищах. Взамен и Анна делилась эпизодами из своей жизни.
| Далее